— Ты кто? А она? — спросила Ира. Она почти теряла сознание, но сквозь черно-белые полосы, похожие на помехи у телевизора, отчетливо видела, как изменяется силуэт комендантши, как колышется что-то знакомое и пугающее у нее за спиной, как все узнаваемее становится. И как все больше лицо ее меняется. На Марусино. — Так вы сестры?! — Ответ оказался очевиден. Снова хлопок двери за спиной вывел Ирину из нечеловеческой маяты. Она снова видела комендантшу на кухне.

— На себя посмотри, — вдруг ляпнула Юлия. А потом сникла как-то, ссутулилась. Забормотала: — Только она меня не узнает, никто из вас не узнает. — И была в этом ответе то ли горечь, то ли злоба. — Она решила однажды, что дети лучше, чем крылья. Что запах приятней, чем небо. И что свет без тепла неполон.

— А это не так?

— Не так! — огрызнулась Юлия. — Вот пусть поживет теперь с одним крылом. — И рявкнула потом: — Не лезь не в свое дело!

Раздавленная, Ирина отпрыгнула в коридор. Заныла спина, захотелось с хрустом подвигать лопатками. Выходя из кухни, она обернулась. Сгорбленная комендантша сидела у окна и тупо тыкала окурком в свою ладонь, сложенную лодочкой.

— Я сказать только хочу, и ты меня не перебивай. — Ира неожиданно для себя повторила жест «руки-лодочкой». — Я оказалась тут между вами, как меж двух огней, и что-то вот здесь у меня изменилось, словно включилось кое-что. — Девушка сильней прижала руки к сердцу. — Не могу до конца понять или вспомнить про тебя и за какой свой выбор ты отвечаешь. Но попробуй и узнаешь: улыбка лучше боли, чувствовать так же много, как знать, а добрые дети радуют больше твоих темных крыльев. Потому что меняются и у них тоже появляются дети. Они другие каждый день. Каждое мгновение. Прости. И спасибо, что напомнила, зачем мы вообще здесь. И как это бывает нелегко, сестра.

У Ирины заболела спина. Болела так, как давно уже не болела. Захотелось с хрустом свести лопатки, выпрямиться как стрела, чтоб заглушить боль. Но она улыбнулась и вышла в коридор из ярко освещенного пространства кухни совсем не балетной походкой. Юлия не видела, вернулась ли Ирина в комнату или вышла из квартиры. Она даже не пошевелилась, не обернулась. Не знала она, слышал ли разговор кто-нибудь еще. Но соседи рассказывали, что когда ночью заплакала во сне Марусина девочка, зашла к ней в первую комендантша, и колыбельная оттуда зазвучала, на два голоса. Малышка сказала что-то вроде: «Я скучаю по своей сестричке», и кто-то из взрослых ответил ей чуть слышно: «Я тоже».

Андрей в первую секунду даже не понял, открыл ли он глаза: такая разлилась чернота вокруг. Когда же сквозь жалюзи в помещение на секунду проник свет фар от проехавшей мимо машины, он смог узнать место, где находится. Привычные вещи оставались на местах, просто их не было видно. Компьютер, стол, за которым задремал Андрей, телефон на нем, пара кресел для посетителей в вестибюле у стены не изменили своего положения. Чернела дверь в полуподвал. Она была закрыта. Латунная ручка на двери, сверкнула как глаз.

«Отключили свет, — успокоился было охранник. Вполне нормальное объяснение. — Как такой нервный субъект, как я, может подрабатывать ночным сторожем? Мне б стихи писать: “Латунная ручка сверкнула как глаз”». — Он почти расслабился. Но новый приступ стуков за стеной ввел его в ступор. Словно кто-то заперт и что есть силы пытается вырваться, то барабаня, сотрясая дверь, то затихая, накапливая силы. Так работает стиральная машинка-автомат в режиме отжима на восьмистах оборотах. Как она может работать, если отключили электричество? И как она вообще включилась?

