Юдка душегубец

– Ты прав, Иегуда бен-Иосиф. Через Ворота можно попасть не только в иной Сосуд, но и переместиться внутри самого Сосуда. Главное знать как. Но ведь ты хотел спросить не об этом.

В эту ночь (вэй, тоже мне ночь!) морок уже не походил на морока. Загустел, плоти набрался.

Славный сынок у каф-Малаха. Не жалеет Имен для батьки!

Костер погас. У пустого бочонка мадеры – попоище. Пали черкасы гетьманские в хмельницкой баталии, но пали с честью – чубами к бочке. Даже завидно!

– Я до сих пор жив, каф-Малах. Это ты попросил сотника Логина?

– Я не мог попросить. Мог лишь кое-что показать. Поэтому и опустилась его рука. Но ведь ты хочешь узнать о другом?

Смотреть на его черную личину не было сил. Пылающие узкие глаза прожигали насквозь. А ведь он – только призрак! Каков же настоящий Малах?

– Ты прав, морок! Я хотел узнать, зачем спрятанному в медальоне нужно, чтобы глупый жид Юдка нарушил заклятие?

Обидным был его смех. Всего в нем хватало – и злости, и пренебрежения ко мне, сирому.

– Ты не умнее, Иегуда бен-Иосиф, своего Двойника! Не умнее – но любопытнее. Тот просто струсил.

Не удержался – взглянул в его горящие глаза. Вот даже как?

– Так с паном Рио тебе тоже не повезло? Вэй, да ты неудачник, каф-Малах!

Уязвил? Кажется, уязвил. Отвернулся морок, плечом дернул.

– Ты не первый, кто так зовет меня. Может, и правда. Но мои неудачи стоят твоих удач. Я мог бы ответить тебе, Иегуда бен-Иосиф, но не станет ли мой ответ водой, проливаемой на горячий песок? Но если хочешь, намекну. Когда нарушится заклятие, Внешний Свет разъединит верх и основу, сотрясутся сфиры, и в ракурсе Многоцветья станет возможным Чудо. Понял ли ты меня, мастер Нестираемых Имен?

Мне бы удивиться. Поразиться.

Но не стал я удивляться.

– Эге, так вот ты кто, каф-Малах! Ты не только бунтарь, ты еще и еретик! У какого безумца ты учился, сын греха? Ибо любой рав пояснит тебе, что никакого Чуда в ракурсе Многоцветья не настанет, зато в ракурсе Сосудов случится большая беда. Или ты хочешь, чтобы я стал Разрушителем Миров?

Внезапно почудилось, что я в синагоге, куда посмел зайти какой-то рав-самозванец. И не просто войти – сесть на возвышение, развернуть свиток Торы…

Ах ты, нечестивец!

Я быстро опомнился. Самое время изощряться в ученых спорах! Все-таки ты жид, бен-Иосиф. Хоть две шабли в руки возьми!

– Я учился у человека, которому твои равы недостойны омыть ноги. Ноги?! – они все, вместе взятые, недостойны кормить его осла!..

…Вэй, да и он, кажется, жид!

– Его звали Элиша бен-Абуя…

– …Которого все благочестивые люди именовали Чужим – дабы не осквернять уста проклятиями, – подхватил я. – Который побывал в Саду Смыслов, но вынес оттуда только безумие. Значит, это он научил тебя именно так трактовать Сокровенную Книгу?

Я укусил себя за язык. Перед кем я стараюсь? Перед тем, для кого Сокровенное Знание – только лопата, которой ставят в печь хлебы? Но в его печи может поспеть только Глупость. И та – горелая!

– Я тебя понял, каф-Малах. Нарушение заклятия взорвет сфиры. Но тебе нет до этого дела. Ты думаешь, что это даст тебе лазейку, чтобы пролезть из Не-Существования в Существование. Ты похож на безумца, который решил изжарить яичницу в пламени горящего дома!

Нет, не зря я всегда остерегался Малахов! Но бейт-Малахи, по крайней мере, соблюдают законы!

– Какой же ты зануда, Иегуда бен-Иосиф!

Не стал отвечать. Встал, повел плечами, отгоняя сонную одурь. Внезапно я почувствовал странную приязнь к спавшим у погасшего костра чубатым разбойникам. Всего-то и хотят они – посадить вредного жида на палю. Им и в голову не придет трясти Древо Сфирот!

– Ты не понимаешь, бен-Иосиф!

Я обернулся. Он еще здесь?

