— Вы — мудрый человек, гроссмейстер. Но я не готов принять вашу мудрость, — профос оперся о перила, глядя в редеющий мрак. — Знаете, почему? Я и Хендрика Землич — у нас слишком много общего… Сегодня вы рассказывали сударыне вигилле про меня и доцента Кручека с его теорией «антиманы»…
— Да, — кивнул Эфраим. — Я уже тогда предполагал, что вы, сударь блокатор, — действующий семант, как и остальные ваши коллеги. Я только не знал, как вы этого добились.
— Ничего страшного. Думаю, еще год-два, и механизм блокации станет общеизвестен. Тайна Петруччио, глуповатой марионетки в театре кукол.
Фернан Тэрц сощурился.
— Общеизвестен, сказал я. Но не общедоступен.
***Вас когда-нибудь сажали в тюрьму? Нет? Странно, а по вам и не скажешь… Что говорите? Семь лет — не срок? Это смотря откуда считать. Если с веранды уютного домика в кадавральне — может, и не срок. А если из темницы-одиночки, слепо уставясь на рунированную решетку окошка…
Из-за решетки, оно дольше считается.
В «Очарование» — печально известную тюрьму для чародеев-преступников — угодил однажды боевой маг Климент Болиголов. За что? — неважно. Хотите уточнить, сударыня? За нападение на судью во время состязаний големонстров? За обучение девицы-диббука бранной магии? Склоняю голову перед вашей осведомленностью. Как-никак минуло четверть века…
Тюремное заключение весьма способствует размышлениям. Философам следовало бы не удаляться в горы, а садиться в тюрьму. В принудительной тишине человек учится думать головой, а не иными частями тела. Особенно если рядом окажется толковый собеседник. Да, темница была одиночной — так ведь и собеседник был один! Правда, поначалу Климент страстно мечтал его придушить. Или заткнуть рот кляпом. Но увы, увы…
Как заткнешь рот духу?
Я уж не говорю о придушить…
Изгнать? Экзорцировать? Это в «Очаровании», где стены покрыты манопоглощающей эмалью Рашцига, и в каждом углу — чуры-соглядатаи?! Прямо как в… впрочем, неважно. От бессилия Климент был вне себя. Нет, он не бился головой о стены, не изрыгал проклятий, не пытался сковырнуть отвратительную эмаль. Нахохлившись больным филином, дни напролет он сидел на топчане и кипел от черной ненависти. Через три месяца к нему явились двое вигилов. Уведомили: девица Мария, покушавшаяся на жизнь и здоровье Просперо Кольрауна, взята под надзор. В связи с наличем диббука и особой опасностью, какую представляет добавочная душа внутри чародейки, обученной азам бранной магии, принято решение: наложить на девицу «Семь печатей».
Вигилы объяснили, что это значит. То же самое, что значили для самого Климента эмалированные стены темницы.
Только он через семь лет выйдет на свободу, опять став магом, а Мария не получит свободы никогда.
Мана спутницы Климента Болиголова заперта навеки.
Тюрьма по имени Мария.
— Ублюдки, — процедил сквозь зубы арестант, дождавшись, когда вигилы уйдут.
— На себя посмотри, — ответили из-за спины дребезжащим тенорком. — Угробил девчонке жизнь, а на судей пеняешь? Ангел облезлый…
Климент, как ужаленный, вскочил с топчана, обернулся и увидел второго (вернее, первого) обитателя темницы. Призрак в казенном халате был плешив и морщинист. Обликом он напоминал черепаху. Хотя черепахи не просвечивают насквозь.
— Заткнись, без тебя тошно, — огрызнулся Климент, запустив в гостя свечным огарком.
Дух пожал плечами и ушел в стену, нарочито громко шаркая босыми ступнями.
Ближе к вечеру дух вернулся. Посланный с загибом в чертоги Нижней Мамы, уходить не пожелал, заявив, что Климент — шушера зеленая, а он, дух, — почетный сиделец с правами и привилегиями. Изгнать мерзавца силой магии не было никакой возможности. Приходилось терпеть. Гуляя по темнице и распевая арии из опер Роспильози, зловредный дух перемежал вокализы дурацкими притчами, которые, похоже, сочинял на ходу.
