Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра
– Слышь, панове? – вяло спросил Мыкола Еноха, глядя в ближайшее окно. – Може, того… може, пролом завалим, а?
Ворота с грехом пополам закрыть удалось.
– Чем? Cвиными хрящиками?
Это есаул. Смотрит на меня, будто ждет: сейчас я потянусь и достану ему из воздуха дюжину каменщиков с мастерками наперевес.
– А хрен его маму знает, чем… чем есть, тем и завалим?
В углу, на кипе покрывал, стонал раненый чумак. Утихал, ворочался и снова начинал всхлипывать горлом. Родственник, подумалось мне. Всерьез подумалось, без иронии. Сын моей Ярины, сводный брат Денницы… мне в рожу однажды двинуть хотел – и вправду родственник!
Ближе некуда.
Жаль, так и не сошлись накоротке.
– Пропадем мы здесь без панихиды…
Это опять есаул. Не отводит взгляда, прикипел. Ну, чего уставился? Ждешь, когда опять вместе из трещотки палить станем?
Отвел взгляд.
На братьев-Енохов глянул, на женщину-Проводника, на Иегуду бен-Иосифа, в чьей рыжей бороде густо запеклась чужая кровь… на предателя-чумака в углу, на панну сотникову… на сына моего.
Снова – на меня.
– Эх, погинем всем куренем ни за чих мышиный… Гей, чортяка! – ты хоть сковородку старому Шмальку в пекле вычисти, с песочком!
– Вычищу, – пообещал я, и есаул кивнул, будто благодаря.
Сотника Логина ждали уже больше трех часов.
Из окон хорошо был виден лагерь, княжеская ставка с поднятым над шатром знаменем: радуга на лазури.
Издевательство, не знамя.
И тем же издевательством, смертной радугой полыхал горизонт от края до края; и небо разноцветьем приговора валилось на головы.
Насквозь.
Убитых мы оставили во дворе, в тени галереи. Сперва хотели занести в замок, в погреба, где холодок, – раздумали. Да и Мыкола не позволил. Уперся: не рядом же с пленным Мацапурой брату родному лежать? Пусть напоследок вольным воздухом долюбуется всласть. «А разве есть плач перед Святым, благословен Он? – запел, раскачиваясь, Иегуда бен-Иосиф на Языке Исключения, и никто не посмел перебить Заклятого, оборвать непонятную речь. Лишь переглянулись с одобрением: свой своих отпевает, после честной баталии, в последний путь-дорожку. – Ведь сказано: нет печали перед лицом Его – блеск и слава перед лицом Его, сила и радость в месте Его…»
– Славно, – вспушил усы есаул; подбоченился лихо и еще раз бросил:
– Славно…
На стенах никого не оставили: зачем? Здешние вояки трижды в трубы загорланят, прежде чем в атаку пойдут. Вот вернется Логин, пропоет звонкая медь – и пойдем собирать последнюю жатву.
Совсем ты черкасом реестровым заделался, глупый каф-Малах, и думы у тебя черкасские, и слова…
– Идет! – выкрикнул бурсак Хведир от другого окна. – Дядьку Ондрий! Идет пан сотник! Смеется!
Я погладил руку сына моего. Слабую, безвольную руку. Спи, малыш. Я здесь. Вот и сотник Логин, за кем гонял ты меня путями кромешными, скоро здесь будет.
Значит, жизнь продолжается, сколько там ее ни осталось.
Спи.
Гуляй в Саду Смыслов, набирайся силенок… совсем большой ты у меня стал…
Под ногами заскулили. Тихонько, жалобно, молочным кутенком у забора. Я опустил взгляд. Укрывшись в тени скамьи, в малиновом своем камзоле и розовых панталонах, словно облитый с ног до головы молодой кровью или вином, прятался забытый всеми княжич Тор. Встретившись со мной глазами, мальчишка разом замолчал, втянул пушистый затылок в плечи – и все норовил достать, прижаться щекой к запястью моего Денницы.
Наверное, видел в нем единственную защиту, единственное знакомое существо.
Еще подумалось: мы с местным владыкой одного поля ягода. Оба сыновей в заложники, не колеблясь, отдали. Он – чужим людям; и я – чужим людям. Что дала мне моя хваленая свобода? Смерть Ярины? Женщины, щедро подарившей Блудному Ангелу самое себя?.. И в смерти не нашлось тебе покоя, отчаянная ты, гибельная, мимолетная любовь! Муки сына моего, лишенного детства? Хлеб Стыда?! Не лучше ли было погибнуть, дать честно растоптать последнюю искру еще там, в бою у Рубежа?!
