Здесь ограда, косая, горбатая и обросшая неопрятными хлопьями вьюнка-душителя, отделяла кладбище от пустыря. Ниже пустырь переходил в заливной луг, спускавшийся к речке Реттивой, мелкой шалунье. Убогое огражденье символизировало границу действия защитных рун. Именно потому места на казенных, охраняемых чарами кладбищах стоили дорого. Забота об усопшем — не только обелиск с датами рожденья-смерти и букетики по праздникам! Хочешь, чтобы любимый родственничек мирно спал под сенью памятника или зябкой осинки? Чтоб не поднял его по дурной прихоти гуляка-некрот? Чтобы клыки у милого покойника не прорезались на полнолунье, когда молочно-желтый свет упадет на могилку через ветви старого вяза?

Плати, братец.

За рунированную ограду, за венки из омелы и кедрача, за гроб с замком, за могильщика-геоманта, за кликушу-чистильщицу, за ритуальные услуги волхвов, за добрых гениев погоста…

Плати!

Ах, в кошельке злыдни хряковяк пляшут? Тогда хорони за оградой. Во внешнем приделе кладбища, специально отведенном для дураков, бальзамировщиков и неимущих. На свой страх и риск. Бесплатно. И хоронили, чего там. Признаться, риск был не так уж велик, куда меньше, чем знаменитые глазищи у страха. Некрот без лицензии — явление редкое, а вязы на погостах старались не сажать. Разумеется, случалось всякое, и полнолуние эдиктом не отменишь…

След вел за ограду, в бедный придел. На влажной глинистой почве отчетливо виднелись отпечатки колес и конских копыт. Цепочка обрывалась у ряда относительно свежих — или вскрытых, а потом засыпанных по новой? — могил. Дубовые столбцы в изголовьях явно не вчерашние. И земля на рыхлых холмиках местами покрыта дерном.

— Тихий Трибунал благодарит вас за неоценимую помощь, — не надо бы так официально, но мысли заняты другим. — Извините, мне необходимо связаться с начальством.

Стоят, не уходят. Ну и ладно. Переведем пудреницу в крипто-режим, для соблюдения тайны следствия. Удостоверяя личность, Анри прошлась пуховкой по носу и щекам; по левой, клейменой щеке — дважды. Иначе вызов отклонялся без вариантов: для анонимов стоял неумолимый кордон.

Сняв преграды, она занялась имиджированием отражения, формируя вектор поиска. Щеки — толстые, румяные, словно за каждым пряталось по увесистому райскому яблочку. Глазки утонули в тихом омуте, подмигивают хитрыми бесенятами… редкие брови выцвели от трудов во благо державы… «гусиные лапки» в уголках… ага, вот и фон проявился.

Месроп обнаружился дома. Толстяк развалился в кресле с подушками, блаженно припав к пузатому, как он сам, бокалу. Питье, в целом зеленое, отдавало синевой, напоминая хвою встревоженной елки-бродяги. От лакомства председатель «двух Т» получал изрядное удовольствие, долго катая очередной глоток на языке, а потому и к вызову отнесся благосклонно.

— Есть результаты, душечка?

— Есть. Полюбуйся. Вторичная Инкарнатура, часть внешняя.

Анри развернула зеркало в сторону могил, давая обзор. Когда она вновь заглянула в пудреницу, лицо председателя имело оттенок, схожий с содержимым бокала. Сразу стало ясно, что толстяк не спал всю ночь.

— Поздравляю, — с усилием выдавил Месроп. — Молодец. Что ты намерена предпринять дальше?

— Нужен ордер на эксгумацию.

— В выходной? Это и в будни изрядная волокита, даже для нашего ведомства. Законы знаешь, не мне тебя учить.

По тону председателя Анри поняла: есть иной выход.

— Тряхнуть, что ли, стариной? — Усмешка начальства вышла горькой, как целебный плод дерева хин-ян. — В интересах следствия? Моя некролицензия до сих пор действительна. Снимай крипто-режим, Мантикора. Понадобится чистый канал.

Анри с опаской покосилась на малефика и мистрис Форзац. Авантюра затевалась полезная, но не подразумевавшая свидетелей.

— Кто там? — мгновенно оценил ситуацию толстяк. Молча, не снимая криптования, вигилла снова развернула пудреницу.

— Рад вас видеть, мастер Андреа! — председатель небрежным пассом взломал «калитку», открываясь малефику.

