В бурой луже, неимоверно скрученный, ощетинившийся мертвыми шипами как морской анемон, вынутый из воды, среди ошметков серой пены лежал ком из перекрученных черных кожаных перчаток. Наверное, их было штук тридцать. Это выглядело склизко и отвратительно. Как трусость. И запах тоже резко ударил в нос, заставив отшатнуться.

— Успокойся, юноша. Тебе нужно будет осмыслить, что ты видишь, и дать ответ, чтоб спастись. Послушай, как журчит вода. Эти звуки успокаивают. — Вода все лилась в барабан. Струя разбивалась о груду грязных тряпок внутри машинки. — Знаешь, маленький апостол, я скучаю по Колизею. Бывать там мне нравилось. И не мне одному. — В жестах и словах говорящего проскользнула вальяжность. — Там, на арене, было то, чего так не хватает большинству людей в их мелкой жизни. Не зрелищ, нет — их вполне достаточно в любой эпохе. Там была честность. Жесткая и твердая, как римский меч. Она часто делала жизнь такой же короткой, как сам этот меч, но она БЫЛА. Гладиатор не думает о том, как бы чего не вышло, не заботится о соответствии своих действий общественной морали, не просчитывает карьерные ходы. Вот он, вот его цель, вот его путь к цели, такой какой есть. Дерись или умрешь! Все четко и ясно! И как они дрались! Было на что посмотреть!

Андрей в это время тупо смотрел в дальний темный угол прачечной. Смотрел до тех пор, пока не осознал, что угла-то и нет никакого. Мир заканчивался там, где заканчивался свет от треугольных жестяных абажуров. Дальше была пустота. И она шевелилась. Наступала, проглатывая миллиметры освещенного пространства.

— Кажется, сейчас появились желающие возродить это зрелище, но без кровопролития в целях гуманности. Двуличные отродья — и здесь все испоганят! Моральная проблема и ее решение на острие меча превращается в сублимированную лапшу. — Хозяин ночного кошмара усмехнулся: его умилило собственное сравнение. — Все должно быть честно. Кто боится или начинает сомневаться — гибнет скорее. А ты боишься, мальчик. Или сомневаешься? — и в упор посмотрел.

Этот шаг назад вернул человека к реальности. Его глаза ожили:

— Честность — вот что мы очень ценим, и я, и ОН. Потому что она редко встречается. Большинство лжет даже самим себе, а потом не признается, оправдывая элементарную трусость и лень. И ведь всегда находят благовидные предлоги: мужья изменяют женам, а те это терпят годами ради детей. Маньяки режут глупых малолеток, сбежавших из дома в поисках приключений или назло строгой мамочке. Маньяки делают это в целях борьбы за нравственность молодежи: дети должны сидеть дома и слушаться взрослых! А кое-кто сгноил полстраны в лагерях в борьбе за светлую идею. Все честны и ни в чем не виноваты! Все — хорошие честные люди. Но все они в одном шаге от преступлений против человечества или собственной души. Что важнее? Вот спроси я хорошего честного парня Андрея Каменева, охранника одной из моих прачечных: «Почему ты изучаешь химию, которую терпеть не можешь?»…

Тот в очередной раз обалдел от такого поворота событий.

— …Он ответит: «Так хочет моя мама — ведь за химией же будущее!» Разве не так, мой мальчик?!

— Да, так, но откуда вы знаете?

— Долго объяснять… Но подумай, чем ты отличаешься от военных преступников или от меня: быть не до конца честным — это звенья одной цепи, а потом капля за каплей… И посмотрите на мои руки.

С ладоней капала темно-красная жидкость.

— Знаешь, почему я не умер от потери крови? — не дождавшись ответа, человек продолжил, разочарованно: — Впрочем, чего ждать от людей — перед опасностью все тупеют. Вот как ты сейчас. И всегда двойная мораль как проводник шкурных интересов. Все остальное — страх, лень, ложь и иногда политика. Это не моя кровь, Андрей. Ни о чем тебе не говорит?

