Логин Загаржецкий, сотник валковский
Не привык труса праздновать сотник Логин. Ни в бою, ни в походе, ни на совете. И нрав имел крутой – не подступись. Потому и в сотниках остался. Сватали его на полковника миргородского, да покрутился Логин по канцеляриям, по избам приказным, поглядел – и шапкой об пол ударил. Не по нему! Полк – почитай держава целая. А державой править – не сотню в атаку вести. Кому – поклон, кому – миску с талярами, кого на охоту позвать, а к кому и молодицу сосватать.
Полития!
Тьфу!
Так что презирал пан Логин всякие политии с политесами, в старшины генеральные не рвался, в прихожей гетьманской диваны турецкие не просиживал.
Зато совесть чиста!
И думал сотник, что это и есть награда. Что там в раю или в пекле, то попам виднее. А здесь, на земле, выше совести чистой награды и нет. С тем и жил. С тем и помереть думал.
И вот теперь…
– То сторожа вернулась, пан сотник! Никого впереди. И проходу нет.
– Вижу, Ондрий, вижу! Ты новых пошли. Пусть смотрят, пусть руками щупают! Должен быть путь, должен!
Сказал – и еле сдержался, чтобы самому вперед не рвануть. Все чудилось, что проглядят хлопцы тропинку нужную, не заметят…
– Чего встали! Вперед! Вперед!
Рысью шли кони, да не бодро, не споро. Видел сотник – притомились, отощали, вон уже ребра видать. Хорошо, хоть вода есть в местах этих клятых!
И коням плохо. И хлопцам. И ему, Логину Загаржецкому, не по себе.
Влево покосился, осторожно, чтобы себя не выдать. Вот он, Юдка-злодей! Ишь, ухмыляется, бороду рыжую гладит! Так бы и выхватил «ордынку», так бы и рубанул поперек поганой рожи!
Эх, нельзя! До вечера обождать надо. Может, одумается лиходей, о жизни своей вспомнит, о душе?
Но уже понимал сотник – не одумается. Тверд Юдка, не уступит. Решил погубить всех, с собой в пекло забрать – и погубит. И заберет.
Аж зубами скрипнул Логин. Его вина! Его! Не раскусил жида клятого! В глаза не взглянул! Так что не Юдка виноват, а он сам. Это он, Логин Загаржецкий, взял в проводники сатану-анчихриста, чаклуна Панька послушавшись. Сам и расхлебывай, сотник валковский!
…Эх, Панько, Панько! Или не спасал его сотник? Не покрывал, не прятал, когда хотели химерника старого в полковую канцелярию за ворожбу отправить – прямиком на дыбу?
И чем отплатил ведьмач?
Не утерпел пан Логин – обернулся. Вот они, хлопцы! Его гордость, сыны его! Позвал в самое пекло – и пошли! И ведь знали, что не за Мацапурой-нелюдем спешит их сотник. Чорт с ним, с Диким Паном (а ведь и вправду – с ним!). Ярина! Ярина Логиновна!
Яринка!
И сон вспоминается – про совет военный да про ампиратора-филина. Ведь тому, кем был он, Логин, в том сне тоже небось немало сулили! Но ведь не оплошал, не повел хлопцев на погибель!
Эхма!
Когда ему в палец игла золотая ткнулась, простился сотник с душой своей бессмертной. Думал: душу – на дочку. Свою душу. Свою! Не хлопцев, не черкасов валковских, за которых перед богом да гетьманом в ответе. И кто ж он после этого? Ну, разорвут Юдку-убивца конями, ну, отрежут поганую голову. И что?
Обернулся пан сотник влево. Твердо смотрел клятый Юдка. Твердо, без страха. А как поймал его, Логина, взгляд – ухмыльнулся в пламень-бороду.
И жаром залилось лицо, и рванулась рука к верной «ордынке»…
– Пане сотник! Пане со-о-отник!
Что?!
Нет, не обмануло эхо. Да и нет тут эха! А как рушница бьет, Логин Загаржецкий помнил крепко. Помнил – не спутает.
– Хлопцы! К бо-о-ою!
Юдка душегубец
Вэй, ну и людно на Околице стало! Прямо прошпект питербурхский!
– Отряд там! С рушницами! Нечитайлу ранили!
– Как? Нечитайло! Эх, рассучьи дети! Ну-ка, хлопцы, заряжай!
Так-так! На белом коне долговязый… Как бишь его? Ага, Забреха, второй конь – с седлом пустым…
– Трое! Или четверо! И коней с дюжину. То есть не коней…
– Впере-е-о-од!
Эх, горяч ты, пан Логин! Я бы сперва хлопца дослушал. А вдруг там не кони, а медведи? Или тигры?
