Охотники? — накось-выкуси. Бухгалтеры, архивная косточка. Или попытки ассенизации — это так, побочная деятельность? Главное — статистика? Массив информации — перегной, на котором аналитики взрастят розарий? Систематизируют, отыщут закономерности, подведут теоретическую базу, разработают методы противодействия…
Так ли нужен наш «нюх»? Антошкины френды без всякого нюха нарыли Черного Блоггера. Копнули в инете, сопоставили, обнаружили связь. Если на это способны вчерашние школьники… Вчера, когда сын остался у меня ночевать, я хотел выйти на Черного Блоггера. Как бы случайно затронуть тему. И дать совет держаться от этого подальше. Мало нам сотрясения мозга? Хотел — и не сумел. Морализировать полез, старый дурак.
А ведь как все славно начиналось. Диван, книжка, Антошка…
2Золотарь лежал на диване, притворяясь, что читает, и слушал пьесу для компьютера с оркестром, которую исполнял его сын. Вот он, ботаник. С увлечением тарахтит по клавишам. Дробное стаккато, стаккатиссимо, и вдруг — плавная кантилена. Глуховато шуршит мышка. Урчание вентилятора в системке. Второй голос винчестера. Бухтит принтер, выдав лист распечатки. Из колонок — фончик. Что-то современное.
К счастью, негромкое.
— О чем пишешь?
— Да так…
— Что-то важное?
— Ага…
Антошка был неразговорчив. Заночевать у отца он решил из-за ссоры с матерью. Вчера, согласно гневному монологу бывшей — та звонила час назад — мальчик пришел домой пьяный в стельку. Глупо улыбался, дерзил. Беседовал с унитазом. Утром сбежал, не попрощавшись.
И даже не поздоровавшись.
Золотарь дал обещание повлиять. Когда сын заявился к нему на ночь глядя — честно сказал, что много пить вредно. Привел примеры из собственной молодости. С подробностями. На девятом примере — шашлыки, трехлитровая банка хереса, дуэль на шампурах — Антон сказал, что пошел в отца. Генетическая память. И неча на зеркало пенять.
Неча, согласился Золотарь. Пойду, сготовлю ужин. За яичницей он предложил сыну «поправить здоровье» — стопарик, а? — и тайком хихикнул, наблюдая не мальчика, но мужа в растрепанных чувствах. Аж позеленел от избытка воображения.
Отказался малыш. Категорически. Поел — и в норку.
В смысле, к монитору.
— Я гляну?
— Что? Угу…
— Ничего личного?
— Так, ерунда. Тебе можно.
Отложив томик Белля, Золотарь встал у сына за спиной.
Эй, кто-нибудь, пните Антика!
Неделю собираюсь накатать пост про доцента Шулько — не пишется. Месяц намереваюсь сделать пост для Рыженькой «пралюбов», и тоже мимо. Книжек не читаю. Планировал вернуться на тренировки и естественно не вернулся. Ы-ы-ы :-(( Хотел к днюхе Розочки стишок наваять — не ваяется. Други! Катализируйте мой творческий процесс.
Зато я сегодня хорош собою, ибо после вчерашних возлияний встал со скрипом. В универ пришел больной, первую лекцию медитировал на угрызения совести. Но если Фраер теперь предложит мне дуэль на пиве и крепленом вине, я его сделаю. :-))
Мне тут пришла в голову супергениальная (да, я скромен!) идея. Хочу наваять фэнтези в соавторстве. Что-нибудь… ммм… хз какое. С приключениями, юмором и философией. Но не голый стеб, как Лилькин «Криптомаразмон». Кто желает в соавторы? Но помните, что я сцуко и ленивец…
— А ведь ты действительно перестал читать.
— Что? Ага. Увы.
— Почему?
— Со временем туго.
— Ты очень занят?
— Ага.
— Чем?
— Разным. Не продохнуть.
— А в школе читал…
— Так то в школе.
— Хочешь написать книгу?
— Что? Угу. Хочу.
— Фэнтези?
— Ага.
— И никогда не напишешь.
Золотарь сразу пожалел о сказанном. Сын поднял голову. На лицо Антошки вернулось осмысленное выражение. Казалось, слово «никогда» выдернуло провод, которым парень был подключен к системке. Некорректное действие, программе нужно сохранить предыдущие установки…
— Почему? Напишу.
— Вряд ли.
— Точно напишу. У меня идея есть.
— Есть? Садись, пиши.
— Прямо сейчас?
— Да.
— Шутишь?
— Ничуть. Пиши, я отредактирую.
— Не-а, сейчас не могу.
— Что тебе мешает?
— Да ладно тебе, па. Вот дела разгребу, и засяду.
— Какие дела?
— Разные.
— Ну, греби. Бог в помощь.
— Ты прямо как мама…
Антошке очень хотелось посмотреть на монитор. Там происходило что-то очень интересное. Важное. Самое важное. Но отвернуться от отца, да еще чувствуя себя виноватым за вчерашнее…
Так пьяница старается не глядеть на бутылку, выставленную для гостей.
