— А я тихонько…
— Запомните, юноша: цель, даже наиблагороднейшая, не оправдывает сомнительных средств! Яичко он… тихонько он… Нет уж, будьте любезны, поднимайте, как все!.. без подметных яиц!..
— Удрал, зараза! Я его сделал, отвернулся, а он, кобелина, на моего коня и деру!
— Куда?
— Жениться приспичило! Свербит у него! К невесте поскакал! На войну уходил, клялся: вернусь, мол! Откуда ж я знал, что он принципиальный?
— А невеста?
— Да что ей сделается, корове? Она хоть за кого рада… пока ждала, троих родила…
— Патологоанатом, хотя и был фанатом, но из любви к пенатам не брал работы на дом…
— Златоуст! пиита! еще!!!
— После тяжелой и продолжительной болезни…
— Думай о болезни!.. думай!.. чахотка там или джига боцмана Пью… и руками вот так…
— …волею судеб разлученный с Отчизной… несмотря на телесную немощь, преследовавшую его весь остаток жизни…
— Ты некролог или благовест?! На полтора тона ниже! Взором, взором проницай…
— Община глубоко скорбит об утрате…
— Воображай объект… подробней, в деталях… и «крендель» вплетай, с присыпкой…
— …приносит искренние соболезнования семье и друзьям покойного…
— Уже лучше!.. и руками, руками делай… Кстати, кого хороним?.. и хорошо бы во сне повторить…
— Во сне, господа, не надо. Читать во сне некролог о незнакомце или о том, кого вы знали мельком, — к получению наяву двух взаимоисключающих указаний. Оно вам надо?
— Сударыня! Вы мантисса? Какое счастье! Скажите, а правда, что прочесть во сне некролог человеку уже умершему-к значительным расходам?
— И даже к долгам.
— О! Благодарю, благодарю… интересная трактовка…
— Сударыня вигилла, давайте присядем где-нибудь… заморим червячка…
— В пятой лаборатории? Нас там самих заморят… червячков…
— Вы, сударь малефик, двужильный! А я есть хочу! Я не завтракал…
— О! «Едальня»! М-м… клянусь Добряком Сусуном, так и написано: едальня…
— Коллеги! Сюда! Я вам столик занял!
— Фрося! В смысле, гроссмейстер Эфраим! Как мы рады вас видеть…
— Да идите же… малый неживой товарищ, сообразите нам на четверых…
— Есть, набольший живой товарищ Эфраим!
— Нет, есть будем мы, а вы несите, пожалуйста… И кисель, кисель не забудьте!..
— Костяника? Цидония? Слабительный?
— Овсяный… Люблю кисель!
***— Как спалось, зубарь?
Вздрогнув, Конрад лишь мигом позже сообразил, что голос Малого доносится из-за стены. Шельма-клиенталь сэкономил на перегородках между комнатами: стены лишь на вид производили впечатление толстых и прочных. Да и Кош, будем честными, тихо разговаривать попросту не умел.
Ответа пульпидора барон не расслышал.
— …Уж будь уверен, не сунутся! Это я тебе говорю! Да мы со светлостью их вдвоем…
Барон принялся одеваться, невольно навострив уши.
Подслушивать, конечно, скверно, но не затыкать же уши восковыми пробками, в самом деле? Интересно, а соседи слышали их разговор с ловцом снов? Пожалуй, могли списать на помешательство.
— …Ага, всей компанией идем. К Черно-Белым. Ну, к Черным! От которых ты вчера драпал…
«Вот же болтун!» — разозлился Конрад, придирчиво рассматривая собственные ногти. Верхний крючок камзола никак не лез в петельку, а ногти барон жалел. «Сейчас первому встречному все и выложит».
— …Аспида воевать, вот зачем! Должок за ним… В низком голосе Коша звучала мрачная угроза.
— …Ха! С нами связаться — готовь сразу гроб! Собаку видел? Ее даже я боюсь! А старуха?! Бабушка Нижней Мамы!.. Ну и мы со светлостью… Светлость? Ха! Рубака, сорвиголова! Он в этом… как его… в Надзоре служит. Самый главный! В отпуске сейчас…
— В Надзоре?! — неожиданно пробился сквозь стену визг Рене, тонкий и пронзительный. — В Надзоре Семерых?!