А может быть, просто я раньше называл свободой что-то совсем другое?
Глупый ты, глупый каф-Малах…
Но и глупый, скажу: нет. Погибнуть было – не лучше.
Спи, малыш.
* * *
– По уставу принял, с пониманием. Уважил гонор, значит.
Сотник Логин был сейчас мало похож на того закопченного дьявола, который совсем недавно рубился во дворе замка. Выпрямился, лицом просветлел. И без гонора своего дородный, теперь словно вдвое больше телом стал; помолодел годков на десять.
Изодранный жупан, весь в бурых пятнах, смотрелся на черкасе царской мантией.
– Вот так-то, панове-молодцы! Умен кнеж Сагорский, знает, как приветить. И шляхетский статут досконально превзошел. Говорили мы с ним в шатре, сам-на-сам, из уст да в ушко…
Все глаза были сейчас устремлены на сотника. И во всех читался вопрос: договорились ли? о чем? когда новый штурм?!
Нет.
Не во всех.
Спи, малыш… спи.
– А чего нам, панове-молодцы, в сей час хотелось бы? – Логин прошелся гоголем по залу, картинно подбоченясь одной рукой. – Да так хотелось бы, что никаких червонцев-цехинов за то не пожалели бы?! А?!
Забывшись, он хлопнул меня по плечу и в голос расхохотался.
Тяжела рука твоя, пан сотник.
Какого ответа ждешь?
Мне, например, хотелось бы, чтобы багряный аспект Брия слился с изумрудным аспектом Ецира, оттенясь чернотой Асии, зеркала для радуги. Никаких червонцев, никаких цехинов не пожалел бы, лишь бы нарушилось влияние верха на основу, содрогнулось Древо Сфирот – и в ракурсе Многоцветья явилось Чудо. Мне объяснить тебе, Логин Загаржецкий, что это значит? Изложить вкратце сокровенную книгу Сифру де-Цниута?..
Или лучше не надо?
– В шинок бы завернуть, – мечтательно протянул есаул Шмалько, тряхнув сивым чубом. – Гей, по шкварке, да по чарке, да к молоденькой шинкарке…
– И пускай скрипачи, – глаза Хведира-писарчука подернулись влажной поволокой. – Музыка есть гармония сфер, как говаривал учитель мой, блаженной памяти Григор…
Юдка-Заклятый перебил его:
– Скрипачи – то пышно. Спляшем разом, панове черкасы?! А то юшка простынет, горелка степлится? шинкарка состарится?!
Но насмешки не было в словах Заклятого. Вместо нее теплилась малая грусть, билась синей жилкой на виске; «А и впрямь славно бы!» – подмигивала.
– Эх, дурни вы, дурни!
Пан сотник аж руками в огорчении развел.
– Ну как есть дурни! Чарка, шинкарка… скрипачи! До дому нам подаваться надо, до дому, до хаты! – а там всякому своя сласть по душе сыщется!
Он многозначительно воздел палец к потолку:
– Слыхали, панове-молодцы! До дому!
Толстый был палец у сотника Логина. Уверенный.
Не палец – перст указующий.
– И все-таки сперва хотелось бы знать: о чем господин сотник изволили толковать с мастером… с князем Сагором? Домой – это хорошо, только мне бы, например, лучше не домой… Я, не в обиду будь сказано, и без того дома. Мне бы, например, лучше в гости… да куда подальше.
Женщина-Проводник выжидающе смотрела на Логина Загаржецкого.
А он сиял ясным солнышком. Жмурился котом, укравшим с ледника добрый жбан сметаны. И я еще подумал: не мои мысли, не мои образы… чужие сравнения.
Кто ты теперь, глупый каф-Малах? куда ты теперь?
Тоже – домой? в гости? сына на мамкину родину свезешь, могилке разрытой поклониться?!
– …в костер бросите? – спросил Гринь шепотом, ни к кому не обращаясь.
– В какой костер?! – удивился оказавшийся рядом сосед. – Читать надо, пока не замолчит. Беса гнать… Это не дите орет – это бес в нем.
