— …именно вас, друг мой! Разумеется, не вас лично, а Надзор Семерых в целом. Вы никогда не задумывались, почему характер действий и методы Надзора не меняются в течение веков? Не всем эти методы кажутся правильными, многие считают, что деятельность ордена-невидимки препятствует развитию ряда отраслей Высокой Науки; есть обиженные, есть противники… Пора бы задуматься, тоньше подойти к решению отдельных вопросов. В капитул приходят новые люди, со своими взглядами, идеями, болью, страхами… И тем не менее все остается по-прежнему. В чем причина?
Гроссмейстер сделал многозначительную паузу, отхлебнул глоток вина. Барон с вигиллой остановились в трех шагах, не решаясь прервать монолог его чернокнижия. Слова Эфраима предназначались не им, но гросс вещал в полный голос, слышать его мог любой желающий — что, похоже, ничуть не волновало великого некроманта.
— А я вам отвечу! В именах. В традиционных именах, чужих номенах, принадлежавших отцам-основателям Надзора, которые всякий раз принимают на себя новые члены капитула. Это не проходит бесследно: имя накладывает отпечаток. Нет, вожди Надзора не пересаживают имена в полном объеме судьбоносных вибраций, но частично, в основе… Если можно трансплантировать имя — почему нельзя сделать подобную операцию с другими спутниками личности? С духом? С тенью? Вот я и говорю: номенклатурная традиция Надзора Семерых подтолкнула Чурих…
С пронзительной торжественностью взвыли трубы. В дальнем конце залы, на маленьком подиуме, объявился квартет герольдов Ордена Зари. Как и следовало ожидать, двое — в млечно-белом, двое — в угольно-черном облачении. Звуки труб вторично огласили залу, герольды замерли, и на подиуме возник важный, как ликтор-новобранец, старичок. Внешностью он отдаленно смахивал на графа Ле Бреттэн. «Флаг-канцлер Ордена», — шепнули за спиной. Одет флаг-канцлер был просто, без украшений. Только знаток, каким являлся фон Шмуц, мог по достоинству оценить и безукоризненно сшитый черный камзол, и панталоны белого атласа. Небось на одних портных разориться можно…
В руках старичок держал устрашающих размеров свиток.
— Дамы и господа! — Бас у флаг-канцлера оказался зычный, командорский, заполнив всю залу целиком. — От имени Ордена Зари рад приветствовать вас…
Официальных речей Конрад не любил, а потому перенес внимание на стаканчик с ромом. В результате канцлерский спич благополучно прошел мимо ушей барона; лишь время от времени долетали отдельные пассажи. В частности, выяснилось: кроме Конрада с Анри, прокуратора Цимбала и председателя Сэркиса, в совете попечителей приюта состоят также гроссмейстер Клофелинг, лейб-малефик Мускулюс (сам из приютских, малефик в момент оглашения прослезился), капитан Штернблад…
— …и Кош Малой, депутат-мажоритарий от общины хомолюпусов Глухой Пущи!
«Теперь за судьбу приюта можно не беспокоиться, — решил барон. — „Два Т“, Бдительный Приказ, Лейб-малефициум, высшая некромантура, королевская гвардия и рыжий дурак-оборотень. Ну-ка, кто желает обидеть бедных сироток?»
— …малолетних чад, найденных при загадочных или героических обстоятельствах… магическими символами, артефактами либо загадочными родимыми пятнами, ниспосланными свыше…
Бас флаг-канцлера ширился и креп.
— …косвенными воплощениями Чистых Начал… заявки на усыновление и воспитание рассматриваются в порядке… рыцари Ордена Зари имеют преимущество… учредить регулярный високосный квест по местам проживания бывших питомцев «Приюта героев», с целью выяснения их дальнейшей судьбы…
Барон уж совсем было задремал, прислонясь к стене и сохраняя на лице выражение внимательного интереса, когда добрая вигилла ткнула его светлость под ребра острым локотком. Конрад не дернулся, не пролил остатки рома и никак не оценил вслух вульгарность чьих-то манер: сказалось благородство души. Он всего лишь открыл глаза и покосился на спутницу.
Анри слушала речь старичка, ловя каждое слово.