– Гром, бонба готова?
– Завсегда готова!
Ага, вот они!
Вначале почудилось, что встречались уже. Латы темные, да шлемы, да пики. Не из Вифлеема ли едут? Вкруговую?
– Пали!
Хорошо, рот раскрыть успел – знатно ахнуло. Добрая вещь гаковница! Тот, что впереди ехал, кажется, уже оценил.
– Шабли! А ну-ка, Дмитро! Бонбу!
Ой, вэй!
А как дым рассеялся, как откашлялись да сажу с лиц вытерли, стало понятно – кончилась баталия. На земле – четыре мертвяка, трое – в латах, один в каптане, да две лошади, да еще одна ногами дергает. Отбегалась, бедная!
– Вот так, Юдка! Так со всеми вами будет!
– Вэй, пан сотник! Вы прямо-таки Голиаф!
А вот и Нечитайло в сторонке лежит, глазами лупает. Жив? Вроде как.
– Они… Мы… Мы к ним, кто такие, спрашиваем, а они – из мушкетов!
Из мушкетов?
Не утерпел – с коня спрыгнул. И пока хлопцы по сумкам седельным шарили, да лошадей уцелевших сгоняли, поднял рушницу.
– А ну, положь! Положь, клятый жид!
Положил, тем более – разряженная. Ой, дивная рушница! Где-то видел я такие! Ствол короткий, раструбом, кремня нет, приклад тяжелый, зато в насечке серебряной…
– А вы сами взгляните, пан Логин!
– Тю!
Вспомнил! Видел, ой, видел! И совсем недавно, и трех недель не прошло. Славная у пана Мацапуры оружейная! Все там есть!
То есть было, конечно.
– Фитильное ружье, пан сотник. Аркебуза. Видали такое?
Посопел, потрогал, нахмурился.
Не видал.
– Пан сотник! Пан сотник! Вот кони эти! Химерные!
Он оглянулся – и я оглянулся. У него глаза на лоб полезли, и у меня – следом. Он перекрестился…
Вэй, почему я не гой!
Такого и у пана Станислава не было. То есть таких. Не лошадь, не осел, не верблюд. Шея длинная, уши острые, шерсть белая. Может, верблюд все-таки? Только поменьше, и горбов нет.
– Их тут с дюжину. Под вьюками. Чего делать будем?
Мы смотрели – и верблюды эти безгорбые смотрели. На нас. В глазах темных – страх и тоска. И вправду, изголодались панове черкасы. Затоскуешь тут!
– Вот чего, хлопцы! Перво-наперво – «Отче наш» прочесть. Затем – каждую тварь крестом осенить. А потом – во вьюки заглянуть!
Ну что с них взять, с этих гоев-язычников?
Пока крестили да молились (ой, смех!), я потихоньку в сторону отошел. Все ясно – караван. Не иначе, заблудились, свернули на Околицу, да в недобрый час на заставу нашу налетели.
Прочь, Тени!
Оглянулся, всмотрелся…
Нет, не видно Окна. А интересно бы знать, откуда ехали бедолаги. Это ж где сейчас из аркебуз стреляют? И где такие верблюды травку щиплют?
– Панове! Да тут припасу – море Черное! И горелка, горелка!
– Гур-р-р-ра-а-а-а!
Да, кому что, а курци – просо!
* * *
– Пей, пей, жиду! За погибель свою пьешь!
Пью!
Тем более не горелку, не медовуху даже – мадеру. Настоящую. Пил я мадеру у пана Станислава, да куда ей до этой!
Табор разбили тут же. Только трупы подальше унесли да камнями завалили. И вправду, трудно сдержаться. Мясо копченое, рыба, сухари, фрукты. И мадера, конечно. И печенье даже – на закуску.
Гей, наливайте полные чары,
Щоб через винця лилося!
Щоб наша доля нас не цуралась.
Щоб краще в свити жилося!
Славно поют! А ведь действительно, не чурается их доля! Или кто-то Там решил, что не написано им на роду среди этих гор помереть? Выходит, я Б-гоборцем стал?
Оглянулся, осмотрелся – нет пана морока. Спрятался! А жаль, хотелось ему напоследок вопрос задать. То есть не вопрос. Вопрос я уже знаю. И ответ знаю. Просто интересно, зачем ему надо, чтобы я, Иегуда бен-Иосиф, нарушил заклятие?
– Вот так, жиду! Голодом заморить нас решил? А хрен тебе, пейсатый!
– …Сказала мышка, кушая сало в мышеловке. Смачного, пане Свербигуз!