— Найдя беспомощного детеныша василиска, дровосек Хурм пожалел его и стал выкармливать козьим молоком, добавляя в питье собственную кровь. Зайдя в хижину дровосека и увидя чудовище, егерь Дербас схватился за нож. «Не убивай дитя! — взмолился Хурм. — Он кровь от крови моей, во всем мне послушен и никому не причинит зла!» «Что ты наделал, глупец?! — вскричал в ответ мудрый егерь. — Теперь он навсегда привязан к тебе и не вернется в лесные чащобы. Возможно, общая кровь убережет тебя от его смертельного взгляда, когда детеныш прозреет и войдет в силу. Но всякого гостя или случайного прохожего василиск обратит в камень, повинуясь природе своей. Убей его — или ослепи». Добряк Сусун спрашивает: кто обрек дитя на лихую участь — добрый дровосек или злой егерь?
— Иди в задницу, — безнадежно сказал Климент.
— Сам иди, — дух сделал неприличный жест. — Однажды к учителю фехтования пришел сельский дурачок и принес коромысло…
Болиголов тихо зверел — от назойливости духа и собственных чувств. Ненависть никуда не исчезла, но ее острие, как лезвие кинжала, за который борются двое противников, с убийственной верностью поворачивалось, грозя пронзить грудь Климента.
Через полгода явились два знакомых вигила. Сообщили: Мария взята под опеку Месропом Сэркисом, казенным товарищем одного из заседателей Трибунала. Поселившись в имении Наны Сэркис, месяц назад она благополучно разрешилась от бремени.
Мальчика назвали Кристофером.
На сей раз Климент мог бы сам объяснить вигилам, что это значит. Но не стал. Сидел на топчане, сверлил взглядом эмалевую стену. Видел в стене Марию, семижды опечатанную — запаянную колбу-самогрейку с едким ацидом внутри. Печати не дают тратить ману, испарять излишки смертоносного ацида, но пропускают внутрь новые порции маны внешней. Копить ману для любого чародея — как дышать. В итоге давление растет, жар пышет, и если в стенках сыщется малейший изъян…
Порвет в клочья.
Болиголов верил: трибунальцы старались на совесть. Печати держат крепко. «Два Т» не могли знать лишь об одном: диббук Марии, душа маленькой девочки, оттеснив старшую личность, способна лишать силы цепные заклятия. Он, тщеславный гордец, лично разработал эту методику; он, упрямый болван, мучил спутницу, сковывая по десять раз на дню… Роды, по замыслу Климента, должны были инициировать уникальный талант диббука. А в период беременности талант дремал, и его проглядели умельцы Трибунала.
Выйди диббук на волю, освободись хоть на миг…
Сказать проклятым вигам? Марию тогда, скорее всего, убьют. При взрывном неуправляемом выбросе маны пострадает не только она. Единственный шанс выжить для молодой матери: держать диббука в узде. Вечно. Климент учил ее этому. Но хранить контроль ежеминутно, ежечасно, во сне, здоровая и больная, всю оставшуюся жизнь… Твоя гордыня, боевой маг, слепой твой азарт и глухое самолюбие — ее терпение и приговор.
Не Тихий Трибунал.
Ты.
— Такие, как я, не должны жить, — медленно произнес Климент Болиголов, пробуя на вкус каждое слово. Вышло безвкусно, словно выдохшийся яд, и он повторил: — Нет, не должны.
— В точку, брат! — соткавшись из воздуха, дух присел на топчан рядом. — Таких, как мы, — давить. Без суда и следствия.
— Ты и без суда давно сдох, — обычное раздражение сейчас отступило, подавленное страшной новостью. Хотелось поговорить с живой душой. А хоть бы и с неживой — отвечает, и ладно…
— Сдох, — покладисто согласился дух. — Да вот беда: у меня — три пожизненных. Одно со смертью зачли. Осталось два. А ты, я смотрю, вешаться собрался? Справедливость удавкой восстанавливать? Легких путей ищешь, Климушка?