Слышать, как за стеной в полной темноте что-то стучит — страшно. Особенно если знаешь, что не должно быть темно и стучать некому. Под ребрами появился маленький ледяной шарик. Он медленно разрастается, замораживая внутренности. Мерзкое чувство тревоги, похожее на ледышку, засело за грудиной. Но ведь нужно встать, пойти в темноту на этот припадочный звук и найти его причину. Ледяной комок еще увеличивался от этой мысли. «Это лишь короткое замыкание или глюк в программе», — почти уговорил себя Андрей. И даже решил просто позвонить ментам, не спускаясь в полуподвальный зал с машинками. Пусть приедут для поддержки. Эпилепсия машинки на время прервалась, стук затих. Самое время — позвонить.

В темноте парень нащупал телефонную трубку, ничего не свалив при этом. «Удача!» — отметил он про себя. Но тут же чертыхнулся — гудка в трубке не было.

Машинка за стеной снова забилась в судорогах. Для короткого замыкания она слишком долго живет, это понимает каждый, кто хоть немного помнит школьные уроки физики. Как назло, по этому предмету у Андрея была пятерка. Но представить маньяка, пришедшего в полночь постирать пару окровавленных простыней, парень из Ромашевска тоже себе не мог. Оставалось одно: взять в ящике стола большой фонарь и связку ключей, пойти к темной двери с латунной ручкой и спуститься вниз. И главное, не забыть, что там, у входа — ступеньки с обеих сторон. Покидать стол не хотелось так же, как оставлять родину. Не важно, что с комфортом за столом могла сидеть только приемщица, худосочная старая дева Мария. Сейчас он был таким уютным и надежным, но его предстояло оставить здесь, в знакомой темноте, и шагнуть в незнакомую.

Так Андрей и сделал. Хорошо хоть фонарик работал.

Парень пытался не паниковать и сохранять спокойствие, но холод разрастался в груди. Потому и мысли ночного сторожа остывали, он совсем не пылал храбростью, в голове появлялись варианты удачного и неудачного отступлений. Например, план «В» — запереться в офисе (так называлась крошечная комнатка с сейфом) и дышать через раз, ждать утра, как спасения. Или что есть духу лететь к наружной двери, чтоб просто сбежать. Этот вариант ему понравился даже больше, осталось только открыть наружную дверь, подготовив пути отступления. Или сразу сбежать? И сделать вид, что ничего не было. В конце концов, гипотетическое увольнение куда менее значимо, чем возможная травма на нелюбимой работе.

«Пожалуй, это разумнее всего», — решил Андрей. Но достал фонарик из ящика стола и двинулся к проему двери служебного помещения. Мама растила его без отца и учила, что трусить не хорошо. Хотела воспитать настоящего мужчину. Настоящий мужчина на немного нетвердых ногах подошел к двери, взялся за ручку и сделал шаг вперед. Совсем забыл про ступеньку.

Дверь, как огромный рот, распахнулась и проглотила споткнувшегося парня.

Внутри было светло. Необходимость в фонарике исчезла, и Андрей испытал слабое облегчение. Теперь в случае чего он мог использовать фонарик как дубинку. Но это чувство быстро улетучилось, когда он понял, куда свалился.

Упав ничком на белый кафельный пол, Андрей уткнулся носом в небольшую тепловатую бурую лужицу. Она неприятно пахла: дешевым мылом и чем-то еще. Пунктир небольших лужиц такого же бурого цвета проходил от двери к рядам с машинками. А в конце красного пунктира (парню не хотелось верить, что бурые точки и полоски — это кровь) стоял крупный пожилой мужчина. На вид ему было около пятидесяти. Он стоял, опираясь руками на корпус машинки, и смотрел, как в барабан набирается вода. Важно ли то, что машинка была с вертикальной загрузкой, а значит, Андрей мог рассмотреть сразу рост, телосложение, одежду человека? Может быть, и не существенны все эти детали. Андрей лишь осознал, что по белому пластиковому боку машинки сбегали вниз черно-красные полоски.

«Значит, план “В”», — мелькнуло в голове у Андрея. От проема до двери офиса не более пяти метров, до выхода на улицу — и того меньше, но надо встать и метнуться к двери как можно быстрее. «Вот я попал!» — Андрей сгруппировался, приготовившись к прыжку назад, как в видеоигре. И рванул назад к двери.