«И что он так разволновался?» — с удивлением подумал обер-квизитор, оправляя манжеты.
— Если тебя, зубаря, в расчет брать, — хохотнул Кош, — аккурат Семеро и получится!
За стеной наступила тишина. Барон подошел к тусклому зеркалу, оценивая внешний вид, и остался доволен. Для столицы — терпимо, а для похода — более чем пристойно. Особенно радовал тот факт, что зуб совершенно не болел, а опухоль спала, как и не было. Не зря пульпидора спасали: за доброе дело воздалось сторицей.
— Медальон!
— А?
— Мой медальон! Пропал…
В вопле Рене сквозило отчаяние приговоренного к казни.
Конрад нащупал на груди подобранный вчера трофей. Так вот кто хозяин, оказывается. Надо порадовать горбуна: нашлась его пропажа. Соберемся за завтраком…
— Не боись, найдем. Железяку нашли, и медаль отыщем, — басил за стеной Кош, успокаивая. — Собаку по следу пустим…
Появившись в дверях трапезной залы, горбун выглядел так, будто на него обрушился Овал Небес, вылилась вся мировая скорбь из горшка Трехногой Плакальщицы, а Ползучая Благодать лично сообщила, что намерена во веки веков обходить Рене стороной.
Конрад поспешил навстречу:
— Я хотел спросить вас, сударь Кугут… Не ваша ли это вещица? Я вчера во дворе подобрал.
Барон извлек медальон, предусмотрительно спрятанный в карман камзола, и глазам не поверил: безделушка сменила цвет на лаково-черный! Обер-квизитор ясно помнил, что еще недавно медальон был девственно-белым. «Магическая штучка, — с опозданием дошло до него. — Для колдовских амулетов перемена цвета, небось, дело обычное. Или так: у кого зуб болит, тому медальон белый, у кого не болит — черный…»
Однако поведение Рене поразило барона куда больше цветовых колебаний медальона. До сих пор из всех, кого знал Конрад, столь быстрая смена настроений была свойственна лишь рыжему хомолюпусу.
— Вы даже не представляете, как я вам признателен! Вы меня просто спасли! Я думал: все пропало… Как? Почему? Вы его мне возвращаете?!
Вселенское горе, бурная радость, и сразу — недоуменная растерянность.
— Разумеется. Он же ваш?
— Мой. Но…
Пульпидор испытующе смотрел на обер-квизитора. Словно тщился уразуметь: по какой загадочной причине барон возвращает амулет законному владельцу? Неужели юноша привык иметь дело исключительно с бесчестными негодяями? Жаль, если так…
— Разумеется, возвращаю. Не в моих, знаете ли, правилах присваивать чужое имущество. Вас это удивляет, сударь?
— Я думал… Впрочем, вам, конечно, виднее. Еще раз большое спасибо.
Конраду осталось лишь пожать плечами. На редкость неуравновешенный молодой человек. Издержки профессии?
Когда завтрак подходил к концу, горбун, угрюмо молчавший во время трапезы, внезапно заявил:
— Дамы и господа, позвольте мне отправиться с вами.
— На кой ляд? — со свойственной ей тактичностью откликнулась Аглая Вертенна. В руках старуха вертела чашу и столовый нож, размышляя, в какой последовательности запустить их в голову новоявленного попутчика.
— Вы окажете мне этим колоссальную услугу, — Кугут проглотил обиду. Барон видел, чего это стоило гордому юноше. — За мной охотятся стражники Майората. На пути в Реттию они наверняка устроили засаду. Но им никогда не придет в голову, что я поеду обратно. Если вы любезно позволите мне спрятаться в вашем фургоне, нам удастся сбить их со следа. А позже я куплю лошадь — моя, к сожалению, пала — и более не стану обременять вас своим докучливым присутствием.
— Мы обязаны помочь, — решительно заявил граф. — Бросать человека в беде недостойно.
