Сперва разговор пырловцев шел о религиозной распре меж чернецами обителей Бирусяна, что значит “Светоносная”, и Он-дзёдзи, то есть “Вертоград Несокрушимый”, заспоривших во время церемонии “Взиманья десятины”: кому первым ставить священные скрижали с именами плательщиков-великомучеников? В итоге обе стороны учинили друг другу изрядное поношение, и пятеро рядовых чернецов Бирусяна долго оскорбляли действием престарелого настоятеля из “Вертограда”, пока не вмешался вооруженный боевым паникадилом бонза О-Лексий, в миру служивший самураем спецназа. После чего все оставшиеся в живых участники религиозного диспута были задержаны чиновниками Сыскного Ведомства, для составления сборника стихов “Чистосердечное признание угодно Будде”. Затем разговор свернул на моральный облик государя, выпустившего на днях в свет “Высочайший указ о наградах вассалам и прочим гражданам”. Далее была громко спета народная песня “Фукухара, где ветры зловещие веют!” Расчувствовавшись от вдохновенных песнопений и любуясь цветущей Сакурой — сдобной блондинкой, устроившей солярий на крыше своего коттеджа, — эстет Валюн сочинил изысканное хокку “Созерцая преходящее, мечтаю влезть на сосну”:

Тихо ползи, алкоголик,

По лестницы грязным ступеням

До самой своей квартиры.

Он даже собрался было записать стихи тушью на полоске рисовой бумаги, чтобы затем спрятать в ларец из криптомерии, но, к счастью, вспомнил, что у него нет ни того, ни другого, ни третьего, и передумал. Рядом с кротким Валюном, мастером случайной церемонии, променявшим меч на чистое искусство, бурно изъявляли доблесть два воителя.

— Мое имя — Шняга-но-Мицубиши, я один равен тысяче! — громовым голосом вещал первый, чьи уши, оттопыренные наподобие боевых вееров, вселяли страх во врагов. — Когда в давние времена, в Великой Войне Киосков, мой предок сражался против горных тэнгу клана Минамо-тян, кулак младшего тэнгу Карапета-ё вонзился предку в левый глаз! Но он, не дрогнув, повредил кулак врага, зажав между роговицей и зрачком, после чего нанес противнику немалый урон боевой лопатой “гумбай-утива”! Я — мастер мгновенного обнажения чего угодно! Кто осмелится восстать против Шняги Бесподобного?!

— Велика доблесть твоих предков! — согласился второй, отзывавшийся лишь на имя Чикмарь Кугиути (“Молоток-для-Гвоздей”), и то лишь после ритуального поднесения чарки саке. — Но и я, вспоен кефиром битвы, славой не уступаю богам и демонам. Ездя на мотороллере игреневой масти, я способен повергнуть дюжину ниндзя из школы “Патрульно-постовой обезьяны” одним видом татуировки на левом бицепсе! Искусник владения многозвенной цепью “кусай-рыгама”, я невредим прохожу близ заставы рынка Балашихо-дачи, и сам ямабуси Джалил-сан трепещет темным нутром при встрече со мной!

После чего оба завершили хором, исполняя танец “бу-гагаку” и всплеснув рукавами джинсовых кимоно:

— О, сколь могучи мы в сравнении с низкорожденным быдлом!

А тонкий душой Валюн сочинил еще одно хокку “Встречаясь с друзьями, испытываю просветление”:

У быдла есть особенность: оно —

Всегда не ты.

И это восхищает.

Из всех присутствующих молчал лишь Казачок-сэнсэй. Склонность патриарха к длительному раздумью, рождавшему мудрый коан, смысл которого постигался не обыденной логикой, но лишь интуицией сердца, была хорошо известна его ученикам. Зря, что ли, весь прошлый год они бились над истиной, сокрытой в словах наставника: “Обладает ли собака природой президента?” — и лишь тонкий душой Валюн постиг сокрытое, воскликнув “My!” и ударив Чикмаря посохом по голове.