Но парень отрицательно качнул головой. И словно туман, напущенный рассуждениями, чуть рассеялся. Он решился спросить своего тюремщика прямо:

— Если вы так цените честность, то, может, хватит лирических отступлений? Что от меня надо? Конкретно? — Незнакомец взглянул на парня с удивлением и даже с некой долей интереса. — Ты только рассуждаешь, а еще ничего не спрашивал.

Зловещий собеседник вскинул бровь от неожиданности, он не ожидал дерзкого тона:

— Не перебивай старших, мальчик. Вот ты смотришь на меня, и единственное твое желание — сбежать, уцелев. Но чтоб признаться себе в этом, тебе понадобится психоаналитик. Это проявление двойственной натуры человека. А ты вдруг расхрабрился… Но в целом ты прав — я поступлю с тобой честно, насколько это возможно. Мне нужна от тебя одна простая вещь — мое имя. Скажи мне кто я, скажи…

— …И правда сделает нас свободными… — произнес Каменев, первое что пришло в голову.

Глаза человека вдруг наполнились слезами, руки побагровели от кровавых пятен.

— Ты… уже догадался?

— Я ни хрена не понял, — честно признался Андрей и почувствовал запах серы.

Задние ряды машинок стали обваливаться куда-то вниз.

— Извините, — какой нервный он стал. Устает на работе, она ж у него без выходных и без подмены. Фи, какая я злая девочка! Отдаю свиток, скрутив его потуже. А вот и прачечная показалась.

— Тебе туда зачем, в такой час?

— На смену, — отвечаю. Опять говорю чистую правду. Обожаю человеческие слова: они настолько многозначны.

— И я туда на работу.

— Мусор забираете?

— Можно и так сказать.

Я всегда ценила его чувство юмора. Вся жизнь — конвейер по переработке праха в прах.

— А мне вот всегда трудно с чем-то расставаться. Особенно с тем, что очень нравилось. И мусора у меня практически нет. — Наверное, со стороны кажется, что я с водителем заигрываю.

Обстановка располагает: дождь, ночь, капли на стекле светятся. Любопытные, заглядывают в кабину, зависают на трещинах стекла, словно прислушиваясь к разговору. Но все не так, как думаете, дождинки.

Глупо болтая без умолку, я прячу свой страх. Нет, не перед бледным попутчиком слева. Что мне его бояться? Он — мой старый знакомый. Меня страшит сегодняшняя ночь, то, что произойдет, если не вмешаюсь. И знаю ведь, что вмешаюсь. Потому что должна.

Но как страшно-то, как страшно!

Это действительно ужасно — потерять то, к чему так стремился. Что полюбил и что очень, до звездочек в глазах нравится. И не просто потерять, а отдать добровольно. Своей рукой отстегнуть те ремни, что держат сознание в этом мире.

Отбросить от себя навечно запахи и прикосновения, волнения и ветер в волосах. Не перебирать зернышки фасоли в руках, не намыливать себе спину в душе, не чувствовать вкуса ягод. Не замирать от запаха выпечки, плакать от лука. Ни с кем не говорить, не пить вина. Забыть мечты, потерять сны. Не танцевать, не дышать. Разлюбить духи, не обрывать черемуху в палисаднике. Не здороваться за руку, не целовать. Не различать на ощупь шелк и шоколад. Не сосать леденцов и не брызгаться в жару из водяного пистолета. Буду ли я вообще различать цвета завтра утром? И наступит ли это утро для меня и для всех, кто сейчас спит?

Грустнее всего, обидно даже как-то, что за все те годы, что провела на этом свете, я так и не научилась напиваться вдрызг. Людям помогает, но то — люди! Но я тут на днях вспомнила, что не к ним принадлежу. Хотя они меня честно в «свои» приняли и ничем не попрекали. А меня вот зачем-то задело волной от схватки между настоящими «своими» и собственные крылья прорвались-таки. Сейчас под плащом сильно чешутся, разрастаясь. Я не хочу покидать этот запутанный и скрученный, как моток проволоки, как кружева, как кроны деревьев, мир. Он такой… многозначный. Я люблю его, мне в нем так интересно! Видно, что в завитках этой проволоки столько дивных изгибов, смыслов, вариантов, замыслов!