Вроде бы все просто и реально, но вереница простых действий, обычно выполняемых автоматически, вдруг стала необыкновенно длинной и опасной, как ядовитая змея, которую пытаешься схватить за хвост. Будь готов к укусу! Машинка в этот момент молчала — переключалась на другой режим…

Но, перекрыв выход, у двери молча стоял тот самый человек, который только что глубокомысленно разглядывал потоки воды в машинке. У него были красные руки, как у мясника на рынке. Человек в упор посмотрел на Андрея.

— Я тебя иначе представлял, — почти без интонации сказал он и протянул Андрею окровавленную руку. — Проходи, — и двинулся в глубь помещения.

Теперь ясно было видно, что на руках именно кровь. Казалось, она сочилась из пор кожи.

«Хрен тебе», — подумал парень и дернул ручку на двери. Та осталась у него в руках. А затем рассыпалась в серо-желтую пыль. Как распадается труха прошлогодних листьев.

Человек наблюдал за Андреем чуть скучая. А тот пытался выбить дверь. Она не поддавалась, хотя днем держалась исключительно на честном слове. Сейчас — стояла насмерть. Причем явно не в команде парня. Он уже почти отбил плечо, а фонарь не оправдал надежд: разлетелся на куски после первых двух ударов.

Незнакомец терпеливо наблюдал. Не вмешивался, пока Андрей не попер буром:

— Дверь открой! — заорал он на мужчину. Тот хмыкнул:

— А то ты со мной, видимо, драться будешь? — Никогда еще Андрей не чувствовал себя таким униженным и глупым. — Веди себя примерно, юноша, и все закончится. Для одного из нас, возможно, даже хорошо, закончится.

«Он сразу меня не убьет, — понял парень. — Надежда есть. Кто-нибудь придет и спасет меня». Чувствовать себя маленьким и слабым было ужасно стыдно. Еще накануне вечером, во время игры, он почти победил вселенское зло и тосковал по собственноручному спасению мира, а теперь пальцы рук дрожали и противно ослабли колени. А маньяка потянуло на философию:

— Никогда не знаешь, куда приведет тебя та или иная встреча. Чем обернется, казалось бы, обычный поступок. Как закончится серый, незначительный день.

Андрея что-то покоробило в речи незнакомца. Тот продолжал:

— Проживал похожее сотни раз, тысячи раз делал то же самое, говорил и думал подобное, а однажды: раз! — и несколько слов переворачивают всю твою жизнь, всю твою реальность. — Он странно произносил слова, словно привык вещать со сцены. — Если бы у меня был сын, я научил бы его быть очень осторожным со словами. И перестань калечить дверь, юноша. Во-первых, бесполезно, во-вторых через дыры ужасно сквозит.

Из вмятин на двери вверх поднимались сероватые струйки дыма. Тянулись вверх, никуда не торопясь, как нити, как тонкие стебли травы, как волосы. Дверь словно обросла.

— Мы можем и здесь поговорить, — неожиданно предложил мужчина. — Тебя же зовут Андрей, не так ли?

И все вокруг изменилось.

Резко ударил в глаза холодный белый свет. Он залил все вокруг, словно кто-то включил мощные лампы. Ряды стиральных машинок рванули в бесконечность, стены исчезли. Сверху упали и задергались на шнурах, как на жилах, маленькие лампы с жестяными абажурами-конусами. Они свисали откуда-то сверху из белой пустоты, покачивались в метре над головой.

Андрея охватил ужас: он сто раз бывал в этой комнате и точно знал, что ничего подобного, кроме стиральных машинок, здесь не было, и тех не больше десятка. За пластиковой дверью прачечной еще час назад скучали невзрачные кафельные стены и пол, выложенные белой плиткой, отчего все пространство вокруг казалось нераскрашенной шахматной доской с загнутыми краями. Расчерченное на квадратики пространство исчезло. Белый свет растворил его, смыл. Вытеснил собой. И даже знакомые, привычные, точнее опознаваемые предметы выглядели неизъяснимо иначе. Словно привычны они только на вид, да и то лишь на первый взгляд. Чувствовался подвох во всем и непонятно в чем одновременно. Андрей однажды в жизни держал в руках пачку долларовых купюр. Около двух десятков мелких мятых бумажек. Ему, старшекласснику тогда, приятно было думать, что трогает настоящие иностранные деньги. Он несколько минут тасовал и пересчитывал их, раскрывал веером и стучал по ладони. А потом что-то показалось не так. Он потом посмотрел на свет одну из купюр и обомлел: никаких водяных знаков.