— …представить совету попечителей нашу первую воспитанницу! Бедное дитя обнаружили рыцари Вечерней Зари: на рассвете пятнадцатого листвянчика прошлого года, в Майорате, во дворе Цитадели. Как ребенок попал туда, остается загадкой, вполне достаточной, чтобы во имя этого заложить основы благотворительного приюта. При девочке имелся медальон…
Дрема слетела с барона осенней листвой под порывом ветра. Он начал пробираться ближе к подиуму, ловко лавируя между гостями. Анри следовала за ним. Едва они оказались в первом ряду, как флаг-канцлер отошел в сторону, пропуская двух пышных нянек, брюнетку и блондинку, несущих колыбель с ребенком. Нянек сопровождали два рыцаря, черный и белый, в неподъемных парадных доспехах и с огромными мечами наголо.
— Благословенно дитя, символ возрождения Ордена, источник нового смысла…
Девочка. Примерно шестимесячная, со здоровым румянцем на пухлых щечках. Вертит в ручке игрушку — раскрытый медальон. Не черный и не белый; скорее перламутровый. Конраду почудилось, что он видит на крышке медальона, с внутренней стороны, портрет смеющейся женщины. Нет, вряд ли. Такое не разглядеть отсюда. У плеча тихо вздохнула Анри. Словно подражая девочке, вигилла держала в руке коннекс-пудреницу, раскрыв служебный артефакт и обратив зеркальце на подиум под особым углом.
В зеркальце был флаг-канцлер, няньки, рыцари, колыбель, медальон… Все, кроме девочки. Первая воспитанница «Приюта героев» родилась шалуньей: она не хотела отражаться в артефакте Тихого Трибунала, где отражались даже коренные инферналы. Интересно, если составить на дитя гороскоп? — точное время рождения известно, место известно…
— …экс-Аспид Рене Кугут подал заявку на удочерение. Заявка рассматривается с учетом заслуг рыцаря…
— Столько нелепых случайностей, чтобы на свет появился один-единственный ребенок? — шепнул барон, склонясь к уху вигиллы.
— Думаешь, ты появился на свет как-то иначе? — в ответ спросила Анри. — Я уж не говорю о твоих будущих наследниках…
Странное дело: в эту минуту Конрад испытал душевный подъем. Наверное, подумал он, баллада в итоге все-таки завершится свадьбой. Но, конечно, не сейчас. И не завтра, потому что завтра, с утра, обер-квизитор планировал зайти в «Иридхар Чиллал».
Возможно, очень скоро на маникюр не останется свободного времени.
Барон не был ясновидцем, но интуиция его редко подводила.
Статьи и интервью
«ВЕЧНОЕ ВЧЕРА — НЕ ЛУЧШЕЕ МЕСТО ДЛЯ ЖИЗНИ…» (интервью с Г. Л. Олди для «Книжник-ревю»)
Вопрос: На творческом вечере в киевском Доме кино много говорили о «смерти НФ». Ваше мнение об отечественной фантастике — в какой стадии она находится: всплеск новых идей, спад, загнивание жанра, что-либо еще?
— Начнем с того, что мы считаем фантастику не жанром, а методом. Методом восприятия и отражения действительности. Метод — способ постройки здания, но не само здание; набор действий и приемов, но не результат. В таком подходе мы не одиноки. Например, еще Вальтер Скотт в 1827 году в своей статье «О методах отображения сверхъестественного в литературе», изданной в журнале «Форейн куотерли ревю», писал следующее: «Итак, мы в общих чертах проследили разные методы воспроизведения чудесного и сверхъестественного в художественной литературе; однако приверженность немцев к таинственному открыла им еще один литературный метод, который едва ли мог бы появиться в какой-либо другой стране или на другом языке. Этот метод можно было бы определить как фантастический, ибо здесь безудержная фантазия пользуется самой дикой и необузданной свободой и любые сочетания, как бы ни были они смешны или ужасны, испытываются и применяются без зазрения совести». Как мы видим, сэр Вальтер, опережая наших критически настроенных эстетов-современников, фантастику не особо любил и не очень воспринимал. Правда, в качестве объекта критики он выбрал Э.-Т.-А. Гофмана, спокойно полагая последнего — фантастом. Точно так же критик Ф. Шаль, современник Бальзака, назвал роман «Шагреневая кожа» — «фантастикой нового времени». Сейчас Гофмана и Бальзака фантастами не считают, точно так же, как отказывают в принадлежности к фантастическому цеху Булгакову и Гоголю, Свифту и Грину… Но фантастический метод продолжает успешно обогащаться новыми способами реализации авторов. Это «турбореализм» Лазарчука и Рыбакова, «криптоистория» Валентинова, «М-реализм» Дяченко, «философский боевик» Олди — и дальше: «космическая опера», «альтернативная история», фантастика социальная, психологическая, юмористическая… Короче говоря, Ноев ковчег. Без отчетливого преимущества какой-то из сторон. Как, собственно, и принято в литературе. Поэтому, говоря о современной фантастике, можно только порадоваться разнообразию форм, способов и приемов.