— Хотел бы ответить вам тем же, — буркнул угрюмый Мускулюс, иронически приподнимая шляпу. — Увы, честность не позволяет.

— Ну и зря. Лично я отношусь к вам с неизменным уважением. Кстати, мое предложение сотрудничества остается в силе. Сударыня вигилла, повторяю: снимайте крипту в полном объеме.

Даму с собачкой Месроп проигнорировал. Анри удивило другое: грозный са-пэй вдруг присел на задние лапы, издав звук, более всего похожий на щенячий скулеж. Зад собаки смешно задергался, виляя коврижкой хвоста. Из пасти вытекла струйка липкой слюны, прямо на башмачок каменной мистрис Форзац. Дама никакого замечания собаке не сделала: стояла над ближайшей могилой и молчала с отсутствующим видом.

Лишь пальцы немилосердно комкали кружевной край мантильи.

Едва Анри выполнила требование начальства, сняв крипту, пудра в служебном артефакте пришла в движение. Взвилось бело-розовое облачко, закручиваясь миниатюрным смерчем — быстрее, быстрее… Вскоре над пудреницей завис, бешено вращаясь, опалесцирующий пузырь, приобретая черты лица Месропа Сэркиса. Миг, другой, и эффекторная проекция вежливо кивнула обоим свидетелям. Нижняя часть шара проросла двумя ладонями, жутковато смотревшимися под «мыльной головой». Ладони потерлись друг о друга, готовясь творить концепт-пассы.

— Разверзание могил — зрелище не из приятных, — на всякий случай предупредила вигилла.

Предупреждение относилось не столько к Мускулюсу — малефику к грязной волшбе не привыкать! — сколько к брюнетке. Шлепнется в обморок, спасай ее потом… Однако мистрис Форзац не сдвинулась с места, сверля взглядом проекцию Месропа. Казалось, нет на свете силы, способной оттащить брюнетку от могилы. И собака по-прежнему вела себя странно. Впрочем, Анри не имела ни малейшего понятия, как должен вести себя са-пэй на кладбище во время разверзания.

Возможно, именно так? — скуля и повизгивая…

Чудовищные ладони с видимым усилем вошли в некую плотную массу, существующую лишь в воображении мага. Образовали чашу, зачерпнули движением гончара, берущего глину для замеса.

Рывок!

— Д'ахр морт хиан! С'эпула раст виа нъяг!

Земля всхлипнула, будто девственница под насильником.

— Ацуг! Решт ацуг!

Истекающая паром трещина рассекла холмик вдоль, строго пополам. Земляной горб распахнулся надкрыльями жука-кадаверума. Рыхлый грунт волнами отхлынул в стороны, открывая нутро могилы. В нос ударил запах погреба, забитого подпорченной снедью. Вигилла справилась с приступом тошноты, заставив себя не отворачиваться. Краем глаза она успела заметить, что мистрис Форзац, забрызганная жидкой грязью, тоже подалась вперед. Малефик, внешне спокойный, как мраморное надгробие, остался недвижим.

Вздыбив загривок, захрипел пес.

Открывшаяся картина могла доставить удовольствие разве что эстету-стервятнику. Обитатель могилы лежал просто так: без гроба, без савана. Землисто-синее, одутловатое лицо, жесткая щетина на подбородке. Часть плоти на левой скуле отсутствовала, обнажив желтоватую кость. Корявые руки в мозолях. На правой не хватало мизинца и последней фаланги безымянного. Одежда измарана в земле: роба и холщовые штаны.

Из штанин сиротливо торчали босые ступни.

— Возраст около сорока, простолюдин, — машинально отметила вигилла. — Смерть наступила… от полугода до года назад…

— Молодец, — похвалила эффекторная проекция, радужно светясь. — Я бы сказал, месяцев семь-восемь. Имеется в виду первая, чистая смерть. Недавно нашего дружка поднимали, а потом уложили баиньки опять.

— Судя по внешним признакам, это никак не может быть один из квесторов.

— Браво, Мантикора! — впервые за весь сеанс связи Мес-роп улыбнулся по-настоящему. — А ну-ка, для гарантий…

Содержимое двух следующих могил разнообразием не отличалось. Покойники средней давности, мужчины крепкого телосложения, поднятые и заново уложенные. Тела носят следы повреждений.

— Уверен, квесторов здесь нет! — бодро заявил Месроп. Настроение председателя резко улучшилось. — Уважаемый коллега Мускулюс, не будете ли вы так любезны оказать мне содействие?