— Иди ты…
— Нет уж, братец. Это ты иди…
Три месяца спустя арестанта Климента Болиголова развоплотила охрана тюрьмы при попытке к бегству. От заключенного остался пепел, который развеяли по ветру над морем. Стражей-протекторов за бдительность наградили прибавкой к жалованью. А еще через две недели в Бадандене, в скромной конторе по найму лошадей и дилижансов, объявился невзрачный господин средних лет, одетый дешево, но опрятно. Он спросил хозяина: мол, привез для него письмо от кузины Лилиан. Хозяином по бумагам числился некий Элоиз Рябунчик, мещанского сословия; на деле же контору содержал Антек Ронцер, лорд-волонтер Надзора Семерых, ответственный за вербовку новых профосов.
Вскоре скучный клерк пригласил гостя подняться на второй этаж.
Вы когда-нибудь задыхались во сне? Останавливается сердце. Крик забивает глотку кляпом. Воздух — наждак. А потом и о наждаке молишь, как о небесной милости. Вот это все, умноженное на десять, и называется — насильственное понижение уровня личной маны.
Первый этап превращения в блокатора.
Не каждый выдержит; около половины кандидатов в блокаторы гибнет. Климент оказался живуч. Процесс деманизации Болиголова курировал лично Бруно Клофелинг, престарелый духовидец, один из магов, тайно сотрудничавших с Надзором Семерых. Это была лебединая песнь мастера Бруно: вскоре он отошел в мир иной.
Когда уровень маны опустился до критического минимума, близясь к нулю, Климент начал сходить с ума. Люди превратились в медуз; он видел ауральную структуру на тех эасах, о существовании которых раньше не подозревал. Предметы и явления связывала шевелящаяся масса нитей, тончайших и разноцветных. Природа нитей дразнила неизвестностью. Позднее Клименту объяснили: он уподобился семанту, обладателю ничтожного запаса маны, впервые обнаружив не действия, но связи.
Когда мана упала до нуля, стало легче. Дыша полной грудью, Климент хохотал от легкости и всемогущества! Он играл судьбами, творил богов и чудовищ, одаривал и воздавал по заслутам… Правда, все это происходило лишь в его воображении, но бывшего мага это ничуть не волновало. Он узнал, что ощущают «сломанные», в просторечии — «шмаги». Люди, начисто лишенные маны — и абсолютно не нуждающиеся в ней. А вскоре Болиголов обрушился в пропасть, в бездну самого себя, стремительно сжимаясь в точку, в острие иглы, в черно-белый шарик, где прилежно трудились три милые старушечки-пряхи.
Он летел в собственный омфалос!
Наверняка Бруно Клофелинг применял сходную методику при консервации омфалоса Хендрики Землич. Духовидец заморозил процесс в этой фазе: продолжать не имело смысла, тело женщины, разбитое при падении с балкона, все равно погибло бы. Но в случае рождения нового блокатора… Омфалос вывернулся наизнанку. Падение продолжилось: вниз? вверх?! Климент не знал.
Там был свет, и Болиголов летел ему навстречу.
На крыльях отрицательного уровня маны.
Антиманы.
Два года он учился мастерству блокатора, разбирая и настраивая семантические связи, пользуясь чужими заклинаниями в личных целях, меняя направления и назначения. Боевой маг стал действующим семантом. Волкодавом Надзора. Несколько раз он осторожно наводил справки о Марии. Встреч не искал. Она была жива, воспитывала сына, сын выбрал профиль некроманта, стал рыцарем Ордена Зари…
Когда Надзор Семерых вплотную занялся теневыми экспериментами Чуриха, среди квесторов, искавших контакта с некромантурой, обнаружился Кристофер Форзац, сын убитого при побеге Климента Болиголова.
Климент настоял, чтобы капитул поручил это дело именно ему.
Когда он, впервые за двадцать пять лет, снова увидел Марию — та его не узнала.
***— Кажется, — Фернан Тэрц, он же Климент Болиголов, говорил с легкой хрипотцой, устав от долгого рассказа, — у нас открылся филиал народной исповедальни. Я внес свою лепту. Пора вернуться к нашим омфалосам. Я имею в виду: к омфалосу Хендрики Землич…
Из рощи донеслась заливистая трель, споткнулась и умолкла: до срока пробудившись, певец оборвал руладу на середине и задремал снова.
— Заверяю вас, сударь, это останется между нами, — щебет вывел барона из задумчивости, и он впервые прямо взглянул на профоса. — Слово чести. Меня в данном случае интересует другое. Пока вы с его чернокнижием изучали крепундию, Анри… м-м… сударыня вигилла ввела меня в курс дела. Как я понимаю, истории, сходные с нашей, уже имели место?