Если обратиться к номинациям литературных премий в этой области, мы увидим, что только дебютантов, выступивших с дебютной авторской книгой, каждый год набирается до сотни. Оставим в стороне споры о качестве: вкусы — дело сугубо личное. Давайте наконец осознаем: сто человек каждый год впервые берут в руки свою книгу, тысячи читателей каждый год знакомятся с сотней новых имен, получая великое право — выбирать. У авторов известных, зарекомендовавших себя в читательской среде, также регулярно выходят книги, издательства открывают все новые и новые серии, вспоминая такие полузабытые имена, как Савченко, Гансовский, Варшавский… Значит, на ниве книгоиздания тоже все в порядке — авторы востребованы, издатели работают, читатель может найти интересующие его книги. Вы можете сказать, презрительно хмыкнув: низкопробное чтиво всегда находило спрос! Но в фантастике ситуация обстоит так же, как везде, — малая доля шедевров, большая доля просто хороших текстов, вал развлекательной литературы… Ну и что? А где иначе?! Мы такого места в искусстве не знаем.
Короче, чем громче фантастику хоронят — тем больше поводов быть спокойным за ее здоровье. Вот такой себе критерий.
Вопрос: Чем работа над фантастическим произведением, по-вашему, отличается от работы над романом реалистическим? Нужны ли какие-то особые композиционные решения, чтобы ввести читателя в «дивный новый мир»? Вообще, насколько присутствует в вашем творчестве доля теории? (То есть, садясь писать, вы решаете: вот здесь нужно дать пове ствование от третьего лица, а здесь монолог, потому что того требует общая идея, композиция и т.п.?)
— Ничем не отличается. Чем отличается по приемам и методам приготовление борща от супа-харчо? Плов от кулеша? Художник-маринист от баталиста? И почему обязательно «новый мир»? — действие может происходить здесь, сегодня и сейчас, а может быть отнесено на сотни лет вперед или назад, автор способен придумать Средиземье или планету Дюна, но только слепой не заметит, что во всех случаях речь идет о нас с вами. Просто угол зрения смещен, просто акценты расставлены по-иному. Странное дело: когда волк объясняет ягненку, из каких соображений должен его слопать, читатель (критик, филолог) мигом проводит параллель с собой любимым и своим бытием, — а если я говорю про Одиссея, которого силой оторвали от семьи и погнали на ненужную Одиссею войну, то мало кому хватает фантазии и здравого смысла, чтоб увидеть: девятнадцатилетние Одиссеи из спецназа до сих пор вынуждены покидать Пенелоп и новорожденных Телемахов, чтобы отправляться на зачистку южного берега Скамандра. Нет, говорят, сказка. Миф. У нас так не бывает: Троя, циклоп…
Правда, во время работы мы используем скорее принципы театральной постановки, нежели из области литературоведения. Экспозиция, завязка, развитие действия, предкульминация, кульминация, развязка. Событие — поступок, явление или факт, меняющий психологические мотивации героев. Мизансцена: камерная, массовая… Освещение. Декорации. Авансцена. Темпоритм. Интонации, жест. И так далее. Привычка…
Вопрос: Не секрет, что во многих ваших произведениях присутствуют «вторые, третьи и…надцатые» смысловые пласты. Считаете ли вы, что для полного понимания всего того, что вы вкладываете в книги, читатель должен прочитать некоторое количество «специальной литературы» или первоисточников? Что вас больше радует: то, что читатель отыскивает то, что вы вкладывали в книгу, или если находит что-нибудь свое, но согласующееся с книгой.