— Как учеба?
— Ничего.
— Ничего — это ничего. Пустое место.
— Ну, хорошо. Ты решил меня повоспитывать?
— Нет.
— Ты еще скажи — поздно.
— Не поздно. Просто ты очень занят.
— Ага. Очень.
— Чем?
— Всяким…
Компьютер прислушивался к беседе отца и сына. Скоро ли кончится? Зараза, подумал Золотарь. Это ты? Ты здесь? И подумал, что стал похож на луддита. Крушителя станков. Разбить молотком все ПК на планете, и наступит мировая гармония.
Лев возляжет рядом с агнцем.
— У тебя новая юзер-пикчер?
— Ага. Правда, классная?
На картинке Антошка, искаженный широкоугольным объективом, вывалил язык до подбородка. Узкий, крохотный лобик. Глаза сошлись к переносице. Брови домиками.
— Классная. Народу нравится?
— Ага. Им нравится, когда дебил.
— Не понял?
— Прикольно. У нас многие рожи корчат. Типа клоун.
— У меня был знакомый клоун.
— Никулин? Карандаш?
— Ну, брат… Ты меня совсем в старики записал. Карандаш умер в начале 80-х. Я тогда в твоих ровесниках ходил…
Маленький человечек в котелке. Терьер Клякса.
За две недели до смерти — в последний раз на манеже.
Однажды Карандаша спросили, доволен ли он своей судьбой. Клоун улыбнулся:
— Никогда не задавайте такой вопрос человеку, который в семьдесят лет решил стать серьезным. Сорок лет я шутил на манеже. Теперь пришло время разобраться, над кем и над чем я шутил. У каждого вида искусства свой путь к истине, а у каждого художника свой путь познания истины. Я выбрал смешной путь.
— А говоришь, не был знаком…
Золотарь опомнился. Секунду назад он ясно видел лицо клоуна. Слышал слова: «Я выбрал смешной путь.» Нет, не слышал. И не читал. Слова возникли из бормочущей мглы — безвидные, беззвучные. Еще — фото. Черное-белое, крошечное, вроде Антошкиной юзер-пикчер.
— Я что-то сказал?
— Ага. Про Карандаша.
— Точно?
— Точно.
— Наверное, читал где-то. Нет, я знал другого клоуна. Не такого знаменитого. Он говорил мне, что к публике выходят, как дрессировщик — к опасному хищнику. Долго готовятся. Оттачивают мастерство. Настраиваются. Костюм, выражение лица, жесты. Реквизит. И все для того, чтобы не съели. Публичность требует всего тебя, говорил он. Тебя в наилучшем виде. Тебя в боевой готовности. Без остатка. Иначе — съедят.
— Это точно.
— Тебе-то откуда знать?
Антошка кивнул на монитор:
— Да мы все это знаем. Считай, круглые сутки — на публике…
— С похмелья, — Золотарь чувствовал, что надо остановиться. И не мог. — В драной майке. С глупой рожей. Косноязычные. Раздраженные. Злые. Без тормозов. Случайные. С куцыми мыслями. С идеями-выкидышами. С желаниями, которым не сбыться. С никчемушней болтовней. Круглые сутки на публике. И круглые сутки она вас — нас! — жрет. Аж хруст стоит. Все-таки есть разница между публичностью артиста и публичностью девки…
— Пап, а у тебя ведь тоже дела? — вдруг спросил сын. — Да?
— Да.
— Какие?
Вот тут Золотарь понял, что влип. Честное слово, он не взялся бы объяснить сыну, какие у него дела. И дела ли это.
3— Ой, а эта!
— Роскошь!
— Просто чудо!
Рита не утерпела: перебралась к Шизе. Теперь дамы щебечут над клумбой виртуальных орхидей.
— А вот еще лучше!
— Я всю галерею на закачку поставила.
— Сбрось мне на флэшку…
— Ага. Пока можем другие поискать…
Они, значит, в цветниках резвятся, а нам дерьмо разгребай! Словно прочитав мои мысли, Натэлла косится в сторону подзащитной. В синих, как озера из песни, глазах бегемоточки блестит неодобрение. Самовольно пропасть из поля зрения — кто разрешил? Никто. Но хватать и возвращать Натэлла не спешит.
— Етить-колотить…
Это, ясное дело, Карлсон.
— Нарыл что-то ценное?
— Так, фигня…
А пальцы-сардели по клаве — что твой пианист в Альберт-Холле. Трынь-трынь-трынь! Кнопочки в ответ: шур-шур-шур! И мышка контрапунктом — клик-клик! Фигня, говоришь? Вон и принтер загудел, всосал лист бумаги.
— Я щас…
Колобок в джинсе катится за дверь. По дороге Карлсон судорожно дергает из кармана мобилку. Как назло, телефон застрял и не желает являться на свет божий.
— Что с ним?
— Не знаю, — басом вздыхает Натэлла. — Вы тут все психи.
— А ты?