— Повезло тебе, Андрюха: одна фальшивая в пачке, и та тебе досталась. Счастливчик! — ржали над ним пацаны из класса.

Андрей еще раз провел рукой по фальшивке, потом — по настоящей. Внешне они ничем не отличались. И руки не ощущали разницы. А на душе тревожно, что разницы не чувствуешь. Потом пацаны признались, что все купюры были ненастоящие. И их изготовителя, соседа по парте, в конце концов посадили на два года. Но тогда, как сейчас, было на душе скверно, что обманывают, а в чем непонятно.

Вот и сейчас — скверно, что все вокруг ненастоящее, хоть и выглядит знакомо. И не покидает чувство, что добром тут вряд ли кончится.

— Какого?.. Откуда знаешь?

— Я всех здесь знаю. — Незнакомец спокойно смотрел на Андрея. Его лицо показалось парню знакомым. Лицо человека без возраста, на котором ум и гордость смешались со страданием, точнее, были перечеркнуты морщинами страданий. Перечеркнуты, но никуда не исчезли. — Не нравится мне твое имя. — И он снова оказался у машинки. Облокотился на нее, как на трибуну или кафедру.

Андрей совершенно был сбит с толку такими перемещениями мужика и впал в ступор. Тот все вещал:

— Страшно, Андрей? Ночь, чужой человек, непонятные слова, странное место… Чувствуешь опасность? А утро было таким серым и обычным, привычные заботы, планы на выходные, мелкие хитрости и интрижки на работе — выйти не в свою смену, чтоб продлить пасхальные каникулы. Отлично придумано для человечка твоего масштаба!.. Уверенность в завтрашнем дне настолько велика, что о ней даже не задумываешься. Мне знакомо это чувство. Мир вокруг прочен, привычен, понятен. Может быть, даже бесцветен и скучен. Как воздух. Как вода — пока не провалишься по уши и не ясно, есть она в луже или нет. Глубина этой лужи, гордо именуемой твоей жизнью, тоже становится ясна, только если что-то или кто-то ее потревожит. Тогда по воде пойдут круги, круги, круги…

Он говорил как сомнамбула, сам с собой, и как-то не слишком правильно сочетал слова. Затем помолчал несколько секунд, словно справляясь с приступом головной боли. Снова заговорил.

— Кажется, что ты живешь, жил и будешь жить всегда, и все реальное только вокруг тебя и только если ты это допускаешь. Все люди живут в своих лужах, разница только в размерах. И основная цель человека — не расплескать воду из его лужи. Мы яростно охраняем ее святые берега, так чтобы не допустить волнений, вливаний, слияний. Иногда мы даже готовы соединиться с соседней, чтоб только все было однородно. Так образуются семьи, города, государства. Лужа становится больше — появляются государственные интересы. Интересы общества для защиты берегов гигантской лужи. — Он усмехнулся. — Появляются идеалы и идеологи, жертвы и герои — и все ради того, чтоб нас не трогали, чтоб ничего не бурлило. Чтобы мы могли в спокойном недвижении жить и умирать, не замечая ни того ни другого. Да ты не слушаешь меня…

Последняя фраза оказалась для Андрея полной неожиданностью — он и предположить не мог, что слова произносились для него. Речь незнакомца проходила под ритмичный аккомпанемент вибрирующей стиральной машинки — грохот постепенно нарастал, и последние слова человек почти выкрикивал. Но как только он замолчал, стихла и машинка. Пока человек вещал, несколько темно-алых капель с его рук упали на пол, несколько были отброшены на белый пластик корпуса машинки и теперь сбегали вниз. Парень следил за ней. Последняя фраза странного незнакомца вывела его из ступора и он уставился на мужчину.

Пять секунд тишины — и машинка начала сливать воду. Шланг дернулся как удав, сглатывающий добычу, и с грохотом упал на кафельный пол. Из чрева машинки полилась буро-красная жижа.