Младенец зашелся новым криком…
И почудилась мне на краткий миг несуразица. Рубежи, дорога, костры… Насквозь. И он, сын мой, идет к своему костру – а мне не догнать. Не спасти.
Только все равно – бегу.
Пусть – не насквозь. Пусть – спотыкаюсь. Пусть босые ноги – в кровь, в янтарную, светящуюся жижу.
Я бегу.
Я здесь, с тобой.
– Ты, пани пышна, гони прочь тугу-печаль! Не тот человек сотник Логин, чтоб боевых товарищей на произвол судьбы бросать! – Логин с укоризной покосился на женщину-Проводника, но палец, к потолку воздетый, опустил. Не до пальца стало. – Я так кнежу вашему в очи и сказал: за всех думать надо. Чтоб потом от стыда не сгореть.
– И князь Сагор с вами полностью согласился?
– А как же, ведьма ты моя дорогая! Говорю ж: статут шляхетский – назубок! Подписали мы с ним угоду…
Учинился переполох.
До небес.
– Тихо! – возвысил голос пан сотник. – Цыть, говорю! Разорались! Ну, не подписали еще… по рукам вроде как ударили, а все равно – на словах больше. Едва, значит, обступит нас ихняя клятая радуга со всех сторон, будто татарва в степях Таврийских – вот тогда и подпишем. Он как кнеж тутошний, я как сотник валковский. Все чин чинарем, по закону.
– Батька! Чего он хочет, сей кнеж, что ты его возлюбил сердечно?!
Логин подкрутил седой ус.
– В гости к нам, доню моя, хочет! На горелку, на гречаники!
Дружный хохот черкасов был ему ответом. Даже Юдка Заклятый сперва прыснул слюной – но сразу поскучнел.
Задумался.
– Чего регочете, голодранцы?! Правду говорю: в гости до нас кнеж Сагорский просится! На землю нашу! Так в угоде и порешили записать: Логин Загаржецкий, мол, сотник валковский, зовет кнежа Сагорского со всем остаточным маетком на землю свою, гостевать!
Женщина-Проводник подошла вплотную к разошедшемуся не на шутку сотнику.
Глянула в упор:
– А не вспомнит ли господин сотник: как точно должен формулироваться сей пункт договора вашего?
– Ох, ты и язва, пани Сало! Как есть язва! Сорочинский ярмарок, не баба! Делать мне больше нечего, как словесами всякими башку забивать!
– Ну а все-таки?
Логин задумался:
– Да вроде просить я кнежа буду на бумаге, по-шляхетски: «Пойдешь, значит, ко мне на землю?» А он в ответ чиниться не станет, запишет: «Пойду!» – и вся угода!
– И в третий раз спрошу господина сотника: каким образом князь Сагор собирался после этого открыть проход через Рубеж меж нашими Сосудами?
– А это уж, пани Сало, тебе лучше ведать! Кнеж мне по-дружески шепнул между делом: не простая ты баба! Вот перед тем, как подписи-печати ставить, и пошлем мы тебя гонцом к стороже Рубежной! Они, сказывают, и кнежу Сагорскому, и тебе, пышна пани, клятву давали: за труды ваши вывести к спасению! А брехать им не с руки… не могут они брехать, в том кнеж мне слово давал! Вот и велишь ты им: пропускайте, мол, кнеж Сагорский к сотнику Логину гостевать едет!
Я заметил: женщина-Проводник побледнела.
Хотела что-то еще спросить или сказать от себя – да не успела.
Бешеная панна сотникова разом про хромоту забыла. Где усталость?! Где хворь?! Птицей слетела со скамьи, встала против отца. Глазищи в пол-лица, зарницами полыхают: того и гляди, стены ясным огнем займутся.
– Батько! Кнеж Сагорский – душегуб, кат записной! Он меня пытками мучил! Пахолкам своим в забаву отдал! А ты… ты с ним, с псом шелудивым, угоды подписывать мостишься?! Где твоя честь, где гонор черкасский?!
– Что? Что ты мелешь, Яринка! Давно за косы не таскали?!
– Панна сотникова! Опомнитесь!
– Братцы! Не можно Сагору верить, никак не можно!
– Послухайте старого жида, панна Яринка! Нехай ваш батька тому кнежу хоть замуж за него идти поклянется! Там видно будет… Впервой, что ли, батьке вашему по своему слову каблуками плясать?..