Связь времен распадалась, прикидываясь ширмами с изображением диких гусей, блондинка Сакура накапливала равномерный загар, готовясь к светлому будущему, а судьба уже ликовала втайне, приберегая сюрпризы. Первым сюрпризом был джип Вована, где за рулем сидел шут в тельняшке, мрачный, как недоеденный гарнир к шницелю. Сам хозяин джипа, более пьяный, нежели влюбленный, в это время пребывал на заднем сиденье в объятиях жгучей, словно скипидар между ягодиц, брюнетки. Вторым же сюрпризом был Юрочка Горшко, младший сын Галины Борисовны, привезенный на выходные домой из интернат-лицея “Специалист”.

Впрочем, Юрочка слегка запаздывал, что тоже входило в планы судьбы.

Патриарх, самураи и поэт долго смотрели, как шут выволакивает Вована из машины, кряхтя и матерясь. Вован скорее мешал, чем помогал ему, хохоча всем телом; брюнетка вторила истерическим тенорком, а значит, шут и сейчас продолжая выполнять свои нелегкие обязанности. На мощной шее Вована болталась маска свиньи, заляпанная соусом, в волосах торчали разноцветные монетки конфетти. Потом все скрылись за забором, но раскаты дуэт-хохота, перемежаемые басом счастливого Баскервиля, еще долго неслись над улицей.

— Козлы! — выразил общее мнение Шняга, вертя в мосластых пальцах стебель травы хаги, именуемой еще леспедец двуцветный.

— С рогами! — развил идею Чикмарь, пунцовый от интеллектуальной натуги.

Валюн же, оправдывая репутацию, подумал, что всего один внезапный поворот темы способен родить вдохновенное хокку “Отшельник понимает суть явлений”:

Козлы!

С рогами!

Уйду от мира.

Вот тут и подъехала машина с Юрочкой. Распахнулась дверца, нога в тщательно отглаженной, “со стрелкой”, брючине ступила на гравий, шаркнув подошвой блистательного “Саламандера”, и судьба злорадно расхохоталась, предвкушая. Мальчик был такой чистенький, такой аккуратненький, такой противоречащий миазмам бытия, что развитие событий... ан нет! — или “Зуськи вам!”, как говаривала баба Клава с Нетеченки, познавшая толк в вербальном полиморфизме. Это мы вам заявляем с полной уверенностью. Ибо орлам Пырловки, натасканным Казачком, мужчиной абсолютно вменяемым, нельзя было отказать в зачатках нюха. Воздух пах лосьоном “New Wave” и грустными выводами: значит, мы обижаем юношу бледного, теша гордыню, мамаша обижаемого резво брякает с мобилы ментам или, того проще, — завтра вынимает пачку бабла, командует: “Фас!” — и не выстоять двум самураям с одним поэтом (мудрый учитель мимо кассы, мудрецы делают ноги первыми...) против бойцов тайного стиля “Вха-рю Дай”. Иди, юноша, иди, бледный, иди, со взором горящим!

Не видим, не слышим, знать не знаем...

Восстанавливай, блин, связь времен.

Юрочка шел. Качая в левой ладошке “дипломат” с кодовым замочком: дата рождения любимой мазер. А навстречу благополучному Юрочке, из ворот Вованова жилища, уже выбирался рок в драной тельняшке. В камуфляжных штанах. Устало вытирая взопревший от трудов праведных затылок. Шут сегодня был прямоходящим, без ошейника, и это крайне возбудило зрителей. Тем более что Вован, спящий или бурно обладающий брюнеткой, отсутствовал на театре военных действий.

И пырловцы взыграли.

— Эй, Тельник! — гаркнул Чикмарь, от щедрот награждая шута именем. — А ну, гавкни!

Шут сел на скамеечку. Достал сигареты. Закурил.

— Голос! — поддержал друга Шняга. — Голос, п-падла! Откинувшись на спинку, шут блаженно прикрыл глаза.

Дым овевал его лицо, делая скулы не просто сизыми, а иссиня-стальными, как муаровый клинок катаны.