Сходится! Сходится все! Потому и мне медальон дали, потому и хотел каф-Малах блудный, чтобы я, тот, кому нельзя миловать, черкасам валковским путь к спасению указал!
Да только зачем это ему?
Зачем?
Вот ведь загадка! И что обидно? Помру – а ответа не узнаю…
– То иди-ка сюда, пан Юдка!
Ну все! Иду!
Пан Логин уже не походил на буйвола. Не иначе, тоже мадеры хлебнул. С кварту – а то и с полведра.
– Ты это, жиду… Того… Прежде чем рубать тебя, сукина кота, буду, взгляни.
Хорошее начало! Ладно, поглядим. Да чего тут глядеть? Карта, от руки исполнена, сверху вензель, вроде как литера «К» с короной королевской. Дорога, а вот и город. Город Cuzco. Как? Кузко? Или Куско?
– Ты не туда, Юдка, смотри! Ворота видишь?
И вправду! Ворота, да не одни!
…В самом низу – вроде как горы, и дорога меж них вьется. Вьется – в ворота упирается. А дальше… А дальше черта через всю карту, вроде молнии. И… Еще одни ворота. А из ворот – дорога. В Куско.
Вэй, что-то знакомое! Или читал, или рассказывал кто. Далеко город этот! Было дело, брали его приступом паны в темных латах с аркебузами…
– Смекаешь, жиду? Не просто шли! По мапе. Спешили, видать!
Спешили – а все одно на Околицу попали. Ай, интересно! Мы шли, они шли… Что это с Рубежом?
То есть как это что?
Усмехнулся я. Ухмыльнулся даже. Ухмыльнулся – до медальона золотого дотронулся. Незаметно.
Паны дерутся – у хлопов чубы трещат. Малахи воюют – Адамовы дети по Околице шныряют.
Вэй, любопытно!
Хотя, если задуматься, все понятно станет. Раз война, значит, первым делом все дороги перекрыть должно. Вот и перекрыли. Вроде как в осаду взяли.
– Не лыбься, не лыбься, Юдка! Лучше скажи – надумал?
Просто спросил, без злости. Словно ответ знал.
– Надумал, пан Логин. Не знаю я нужное Окно. Я знал бы – все одно не сказал!
Кивнул, задумался.
– И никого тебе не жалко? Или в бога не веришь? Ведь мои хлопцы твоих родичей не рубили. Это ты, пес кровавый, наши семьи резал да жег! Неужто до сих пор кровью не упился? Ведь и у тебя душа есть!
Просто сказал – как и спрашивал. Да так просто, что захотелось волком февральским завыть. Или я в самом деле вообразил себя Святым, будь трижды благословен Он? Кто я, чтобы чужое племя карать до седьмого колена? Невинных, ни мне, ни родне моей зла не сделавших?
И ударил мне в лицо смрад плоти горящей, и встала перед глазами раскисшая от дождей дорога…
Зачем Ты послушал меня, Г-ди?
Зачем?
Почему я не умер тогда, возле уманских ворот, и не приложился к предкам своим – безгрешный, кровью чужой не замаранный? Зачем Ты позволил мне стать бездушным чудовищем, Левиафаном, Юдкой Душегубцем, убийцей и слугой убийц?
Зачем, Г-ди?
Молчало серое небо. Молчала серая земля.
Поздно жалеть, Иегуда бен-Иосиф, сопливый мальчишка из распятой Умани. Поздно! И винить некого.
Я посмотрел ему в глаза. Посмотрел, отвел взгляд.
– Нет у меня души. Рубите!
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Я пошел к братику. Я сказал, что пленочки порвались. Он не понял.
Я стал искать злую тетку. Я ее нашел. Я рассказал про пленочки. Она поняла и испугалась. Мы пошли к дядьке Князю.
Дядька Князь весь вытек. Он не светится. Он темный. Он скоро умрет. Я хотел сказать ему, но не сказал. Он будет плакать. Я сказал про пленочки. Он понял.
Дядька Князь стал говорить тетке другие слова. Он думал, я не понимаю. Я понимал. Я сказал, что другие слова не нужны. Они удивились. Дядька Князь сказал, что я могу послушать. Я слушал. Я думал.
* * *
Красивый человек учил меня ездить на лошадке. Лошадка добрая. Она красивая. Я учился. Я сказал красивому человеку, что, когда вырасту, научу его летать, если он захочет. Он смеялся. Он веселый. У него есть своя девка, о которой он все время думает. Я хотел рассказать ему об Ирине Логиновне Загаржецкой, но он испугался. Он сказал, что она – Глиняный Шакал и что ее сбросили с высокого дома. Я смеялся. Я знаю, что ее ниоткуда не сбрасывали. Она у доброго дядьки.