Я знаю, что сейчас в подвале моего, нашего с водителем, пункта назначения решается судьба мира. И зависит она от того, кто ни в чем не лучше и не хуже, не умнее и не глупее остальных людей мира. Логика сфер мне непонятна. Никогда не была понятна. Почему тот, а не этот? Он же обычный парень, он мне даже нравился, хоть и вел себя порой по-хамски и тайком пялился на мои… э-э… плечи. Почему он? Потому, что оказался рядом при первой жертве в Ромашевске? Но он же не понимал ничего. Он — неразумный младенец, даже не слишком начитанный. Просто последний видел этого мужика живым? И мужик тот, он даже не понимал, что был овцой на заклание. Вокруг людей столько знаков, а они все забыли, не понимают. Я, правда, только чуть больше понимаю. Зато почти как они чувствую. Пять лет прошло с тех пор, как пролилась кровь постороннего. Не сакральная цифра, а — вот вам!

Я пешка в шахматах, снова солдат на задании. И за много лет службы понимаешь: от того, что происходить здесь, среди серых луж, дыма и капель дождя, зависит многое там, в облаках. И наоборот: облака отражаются в лужах. И не только в лужах… Где мои фронтовые сто грамм?

Что мне предстоит сегодня: сопровождать наверх соседа по коммуналке? Или наблюдать конец любимого мною кружевного мира?

Но постойте: в графе ФИО ничего не было написано…

Пространство уже не выглядело бесконечным. Темнота с дальнего плана наступала, обрывая края света. Она наступала со всех сторон сразу, даже сверху. Одна из ламп свалилась в метре от фантома-психопата. Андрей давно понял, что не с простым психом имеет дело. Длинный шнур от лампы со свистом упал на кафель и рассыпался как стекло прямо у ног разозлившегося человека. Краснорукий наступил ногой на горку мелкой пыли от бывшего провода. Та хрустнула, словно крахмал. Где-то за его спиной упала еще одна лампа. Темнота продолжала наступать.

Освещенное пространство сжималось, превращаясь в бесформенную глыбу с оборванными краями. Вымощенная сверху белым кафелем как глазурью, она постоянно уменьшалась. Живой полумрак отламывал от нее куски, как гурман крошит руками мягкий сыр, прежде чем отправить его в рот. Темнота смаковала кафельный остров. Посреди этого острова, как фигурки на свадебном торте, возвышались трое: два человека и дверь.

Только дверь и осталась напоминанием о реальности, в которой когда-то, а точнее, еще вечером этого дня, спокойно жил Андрей. Сейчас она стал единственной нитью, связывающей настоящую жизнь, в которой все ясно и понятно, и этот сошедший с ума кусок пространства.

Мрачный незнакомец время от времени делал шаг вперед, к Андрею. А тот отступал, прижимаясь к двери. Только дверь была неподвижна — единственное воплощение стабильности среди этого сумасшествия.

Безымянный почти умолял:

— Ты уже должен был понять! Не настолько же ты туп, чтоб совсем ничего не знать и не догадаться! Всего два слова! Они все изменят! Этот кошмар закончится! Все станет на свои места — никаких подвалов, обрывов, крови на руках. Мальчик, все закончится!

«Мальчик» тупо смотрел на упорно приближающийся край «острова» — бездна полакомилась еще одним куском.

— Что, трудно чувствовать себя вменяемым, когда на глазах у тебя материализовалась легенда из воскресной школы? Миф о человеке, уже целую вечность пытающемся отмыть руки от невинной крови. К этому преданию и учителя-то, наверное, серьезно не относились, а тут… Тут я стою живой и требую назвать себя по имени, — разъярялся мужчина. Кровь с его рук разлеталась во все стороны, так театрально он ими размахивал.

— Я не ходил в воскресную школу, — сжавшись, промямлил Каменев. Он облизал пересохшие губы. Вонь все усиливалась. Становилось душно и жарко. А собеседник, не веря, орал:

— Это в твоих интересах! Чертов подвал разваливается, и в конце концов мы оба рухнем в бездну! Ты полетишь в ад, прямиком в ад! Ты знаешь, что это? Что такое ад, тебе понятно, необразованная дубина?