— Не врубается, — резюмировал Валюн. — Плохо учили.

— Щас подучим. — Шняга медленно встал, зная, что при его росте это выходит монументально. Угрожающе тряхнул ушами. — Щас сделаемся, клоун...

Дойдя до шута, Юрочка остановился. Галина Борисовна внимательно следила за происходящим из окна, готовая вмешаться в любую секунду. Но пока дальше словесной перепалки дело не шло. “Сейчас Юрка сморозит глупость, — подумала она. — Обязательно сморозит”. И не ошиблась.

— Как вам не стыдно? — сморозил Юрочка, с укоризной глядя на ошалелых пырловцев.

Никогда не задавайте самураям и поэтам риторических вопросов. Не надо. Это задевает у них какие-то тайные струны души, попадает прямо в спинной мозг, после чего поэты и самураи способны на странные поступки. Видимо, это связано с проявлением истинной природы Будды. В дылде Шняге сидел очень предсказуемый Будда, поэтому он направился к юноше вихляющим шагом, тая в глазах белое безумие.

— Козел, — сказал Шняга, отрицающий пользу разнообразия. — С рогами. Обломать?

Пока мать колебалась — выйти на улицу или крикнуть в окно?! — Шняга ликвидировал две трети расстояния между собой и намеченной жертвой. Снежное пламя ярче разгоралось во взоре лопоухого. Так падают на амбразуру. Так грабят банки, врываясь в холл с водяным пистолетом. Так сжигают храм Артемиды Эфесской. Юрочка, знакомый с побоями большей частью из художественной литературы, удивленно ждал продолжения и лишь вяло качнулся, когда шут встал между ним и Шнягой.

Белый огонь вобрал шута. Отразил.

— Голос! — приказал Шняга. — Голос, Тельник!

— Гав, — сказал шут.

— Еще! — Шняга не ожидал беспрекословного подчинения, а посему не поверил собственному счастью.

— Гав-гав, — сказал шут.

— Раком! Становись раком!

Шут встал на четвереньки. Подумал. И сунулся вперед, боднув головой воздух между коленок Шняги. Дылда попятился, но опоздал: шут с ловкостью домкрата поднялся на ноги, вознося самурая к равнодушным небесам. Обнаружив, что сидит на плечах Тельника задом наперед, а до земли — сто верст лесом, пырловец хрипло заорал, едва не сверзившись в пыль. По счастью, лапа шута сгребла в жменю футболку на спине Шняги, возвращая сомнительное равновесие.

— Alles! — сказал шут на иностранном, но очень понятном языке.

Неподалеку торчал деревянный “бум”, вкопанный по заказу Вована для Баскервиля, и шут скоренько взбежал на бревно. Отмахнул свободной рукой, пробуя баланс.

— Голос! — велел шут.

— Ой! — отозвался Шняга по-японски, зная по фильму “Скалолаз”, что в таких случаях главное: не смотреть вниз.

— Еще!

— Ой. Ей. Юй, блин! Юй!!!

Шут добрался до противоположного края бревна. Грациозно согнул левую ногу в колене, став похож на грузового аиста, несущего младенца в хороший дом. Крутанулся волчком, ввергнув Шнягу в пучину ужаса, повернул обратно. Юрочка задыхался от хохота, согнувшись в три погибели. Булькал Чикмарь. Трясся Валюн. Пыталась сдержать предательское хрюканье Галина Борисовна. Один Казачок наблюдал представление с доброжелательным спокойствием.

Он же первым начал аплодировать, когда шут вернулся на грешную землю.

— Почем тебя брали, клоун? — спросил Казачок, скребя плоским ногтем шрам на подбородке.

Шут ласково придержал колеблющегося Шнягу: в эмпиреях дылда подхватил морскую болезнь. Выплюнул окурок.

— А ты своих почем брал? — без раздражения осведомился он. — Так я много дороже буду.

СОННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

“Если вы увидели во сне шута в пестром наряде — будьте внимательны: есть опасность, что в скором будущем вам захочется забросить важные дела в угоду суетным желаниям. Шут во сне символизирует ваши представления о своей совести, стремление думать и обращаться с ней легко. Бить шута, смеяться над его шутками означает противоборство, борьбу со своей совестью. Говорить с шутом во сне означает, что некая мудрость будет дана вам в очень странной форме.

Замок, как устройство для запирания дверей, ворот и т. д., является символом женских половых органов. Запирание замка говорит о страхе перед нежелательной беременностью. Для мужчин он является также символом прерванного полового акта”.

Интерактивный снотолковник девичьего журнала “Невестушка”.

А мы сегодня во сне били шута, запирающего сосиской амбарный замок. Что бы это значило, о читатель?

Искренне твои, Третьи Лица.

Завтрак прошел в теплой, дружественной обстановке.

Гарик словно задался целью оправдать титул “Гарри Поттера”: не мальчик, но муж, он летал по комнатам на метле, оставляя за собой оазисы чистоты, весело колдовал на кухне, являя домочадцам шедевры поварской магии (главный используемый при этом артефакт — микроволновка “Фрези Грант”), и был крайне мил, а также прелестен.

— Юрий Игоревич? А Юрий Игоревич? Горячий бутербродик сотворить? С лососиком?

Нравилось Гарику звать сына по имени-отчеству. Нравилось, и все тут.

— Спасибо, папа. Если не трудно, с диетическим салом, — отзывалось чадо, прихлебывая поливитаминный чай с духовно укрепляющими добавками от тибетско-богодуховского СП “Тапас”.

— А тебе, дорогая?

Галина Борисовна вкушала семейную идиллию, умом понимая, что классик прав: на свете счастья нет, покой нам только снится!.. В сердце стучал опрометчиво подписанный вчера контракт. Надо было ознакомиться детальнее. Внутренний раввин призывал не портить субботы, но антисемит-долг категорически возражал. “Ладно, после завтрака. И ненадолго”, — примирила Шаповал антагонистов.

— Как ваш турнир знатоков, Юрок Игоревич? Кто кого?

— Мы их, — солидно отвечал сын, промакивая губы салфеткой. — В семнадцатом раунде. На вопросе по экзистенциальному счислению.

Глаза отца увлажнились гордостью за сына. Гарик до самозабвения любил гордиться, по поводу и без.

— Спасибо, дорогой, все было очень вкусно.

— Ну ты же меня знаешь, дорогая! Была как-то вакансия шеф-повара в “Метрополе”, но я отказался: семья требует внимания, заботы...

Дорогая предпочла не комментировать.

Ее ждал шутовской контракт. Обживая кресло, хозяйка дома мучилась вчерашней безалаберностью, чуждой ей больше, нежели сыну Юрочке — ассенизационный техникум “Золотарь”; договор плясал в руке, а казенные формулировки гнусно звенели бубенцами подвохов и корчили рожи вторых смыслов.

— А, Настькин контракт на дурака, — отметили из-за спины. — Когда его привезут?

— Контракт вообще-то на меня... — машинально возразила Галина Борисовна, и тут до нее дошло. — Юрка, а ты откуда знаешь?!

Осведомленность сына всегда вызывала легкую оторопь. Наверное, права была чернявая гадалка Юдифь Олоферновна, увидев в ребенке воплощение фараона Мир-не-Птаха (жизнь, здоровье, сила!) по прозвищу Голубь Войны. Изредка мать стыдилась крамольной мысли: все-таки интернат — это правильно! Общение с вундеркиндом, моющим руки без напоминаний, более частое, нежели день-два в неделю, могло оказаться непосильным испытанием для психики.

— Откуда? Настя рассказала. У нее язык до пупа... Вот так гибнет романтика.

— Она в лицей заезжала. Просить братского совета. К нам перед этим из “Шутихи” представители являлись. У главного лицо мятое, резиновое, второй — здоровый, небритый, типа браток, но вежливый. А третий словно в футляре: застегнутый, прямой, и волосы лаком покрыты. Как пластмассовые. Ролевую игру проводили, по согласованию с дирекцией.