– Нарушение заклятия – выход не только для меня, но и для тебя. Кто ты сейчас? Сторож собственного гроба – не больше. И уйдет душа твоя в никуда, в бездну, худшую, чем Шеол, не выполнив ничего из предначертанного. Если же не побоишься, если сможешь переступить через себя…

Я закрыл уши, не желая слушать. Поздно жалеть о несбывшемся. Поздно! Этот бунтарь ко всему еще и глуп. Разве понять Малаху, что для Заклятого переступить через себя – горше самоубийства? Впрочем, что для него люди? Тараканы, не больше!

– Я выбрал свою дорогу много лет назад, каф-Малах! И теперь она подошла к концу. И твоя похоть к жизни не заставит меня стать Б-гоборцем! Уйди!

Я закрыл глаза, и передо мной предстала Бездна. Рядом – протяни руку. Этим ли грозил мне морок? Ну и пусть! Пусть моя душа навеки останется здесь, на дороге, ведущей из Ниоткуда в Никуда…

За одно я был благодарен ему, еретику и ученику еретика. Бунтарь-морок подтвердил то, о чем я только догадывался. Заклятие – дитя сфир, дар из самой из сердцевины. Мог ли я думать, что прилеплюсь своей погибшей душой к величайшей из Тайн?

А мы еще думаем, что далеки от Небес!

* * *

И не было ночи, и было утро…

– Едут, батька, едут!

Я даже головы не повернул. Не иначе с похмела почудилось пану Бульбенко. Я бы услышал – не спал да и не пил почти. Услышал бы – и увидел. Вот она, Бездна, вот и дорога белой лентой протянулась… Эге!

– Скачут! Чортопхайки вроде! Одна… нет, целых три!

– До бою, хлопцы! До бою! А ну, вставайте, пьяндыги, а не то в пекле проснетесь!

Пока глаза протирали, пока шаровары подтягивали да порох в запалы сыпали, уже и слышно стало: и копыт перестук, и колесный скрип. Ошиблись сторожа, и я ошибся: не три там чортопхайки! Целых десять. Но не они удивили (после верблюдов безгорбых уже и дивиться нечему). Окно! Совсем рядом! Небольшое, вроде калитки широкой – как раз, чтоб чортопхайку пропустить. И кто же на этот раз к нам на Околицу пожаловал?

– А ну, цыть! Слухайте, вроде как поют?

Точно! Сквозь скрип тележный да топот копытный…

– Пане сотнику! Пане сотнику! Да то ж наши!

А ведь не ошибся пан есаул! Ваши!

 
Эх, яблочко, да куды котишься?
На «Алмаз» попадешь – не воротишься!
 
 
Эх, яблочко, да крыто золотом,
Тебя срежет Совдеп серпом-молотом!
 
 
Катись, яблочко, пока не съедено —
Побили Троцкого, побьем Каледина!
 

А вот и они, любители яблочек! Странная чортопхайка, высокая, словно карета, и колеса не прыгают – гладко бегут. А это что? Хоругвь! Черная? Красная? На миг привиделся мир цветным: и хоругвь двухцветная, чернь с кровью, и на шапках ленты похожие…

– А ну, стой! Кто такие будете?

А я уж подумал, что пан Логин обниматься полезет с земляками! Вэй, верно рассудил, от земляков – самые неприятности.

Отвечать не стали – словами. Дернул возница вожжи, присвистнул. Миг – и развернулась чортопхайка. Хороши же у них колеса! А это что? Никак гармата? Эге-ге-ге!

– Кто такие, спрашиваю? А ну, отвечай!

Спрашивай, пан Загаржецкий, спрашивай! А они уже вторую чортопхайку развернули. И тоже с гарматой. Или не с гарматой? Дуло узкое, короткое, стрелка щиток прикрывает…

– Мы-то кто? Мы есть революционный боевой отряд имени товарища Кропоткина! А ну с дороги, а то из кулемета пригостим!

Отозвались!

Логин Загаржецкий, сотник валковский

Разбойники? Так не ездят разбойники со штандартом! Или все-таки ездят?

Оглянулся пан Логин, силы соизмеряя. Ущелье узкое, больше двух чортопхаек и не проедет. Густо залегли хлопцы – в два ряда. Первый выпалит, второй уже рушницы заряжает. Эх, укатила гармата вместе с братами Енохами! И гаковница с ними. Ну, ничего!

– Гром! Гром! Дмитро, бес тебя, москаля, задери! Бонба еще есть?

– То обижаете, пан сотник! Я и фитиль поджег.

Ото добре!

Те, на чортопхайках, тоже услыхали. Переглядываться стали, шушукаться.

– Эй, товарищи, а вы кто? Какого отряду?

Хотел пан Загаржецкий пояснить, кому гусь не товарищ, да не стал. Не время задираться.