Мужчина приблизился к Каменеву еще на шаг. Движение воздуха принесло поток горячего смрада. Андрей не понимал, из бездны он шел или от ее исчадия. Тот уже почти хрипел, схватив парня за плечи. От запаха теплой крови Андрея замутило еще больше.

— Подумай как следует! Тебе это ничего не стоит, но нам обоим поможет вырваться из отупляющей вереницы серых известных до зевоты событий. Твоя мелкая ничего не значащая жизнь вдруг приобретет смысл — ты спасешь кого-то, кто имеет влияние и силу. А уж он не поскупится использовать свое влияние в благодарность для маленького студента-химика. Ты сможешь гордиться собой: спасти жизнь — это не каждому выпадает, а здесь еще и оплачивается хорошо, ты же спасешь не только свою жизнь! Я не постою за ценой!

Человек шептал в лицо Каменеву. Лицо его покраснело и вблизи выглядело жутким. Парень вырвался, перепачканный чужой кровью, и больно стукнулся локтем о косяк незыблемой двери на краю пустоты.

— Ты же хотел спасти мир еще сегодня вечером! Хотел подвигов! Вот они! Действуй!

— Я спасу мир?

— От тебя зависят его устои сейчас! Устои вселенной! — взревел незнакомец и изменился. Ледяная корка покрыла его с головы до пят, а испачканные одежды обернулись пурпурной туникой. Эта ледяная глыба тянула к Андрею руки. — Выпусти меня и все изменится!

Ледяная корка покраснела и треснула, стала отваливаться. Под ней пылал огонь. Существу под ней было все равно. Оно лишь требовало:

— Догадайся, кто я!

От острова беззвучно отвалился еще кусок. Андрей поймал себя на том, что ему очень хочется услышать грохот. Лучше уж грохот, чем этот мистический бред! В тишине все казалось слишком непривычным, словно смотришь фильм без звука, и от этого не можешь до конца оценить всю глубину конфликта и важность происходящего, мастерские спецэффекты пропадают даром. Существо не отставало:

— Ты в двух шагах от верного ответа. Ты же догадываешься! Ну! Я уверен, ты знаешь его, знаешь мое имя. Его все знают! Быстрее — времени у нас немного. Нужно успеть отсюда выбраться, пока мы стоим на твердом полу! Его остается все меньше…

Андрей молчал и даже прикусил губы, словно опасаясь, что слова сами нечаянно выпадут изо рта. Он не смотрел на ожидавшего. Перевел взгляд с приближающегося обрыва, похожего на мелкие зубы монстра, в даль, пустую желто-бурую даль.

— Какое из твоих имен? — наконец произнес он. Потом посмотрел на просителя. Прямо в глаза и твердо добавил: — Я не могу вам помочь. Мне нравится мой мир.

— Значит, так, да?! — Морок пропал. К Андрею шагнул обычный мужчина в испачканном костюме. И удивительно спокойный. — Но почему? Я уверен, что ты все понял. Иначе бы эта мерзкая дверь… — тут он успокоился, сунул руку в карман. — Ты туда не вернешься.

Деловито и уверенно, может быть, чуть медленнее, чем человек перед прогулкой, существо вынуло из кармана перчатки и принялось натягивать их на скользкие красные руки.

Всю ночь с Андреем происходили странные и страшные вещи, но только сейчас он кожей почувствовал страх перед своей собственной смертью. Она вдруг реально стала перед ним в образе коренастого человека, спокойно надевающего перчатки, прежде чем взяться за косу.

— Ты уже принял решение и оно окончательное. У нас больше нет времени, чтобы рассуждать и время действовать тоже заканчивается. Нужно успеть сделать хоть что-то в это сегодня.

Он замолчал на мгновение, будто оказался там, где сегодня не одно, где понятие времени не существует, вспомнил нечто. Затем снова вернулся в настоящий момент.