— Сходные условно, — поправил гроссмейстер. — Я бы сказал: очень условно…
— Хорошо. И все же: Аманда Ланивьер, Принцесса-Греза, провела больше года в хрустальном гробу. Марк Грэхем, известный как Спящий, два столетия каталепсировал в ларце из болотной яшмы. Роза Канина трижды уколола палец о три заклятых веретена — господа, я не намекаю на омфалическую каморку с троицей прях или на метательные орудия Аглаи Вертенны! Я просто отмечаю близкие по характеру случаи: Роза Канина находилась в летаргии около тридцати лет… Вигилла подняла руку, привлекая внимание.
— Хочу заметить, — уточнила она, — что случай с Розой спорный. Неизвестно, что служило охранной оболочкой: терновая ограда, очарованный замок или аура сотни обитателей замка, уснувших вместе с ее высочеством Каниной. Впрочем, это не имеет особого значения. У вас чудесная память, барон. К чему вы клоните?
— Хрустальный гроб открылся, когда князь Элоиз в пятый раз ударил о крышку кулаком. Летаргию Розы прервал поцелуй Жозефа Бехларена и струйка крови, которая стекла со лба исцарапанного маркграфа на губы дамы. Грэхема вывело из каталепсии… э-э… Генриэтта, напомните!
— Вхождение Фавна в знак Трезубца, отягощенное лунным затмением. Редчайшее сочетание; это я говорю вам как мантисса.
— Так вот, во всех указанных случаях защитная броня имела уязвимое место, заранее предназначенное для оперативного вскрытия. Дверь темницы, даже самая крепкая, предполагает ключ. Есть ли ключ от медальона? Вы боитесь ломать броню намоленности — нельзя ли войти внутрь без насилия? Осмотреться, оценить ситуацию…
Гроссмейстер Эфраим оживился, но почти сразу угас.
— Мой отец наверняка предусмотрел «ключик», как вы изволили выразиться! Более того, я чудесно помню, что герцог открывал медальон… Правда, он сразу уединялся в личных покоях и никого не желал видеть. Ключ был, но они оба давно мертвы: Бруно Клофелинг и Губерт д'Эстремьер… Медальон тоже должен был упокоиться вместе с герцогом, а не копить намоленность годами, превращая броню в несокрушимую цитадель. Надеюсь, серия экспериментов позволит восстановить способ ненасильственного вскрытия…
— А вы, сударь? — прервал барон некроманта, обернувшись к хмурому Рене. — Вы четыре года провели в Майорате, нося медальон на шее! Неужели у вас нет даже предположений, чем можно вскрыть крепундию?!
Горбун отрицательно покачал головой.
— Это не зуб, — сказал Черный Аспид-неудачник. — Я ошибался. Это, если хотите, сердце. Я не умею вскрывать сердца.
SPATIUM XXII. НИСХОЖДЕНИЕ ВО ТЬМУ, или ЖИТИЕ РЕНЕ КУГУТА, ПУЛЬПИДОРА И ИДЕАЛИСТА (часть II)
Год обучения у сержанта Рузеля не прошел зря. К концу этого срока молодой пульпидор отправил прошение в канцелярию Ордена и вскоре получил ответ. «Сударь соискатель» приглашался в столицу для прохождения вступительных испытаний. К испытаниям Кугут был готов, как юный антекурсор — к «Лабиринту препон» в лагере «футурус беллатор», где недорослям давали попробовать вкус армейской жизни. Только лагеря «будущих воинов» — для восторженных сосунков, щеголяющих перед сверстниками багровыми шейными платками. А Орден Зари — это серьезно. Это — для взрослых. Равновесие идеалов, фундамент цивилизации…
Это вам не по поляне под барабан маршировать!
Родители от решения сына пришли в тихий ужас. Наверное, они прокляли бы непутевого упрямца, не обладай оба толикой свободной маны и не опасайся, что проклятие сбудется. Пытались отговорить, но коса нашла на камень. Отец было заикнулся матери насчет «перебесится, за ум возьмется…» — и прикусил язык. В прошлый раз та же фраза аукнулась горбом. Не приведи Вечный Странник сглазить дважды!