— Не надо читателю заранее готовиться к книге, читая «первоисточники». Все-таки художественная литература — штука демократическая. И если ребенок не увидит в «Курочке Рябе» сакральность мироздания, где малое может стать великим, а мышка способна сыграть роль Брахмы, разбив Великое Яйцо, — то хотя бы просто будет этот ребенок сопереживать терзаниям деда и бабки, а также увлеченно следить за сюжетом: «Бить или не бить — вот в чем вопрос!» Другое дело, что полезно находиться «внутри» культуры, обладать определенным багажом эрудиции и интеллекта, разбираться в знаковых аллюзиях. Ведь даже для того, чтобы догнать уходящий автобус, совсем не вредно обладать определенной физической подготовкой, — иначе есть риск запыхаться, споткнуться и в конце концов остаться на дороге. Как, читая «Графа Монте-Кристо», совсем не вредно однажды понять, что Монте-Кристо — это Гора Христова, иначе Голгофа, на которой восстал из мертвых Эдмон Дантес, обладатель богатств земных и знаток языков человеческих, преданный прокуратором Вильфором, умывшим руки, и близкими друзьями, восстал не к прощению, а к мести, которая сожгла его дотла… А вдруг авантюрно-приключенческий роман приобретет дополнительный смысл?
Вопрос: Вы одни из тех авторов, кто наиболее тактично и уважительно относится к читателям. И все-таки, какие качества в читателях более всего раздражают вас — а какие радуют?
— Радуют искренность, открытость, способность к диалогу (с книгой, не с нами!), эмоциональность, помноженная на интеллект, умение принять игру, внимательность и сопереживание.
Раздражает небрежность, торопливость, хамство, нежелание думать и чувствовать, самоуверенность и потребительское отношение к книге. Кажется, Лабрюйер сказал: «Книга — зеркало. Если в него заглянет баран, трудно надеяться, что наружу выглянет ангел».
Вопрос: Многие читатели в гостевой книге вашего сайта сетуют: Олди изменились, вот бы они написали что-нибудь в духе своих ранних вещей… Что вы сами думаете по поводу творчества писателя Генри Лайона Олди: какие существенные изменения в подходе к стилистике, к темам, к идеям произошли за более чем десять лет вашего соавторства?
— Автор не может, как кажется нам, внятно оценить собственные изменения. Глядя в зеркало, мы по-прежнему видим себя, не замечая морщин и лысины. Пусть это оценивают критики и литературоведы. Вкратце же: полагаем, что действие внутреннее, т. е. изменение характера, психологии героя нам стало интереснее действия внешнего. Начали больше дорабатывать собственный текст, отчего стали «медленнее» писать. Усилился интерес к мелочам, подробностям, частностям. Об остальном не нам судить. А сетования… Да, это тема для разговора — опасная, болезненная и своеобразная.
Живет себе скромный автор. Повезло в жизни — есть у автора читатель, выходят у автора книги. А жизнь коротка, хочется попробовать и то, и другое, и третье: роман, рассказ и пьесу, фэнтези, мейнстрим и хоррор, «прозрачную» прозу и «поток сознания», сказку и быль… Автор пробует. Ему, автору, иначе плохо: он меняется, а все застывшее — мертво. И вот приходит к автору уважаемый друг Читатель. И поклонник «Бездны Голодных глаз» в середине девяностых сетует, что надо было автору писать что-нибудь вроде «Сумерки мира возвращаются», в рамках прошлой стилистики, а никак не «Путь Меча» или «Герой должен быть один». А потом, в конце девяностых, огорчается уважаемый друг Читатель (на самом деле уважаемый!!! Без малейшей иронии…), что вместо «Путь Меча против Мессии дисков» автор зачем-то написал «Нам здесь жить», «Черный Баламут» или «Я возьму сам». Зато уже в начале XXI века…