Толстяк не собирался останавливаться на достигнутом.

Раз могилы все равно вскрыты, грех не допросить покойников с пристрастием. Чего добру зря пропадать?

— Я обещал госпоже Куколь пройти по следу. Не более. Но поскольку основную часть работы сделала собака… Располагайте мной, господин председатель.

Похоже, малефика самого заело любопытство, хоть он и стеснялся признаться в слабости.

— Прошу вас, встаньте поближе. Мне понадобятся эманации живого тела, а через проекцию они, к сожалению, не передаются. Расход маны будет минимален, по окончании я полностью компенсирую ваши убытки. «Мертвецкое коло» творить умеете?

— Обижаете, сударь! Уж как-нибудь… коло с колом не перепутаю…

«Мертвецкое коло», которое сотворил Мускулюс, вспыхнуло ярко-желтым светом, заухало по-совиному и улетело к первой из разверстых могил. Там коло опустилось на грудь мертвеца и, вращаясь с ускорением, буравом погрузилось внутрь.

— Д'ахр морт! Экстиа вита н'хотеп ад'дур! Труп сладко потянулся и зевнул.

— Ва-а-а-ау-у!.. Ш-ш-ш-шо? Оп-п-пять?

Месроп с искренним дружелюбием подмигнул мертвецу:

— Это ненадолго, дружок. Расскажи, кто тебя поднимал, — и спи спокойно, дорогой…

— Задрали вы меня… с вашими…

Лик трупа исказила судорога. Из ямы пахнуло жарким смрадом, ударил столб едкого дыма. Вигилла отшатнулась. Когда она вновь заглянула в могилу, там тлели обгорелые кости.

— Предусмотрительно, — кивнула эффекторная проекция. — «Язык висельника», простейший из некрощитов. Любое вмешательство — и начинается самопроизвольная кремация. В остальных могилах нас ждет то же самое. Благодарю за помощь, коллега. До свидания, Мария. Я бы предпочел встретить тебя при других обстоятельствах. Но выбирать не приходится. Надеюсь, Кристофер жив и скоро отыщется.

— Спасибо на добром слове, Месроп, — ответила мистрис Форзац. — Лю, рядом!

Не прощаясь, дама пошла прочь: гордая, прямая. Пес неохотно бежал следом, часто оборачиваясь.

SPATIUM VIII. ДАМА ЗА СЕМЬЮ ПЕЧАТЯМИ, или СИНОПСИС АРХИВОВ ТИХОГО ТРИБУНАЛА

Это случилось давно.

Для сказаний и легенд четверть века — никак не давно, а просто вчера или даже сегодня. Но для бабочек-эфемеров, кичащихся своим разумом, счет времени идет иначе: на вздохи и удары сердца.

Поэтому скажем — давно, и не ошибемся.

Жил-был Климент Болиголов, боевой маг по найму. Маг он был посредственный, с маной чахлой, зубчатой на гребнях, — только Нихон Седовласец один, а честной шушере тоже кормиться надо. Слонялся Климент по земле туда-сюда, никакими заработками не брезговал. Тут девицу-упырицу в гроб навеки вгонит, по просьбе бедствующих соседей, там зеленого змея-погубителя в бутыль загонит и смолой пробку зальет. Отлежится, раны залечит, гонорар пропьет-проиграет, потому как большой охотник до азартных игр, — и опять ходит, заказы ищет. Иной раз деревню от разбоя защитит и плату семерицей возьмет, иной раз вместе с разбойниками бойких сельчан, взявшихся за копья, осаживает. Разбойники-то у богатых добра накрали, хотят бедным раздать, а бедняки упираются, оружием в благодетелей тычут.

Вертись, как знаешь, слуга всех господ!

Однажды заказали Клименту сектанты-язычники из Красных Типунов истребить злую ведьму. Спасу от вражины нет: коровы от ее козней кровавыми слезами доятся, у детей бородавки, у невест девичья честь сама собой перед свадьбой исчезает. Позор, значит, и убытки. Иди, милостивый государь, спасай народ! А народ потом рассчитается.

— Лицензированная? — деловито спросил Климент Болиголов, ибо не искал прямого конфликта с властями.

— Никак нет! — хором ответили язычники. — Самовольная.

— С образованием? — уточнил Климент.

— Дура дурой! — взвыли язычники. И пояснили:

— Но злющая — страсть!

— Состав преступленья?

— Налицо, сударь ты наш! — и лицо показали.