Когда я вырасту, то помирю доброго дядьку с Ириной Логиновной Загаржецкой. Я скажу ему, что она хорошая.
* * *
Я не умею думать. Я еще маленький. Это плохо. Бабочки будут надо мной смеяться.
Бабочки плохие. Они обманули дядьку Князя и тетку. Они обещали им, что я спасу Сосуд.
Нет, они обещали иначе, но дядька Князь их так понял. Он не умеет правильно понимать по-бабочьи.
Сосуд – это наша Капля.
Я еще маленький и не могу спасти.
Дядька Князь очень боится за мальчика Княжича Тора. Он его любит. Он думает о другом мальчике, который умер. Он его жалеет.
Я считал бабочек. Их много. Они разных цветов. Я их всех вижу, но не знаю слов, чтобы назвать. Сейчас бабочки летают возле места, где лопнули пленочки. Дядька Князь велел мне молчать о пленочках и никому не говорить. Даже братику. Иначе будет «паника». Я не буду говорить. Я не хочу, чтобы была «паника».
Надо спросить у батьки, что мне делать. Батька знает. Он поможет.
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
– И ведь чего выходит, Ярина Логиновна? Интересно выходит, а?
Ярина молчала. И не потому, что ответить нечего. Просто растерялась. Казалось бы, ко всему готова, ан нет! Уже и смерти в глаза смотрела, взгляда не отводя, и сама Смертью была. А как поняла, к кому в пасть угодила, – сгинуло все. Ни руки не поднять, ни слова вымолвить.
– Ведь чего я думал, панна Ярина? Думал в этих краях отсидеться, жирком обрасти. Чтоб ни черкасов с их вольностями, ни попов с анафемой. Живи – не хочу!
Странное дело, вроде бы и шутил Дикий Пан, а вроде бы и нет. На пухлых губах – улыбка, а глаза… Ой, страшные глаза! Недобрые!
– Всем жить-то хочется, Ярина Логиновна! Как подумаешь, глупо это. Ведь все одно помрем. А ведь цепляемся, зубами грызем… Как ты меня грызла, помнишь?
Молчала Ярина. Силы собирала, чтобы броситься на врага, руки на горле жирном сомкнуть. А если надо – то и зубами вцепиться, чтоб только мертвую и оторвали.
Да только не собирались силы. Словно жилу невидимую отворили. Вытекли – и нет их.
– А знаешь что, панна сотникова! А не заключить ли нам мир? Вроде как угоду подпишем. Ты к горлу моему примериваться не будешь, а я… А я добрым стану. Хорошим.
Не выдержала девушка – вперед рванулась. Рванулась – и остановилась. Словно на стену невидимую налетела.
Вновь ухмыльнулся Дикий Пан, рукой по усам провел. И вправду, пошутил славно! Добрый да хороший пан Мацапура! От слов таких мороз не по коже – до сердца пробирает.
– Да ты не удивляйся, Ярина Логиновна. Просто так одни детишки сопливые дружат. А настоящая дружба – это когда ворог общий есть. Или не так?
– С кем же воевать будем? – не утерпела девушка. – Не с кнежем ли Сагорским?
Долго смеялся Дикий Пан. Хохотал, по брюху себя хлопал, вытирал слезы платком батистовым. Видать, хорошее настроение было в тот день у пана!
– Ой, уморила! Стратиг ты, панна сотникова! Архистратиг даже! Можно и с ним повоевать, ежели хочешь! Что ты ему оторвала-то? Руку? Ой, не руку надо было! Ну, не буду, не буду…
Отсмеялся, спрятал платок да как-то сразу серьезным стал. Хрустнули пальцы, в кулаки сжимаясь. Побелели костяшки.
– Я б того кнежа, Ярина Логиновна, и сам бы на шашлыки изжарил. Изжарил бы – и съел. И за дело. Ведь чего выходит-то?
Помолчал, присел в кресло, пальцы на брюхе сложил. Дернул щекой.
– В ангелы я, Ярина Логиновна, не записывался. Скучное это дело, ангелом быть. Поэтому не в обиде я ни на тебя, ни на батька твоего. Я одного хотел, вы – другого. Миром не смог – силой взял…
Вновь замолчал Дикий Пан. Задумался, лицом потемнел.
– А с кнежем Сагором – иное дело. Ведь для чего ему тот байстрюк, чумаков брат надобен был? Мир спасти! Целый мир, разумеешь? Привел я того хлопца, из рук в руки отдал. И что?
– Или наградой обошли пана? – не выдержала девушка.
Укорить, обидеть хотела. Да не обиделся Мацапура.