Склонившись к Конраду, Эрнест Ривердейл добавил шепотом:
— В отличие от всех нас, он побывал в Майорате. Вы понимаете меня, барон? Знание местности… О, мое колено! Здесь слишком низкие столы…
— Хорошо, сударь медикус, — подвел итог обер-квизитор. — Но только до границы Майората. Слышите? Там вы нас покинете.
— Разумеется! Я за их рубежи больше ни ногой. Благодарю покорно.
И горбун снова замолчал, исподтишка косясь на барона.
***— Солоночку можно?
— Извольте.
Анри придвинула столовый прибор, взяла костяную солонку, искусно выполненную в виде черепа с тремя дырочками в теменной части, и через плечо протянула назад. Но рука окаменела на полпути: уж больно грозен стал вид милейшего гроссмейстера Эфраима. Нервно облизывая губы, измазанные киселем, сведя брови над переносицей, гросс уставился за спину вигиллы: туда, где ждал неизвестный любитель солененького.
— Может, гусь лапчатый, тебе еще и «foie gras» на листьях руколлы? — поинтересовался он у безобидного просителя. Голос старца скрипел, будто ворот заряжаемой катапульты. С каждым словом в едальне делалось ощутимо прохладнее. — С цукатами и трюфельером? Или самого под «foie gras» откормить?!
Не выдержав, Анри обернулась. Процесс откармливания гусей под «жирную печень», был ей известен: в глотку птице трижды в день вставляли воронку с узким носиком, наполняли грудой мелких орешков и пропихивали еду вниз специальной толкушкой, массируя гусю шею. Такое врагу не пожелаешь, а тут всего-навсего соли спросили.
И чего Фрося взъелся?
Молодцеватый дрейгур — чуть более розовый, чем остальные восставшие труженики, но не слишком — пятился назад от их стола, дрожа всем телом. Губы дрейгура тряслись, ритм движений разладился. Видно было, что покойник чует за собой вину, но в чем эта вина состояла, оставалось загадкой.
— Простите, набольший товарищ Эфраим!..
— Соли ему… Вот возьму и на хвост насыплю!..
— Больше не повторится!..
— Вы уверены, малый товарищ?
— Да!.. клянусь… искуплю…
— У нас не много правил, друзья мои, — внезапно забыв о виноватом дрейгуре, гроссмейстер заулыбался и просиял летним солнышком. — Но кое-что следует запомнить, во избежание. Значит, так: соли малым товарищам не давать. Станут клянчить — гнать в три шеи! И, самое главное: ничего мясного, включая птицу и рыбу. У малых товарищей отдельная диета, ее нарушать нельзя. Все рабочие дрейгуры — вегетарианцы. А посему, если вы помните старореттийский корень слова vegetus — бодры, крепки и свежи!
И впрямь, только сейчас Анри обратила внимание: на столах, за которыми подкреплялась чурихская обслуга, стояли тазы с мелко рубленной зеленью, блюда с фруктами и овощами, миски с бобами и чечевицей, кувшины с молоком и киселями…
— Но вы же просили дрейгура принести нам еду! — вигилла указала на телячий шницель в своей тарели. — Что ему мешало по дороге украсть кусочек мяса? Или взять солонку с пустого стола, без спросу?
— Малый товарищ ничего не может украсть или взять без спросу. Мораль малых товарищей неизменно на высоте. Соль или мясо ему должны дать. Добровольно. Кто-то из живых. Таково условие, необходимое и достаточное. Если угодно, таково природное свойство организма, поднятого для вторичного использования.
— Зачем такие ограничения? — деловито осведомился малефик, дожевывая пирог с ливером. — Экономия средств? Я бы тогда установил дополнительный запрет на перец и пряности — они дороже мяса.
Эфраим стукнул себя кулачком в морщинистый лоб, словно это косвенным образом объясняло правила Чуриха.
— Экономия? Нет, коллеги! Трижды нет! Кто первый враг дрейгура, бидриогана, зомбея, кыд-кудара, фуксылнуна и им подобных?
— Кто? — поддержал Фернан Тэрц. Узкое подвижное лицо лжестряпчего выражало живейший интерес к теме разговора. — Осиновый кол? Волхв-губитель? Молния о пяти счастливых зубцах?!