— Десять двойных бинаров! — загадал Климент. — Если злющая, меньше не возьму…

Сошлись на шести.

Дом ведьмы, который ее крепость, оказался древней хибарой. Дверь вылетела, что называется, с полупинка. Окружен защитным сиянием, Климент Болиголов вступил на вражескую территорию, споткнулся в сенях о рассохшееся корыто, выругался и ворвался в горницу. На дальних холмах за окнами рыдали от восторга заказчики, предвкушая конец горестям.

— Где ведьма? — строго поинтересовался маг у зареванной девчонки, скорчившейся в углу. — Где злая?

— Н-не бей, д-дяденька! — ответила девчонка, пряча лицо в коленки. — Я б-больше не б-б-буду!..

Нет, Климент Болиголов не был слишком уж хорошим человеком. Но и слишком дурным не был. Он смотрел на девчонку, машинально считывая мана-фактуру, и все понимал без слов. Старая ведьма подобрала сиротку. Отследила дар, взялась готовить молодую смену. А до конца выучить не успела: померла, болезная. Маны у сиротки оказалось достаточно — не по-ведьмовски, по-мажески! — умений маловато, ума и вовсе никак. Начала пробовать бабкину науку и допробовалась. Били девчонку от сердца, не жалея кулаков. До конца убить побоялись: как бы не стала ночной ламией… Вот и раскошелились на правильную казнь — иди, Климент, губи, Климент!

— Пойдешь со мной? — спросил боевой маг, удивляясь самому себе. Корка глубоко внутри отслаивалась болезненно и непривычно. — Имей в виду, я бродяга. Дома родного нет и не предвидится…

— Д-дяденька! — Из тощих коленок высунулось опухшее от слез лицо. — Н-ноги мыть… вод-ду… п-пить!..

Старосте Типунов маг сказал, что ведьму убил. И в землю закопал. И надпись написал, дивными рунами. В качестве доказательства ткнул пальцем в ведьму, которой подарил плащ — старенький, с прорехами, но еще теплый. Закопал-написал, потом выкопал и от вас, честных селян, увожу, чтоб ночью спали спокойно. Ты меня понял, староста? Староста понял. Ты меня хорошо понял? Староста понял хорошо, бинары отсчитал и ушел с присмиревшими язычниками обратно в Типуны: праздновать победу.

Самогон в этом году больно ядрен уродился.

Девчонку звали Марией. Таскалась она за Климентом собачонкой, обстирывала-обштопывала, терпела холод и нужду, в достатке была неприхотлива и экономна. Страсть к играм прощала, брань сносила без ропота, раны благодетеля лечила травками и листом подорожника. Поколачивал — слова поперек не молвила. Маг и опомниться не успел, как привык. А на одном привале, под одним плащом, стареньким, но вполне теплым… Дело молодое, сами понимаете. Для девчонки, пожалуй, чересчур молодое вышло, для Болиголова — условно молодое, потому как седина в бороду. Но сладилось. Жениться, правда, он не хотел, а она не требовала.

Через полгода взялся Климент учить Марию. Чему? — боевой магии. Больше он ничего толком не умел. Вот тогда и узнал, что девчонка — диббук.

Подсадная утка.

Мана-фактура, хоть на три слоя ее читай, таких сведений не дает. Жизнь походная, бок-о-бок, если диббук наружу буром не лезет, тоже ничего нового не откроет. Зато при обучении Высокой Науке, и не по-ведьмовски, корешками-амулетами-заговорами, а по канонам теормага…

Пришлось Клименту освежать полузабытые сведения о комплексной психотике.

Диббук, иначе психо-близнец, на жаргоне «лепила», — блудная душа, застрявшая между ярусами Нижней Мамы и Вышними Эмпиреями. Там не принята, оттуда исторгнута, а посему горемыка неприкаянная. В поисках убежища диббук норовит подселиться в человечье тело, но прячется и наружу лезет редко, в отличие от активных духов, которые помыкают одержимыми, как хотят. В случае Марии диббуком оказалась душа маленькой девочки — Климент навскидку давал ей не больше четырех-пяти лет, и в этом возрасте умишко диббука застрял, по-видимому, навсегда. Доверчивая и туповатая, подсадка вела себя тихо, безобидно, но малолетка есть малолетка. Этим и объяснялась беда в Типунах: когда диббук выбирался наружу, перехватывая управление, ведьмовские действия делались опасными — не в силу злого умысла, а уподобляясь факелу в ручках несмышленыша.