– Мы – черкасы гетьманские, Валковской сотни. А я – над ними старшой, Загаржецкий-сотник!

Сказал – и усмехнулся в седые усы. Ну чего, герои, схлестнетесь с реестровцами? Или кишка тонка?

На этот раз шушукаться не стали.

– Гетьманцы? Ах, сучьи дети, контрреволюцьонеры, наймиты германские! А ну, кидай, зброю, не то всех к Духонину отправим, как врагов пролетарьята мирового!

Только моргнул пан Логин. Сколько прожил, сколько лаяться пришлось, а о словах подобных и не слыхивал. Сами они эти… курвицыонеры!

А сзади – шепот есаулов.

– Хлопцы! Лучше цель! Каждый своего выбирай!

Вновь хмыкнул пан Загаржецкий. Молодец, Ондрий! Пока те дурни на чортопхайках лаяться будут да Духонина своего поминать, его черкасы как раз все рушницы зарядить успеют.

– Вы бы гетьмана нашего, пана Олександра Розума, не чернили б зазря. Ненароком языки отпадут!

Просто так сказал – чтобы время потянуть. Перед тем, как «Пали!» хлопцам скомандовать.

– Кого? Розума? А не Скоропадского, матери его чорт и батьке кондратий?

– Да вы чего? – озлился сотник. – Или с глузду последнего съехали? Да Скоропадский Иван восемьдесят годков как помер!

– Какой еще Иван? Павло он, вражий сын. И не помер, а в Немеччину к кайзеру драпанул! И недели не прошло!

Тьфу ты!

 

– Командир вольного отряда Кныш!

Только вздохнул пан сотник. Экий командир! От горшка – два вершка, молоко на губах не просохло… А бойкий-то, бойкий какой!

– Извиняйте, товарищ Загаржецкий, обознались – за гетьманцев приняли. А товарищу Розуму посоветуйте гетьманом не величаться, потому как слово это негодное…

Не стал спорить пан Логин. Пусть болтает, Шиш-Кныш! Сюрточок заморский мышиного колеру напялил, ремнями затянулся, а на голове-то – блин зеленый! Блин – да еще с козырьком!

Ну, болтай, болтай, послушаем!

– Из Гуляй-Поля мы. По приказу Гуляйпольского ревкома наш отряд направлен в Катеринослав. Так что едем мы по революцьонной надобности, а посему и пропустить нас должно.

Не то было сотнику интересно, в какой-такой Катеринослав разбойники эти собрались. А вот откуда они? Гуляй-Поле – лихое имечко, самое гайдамацкое! Зато свое.

А коли вход есть, то значит, и выход! Как говорит Юдка-поганец – Окно!

– Не велено пропускать, – буркнул, для верности нахмурившись. – Велел гетьман… товарищ Розум дорогу стеречь. Потому как шлях этот – секретный. Понимать надо!

Не удивился командир Кныш. Блином своим зеленым кивнул, нос длинный почесал.

– Так мы понимаем, товарищ Загаржецкий. Мы тихо прошли. Не было никого у Ворот. Можете проверить.

Екнуло сердце. Если «проверить» – значит, рядом. Есть бог на свете!

– И проверю! Вот сейчас и поедем.

Пока Кныш-командир своим разбойникам приказы отдавал, успел сотник есаулу Шмалько подмигнуть. Да не просто – со значением. Держись, Ондрий, сейчас дело будет! Только бы не сорвался с крючка дурень мышиный! Неужто выберутся?

 

Пока ехали, почти и не слушал сотник, что ему командир Кныш рассказывает. Свое сердце слушал – рвется, из груди просится. Не сгубил я вас, хлопцы, не отправил на погибель! Не схарчит нас, черкасов вольных, и сам чорт – подавится рогатый! Нема черкасскому роду переводу!

А потом слушать стал – вполуха. Да не дослушал – бросил. Ясное дело, чаклун какой-то путь подсказал. Имя только странное – Краевед. Чех, не иначе! А зовется тот шлях Сирым или же Левенцовским. Будто бы ходили им в давние годы левенцы-заризяки…

Ага, вот и мапа! Хоть на обрывке нарисована, а все ясно. Ворота, еще одни. А вот и Катеринослав-город! А это что за река? Никак Днепр-Славутич?

Дальней тревогой отозвалось сердце. Нет такого города в Войске Запорожском! Тем паче, на Днепре…

– Вот сюда, товарищ Загаржецкий. Прямо на скалу. Здорово замаскировали!

Даже не ответил сотник. Только ударил коня каблуком – и крест сотворил…

…И расступилась скала.

Только когда с седла слез да снег мокрый пощупал – поверил. А вот и солнышко! Здравствуй, родное!