— Память! Былое, так сказать, и думы! — Кулачок еще раз стукнулся в лоб, на сей раз крепче. — Эта хроническая и не истребимая до конца зараза! Этот бич поднятых! От соли и в особенности от мяса малый товарищ испытывает ужасные рецидивы памяти. Он вспоминает себя-прошлого, свою трагически оборвавшуюся жизнь, старушку-мать, рыдающую вдову, милых деток — и, соответственно, вспоминает, что в данный момент он категорически мертв. На этом полезные качества малого товарища заканчиваются: он ложится, увиливает от работы, говорит, что всех видал в гробу, дерзит и всячески разлагается. Поэтому мы вынуждены, сами понимаете, ограничивать…
— Почему бы тогда не нанять живую прислугу? Выйдет дешевле, чем этих поднимать: и по деньгам, и по расходу маны…
— Использовать живых людей для удовлетворения низменных потребностей? В качестве слуг? Помыкать себе подобными?! Это безнравственно, коллега! Живой человек — венец творения! Не побоюсь сказать, пуп земли! Омфалос!
Голубчик, вы сами представьте: приказывать такому же, как вы, подвергать его насилию за помесячную плату, унижать повиновением… У вас не возникает душевного содрогания?! Судя по кривой ухмылке малефика, содрогания он не испытывал.
— Вы притворяетесь, — ласково подвел итог Эфраим, возвращаясь к киселю. — Ах, молодость, молодость! Вы хотите выглядеть хуже, чем есть на самом деле. С возрастом вы обязательно поймете, что в сфере обслуживания морально использовать только малых товарищей. К сожалению, в нашей некробщине кое-кто разделяет ваши взгляды, но мы — я имею в виду Совет — боремся с такими отклонениями от общего курса. Мы убеждаем, показываем на личном примере… Вы что-то хотите спросить, сударь стряпчий?
Фернан Тэрц встал и сделался очень серьезен.
***Розовый спросонья диск солнца отчаянно продирался к небу сквозь ветви деревьев. Рассвет безошибочно отыскивал прорехи в заслоне. Создавалось впечатление, что из леса за путниками следит стоглазое чудище с пылающими очами. Обер-квизитору даже показалось, что там, в лесу, действительно мелькнула смутная тень, на миг заслонив дюжину огненных зрачков. Человек? Зверь?
Померещилось?
Конрад пустил кобылу рысью, задавая темп отряду. Медлить не следовало, но и загонять лошадей, как нервический пульпидор, барон не собирался.
Примерно через час, когда солнце взмыло над верхушками деревьев, лес отступил от дороги к дальним холмам, а там и вовсе, застеснявшись, удрал к горизонту. По обе стороны теперь тянулись однообразные пологие склоны, сплошь заросшие бузиной и дружинником.
— Ни единой души! Вылезай, потолкуем…
Барон обернулся на голос Коша и обнаружил, что грубоватая реплика хомолюпуса относится к горбуну, которому надоело хорониться в фургоне, в приятном обществе старухи. Рене Кугут устроился рядом с возницей, явно намереваясь с пользой провести время.
Конрад придержал кобылу и поравнялся с фургоном.
— Сударь Кугут, я бы рекомендовал вам не маячить снаружи, пока мы не отъедем достаточно далеко.
— Куда уж дальше, светлость? Вон сколько отмахали! — не замедлил вступиться Кош за нового приятеля.
Горбун в ответ туманно улыбнулся.
— Я ценю заботу, ваша светлость. Скрытность и осторожность всегда находились в числе добрых традиций Надзора, — завершив сей загадочный пассаж, он и не подумал лезть обратно в фургон. — Уверен, под вашей защитой мне ничего не грозит.
— Умен, зубарь!
Кош в приступе дружелюбия хлопнул пульпидора по плечу, отчего тщедушный Рене едва не вылетел на дорогу. Оборотню пришлось ухватить дружка за шиворот, водворяя на место. Горбун мужественно стерпел это проявление теплых чувств.
— Я с детства полагал, что Надзор Семерых занимается нужным и благородным делом, — продолжил Рене Кугут, восстановив равновесие. — С младых, знаете ли, ногтей. Мне всегда импонировала тайна, которая служит высоким идеалам. Даже если общество эти идеалы отвергает.