— И я. Раз тут…
Возвращается Карлсончик через пару минут. Взъерошенный, глазки бегают. Сунулся к принтеру, схватил листок с распечаткой. Близоруко щурясь, уткнулся в него носом. А нос-то у тебя вспотел, дружище! Весь в росе, как огурец на грядке.
И снова — к компьютеру.
Меня заело любопытство. Откатываюсь вместе с креслом — так, чтоб видеть Карлсонов монитор. В сеть полез? Нет. Вывел на дисплей какую-то таблицу, сверяется с распечаткой. Губы пляшут качучу — беззвучно. Что ж ты нарыл, брат? И признаваться не хочет… Снова за телефон схватился. Тычет в кнопки.
Не отвечает телефон. Что делать будешь, охотник?
— Рита?
Решил находкой поделиться?
— У меня…
Не слышит Рита. В орхидеи зарылась.
— Рита!
— Что?
В голосе Риты звучит неудовольствие.
— Я нашел…
— Потом.
— Интересное…
— Потом.
— Хочешь посмотреть?
— Не хочу.
— Оно клевое!
— Я занята.
— Иди лесом, — подключается Шиза. — У нас интересного — зашибись.
— Рита! Ты такого еще не видела!
— Скинь по сетке!
Спелись дамы. В унисон.
— Не могу по сетке! — упрямится Карлсон. — Я большой файл на закачку поставил. Боюсь, зависнет.
Врет. Неумело и глупо. Что на него нашло?
Краем глаза замечаю: Натэлла тоже уставилась на Карлсона. Судя по выражению ее лица, фрекен Бок готова взяться за мухобойку. Неужели Карлсон импицирован?! Да или нет, но толстяк, не в силах усидеть на месте, винтом выворачивается из кресла. И я понимаю: один его шаг к шкафу, за которым притаилась Рита — и в «нижнем котле» начнется битва титанов. Натэлла, кто б сомневался, скрутит беднягу в бараний рог. Но в этот момент лучше находиться где-нибудь подальше.
В идеале, в Антарктиде.
Однако Карлсон за шкаф не спешит. Напротив, он демонстративно прикладывает палец к губам и начинает делать Натэлле странные знаки. Тычет кулаком в сторону шкафа, подмигивает, как припадочный, приплясывает на месте…
Натэлла, мягко говоря, изумлена.
Я, грубо говоря, хренею.
Может, именно так и ведут себя импы, прежде чем броситься на жертву? Или это у каждого индивидуально? Видя тщету своей клоунады, Карлсон, вопреки собственному призыву к молчанию, вновь подает голос:
— Ритуля! Не пожалеешь! Никуда твои кактусы не денутся…
И башкой мотает — то на шкаф, то на Натэллу.
— Карлсон, ты нас достал!
Шиза «на взводе». Она вообще заводится с пол-оборота. Пот заливает лицо Карлсона. А еще говорят «звездеть — не мешки ворочать»! Врут. Однозначно.
— Ритушечка! Ритунчик! Что тебе, трудно? Всего на минуточку…
— Ты и мертвого уговоришь…
Льда в голосе Риты хватит, чтобы остудить целый взвод разгоряченных Карлсонов. За шкафом возмущенное шуршат. Сейчас из норы явится разгневанная мышь! Я бросаю взгляд на Натэллу — и бегемоточка, словно только этого и ждала, начинает действовать.
С неподражаемой грацией.
— Дай и мне посмотреть!
— Эй, полегче!
Внезапный интерес телохранительницы более всего походил на торнадо. Вы когда-нибудь видели торнадо в отдельно взятой комнате? Вам повезло. Вспугнутыми птицами взвились бумаги. Отчаянно застонали половицы; Карлсона унесло вбок, на мое рабочее место. Он с трудом устоял на ногах, схватившись за стол. Смахнул на пол клаву с «мышью». И теперь зло пыхтел, налившись дурной кровью.
Вовремя я откатился!
Из-за шкафа возникла Рита. Симпатичный, но неумолимый айсберг надвигался на «Титаник». Но Натэлла Ритой пренебрегла. А злосчастным монитором — тем более. Она следила за действиями Карлсона.
— Ты чего?!
— Что ты нам хотел показать, Карлсончик?
Вот я и узнал, как мурлыкают боевые бегемоты!
— Показать? Айпишник! Посмотри айпишник, дура!
Внезапно Карлсон захохотал. Давясь, булькая, он продавливал слова сквозь смех, как фарш через мясорубку.
— Вот! Вот — распечатка! Смотри! Да прикрой же Риту!
— От тебя?
— Не от меня, дура! На айпишник гляди! Ты ж их все знаешь!
— Ну, допустим…
— Должна знать! Должна!
На какое-то мгновение Натэлла растерялась. Но — лишь на мгновение. Одной рукой она выхватила у Карлсона распечатку, другой махнула Рите: стань, мол, рядом! Не выпуская Карлсона из поля зрения, скосила глаза на бумагу, на монитор…
— Что там? — не выдержала Рита.
— Скачок траффика.
— Где?
— У нас. Ай-Пи… Шизина машина.
Натэлла кивнула на шкаф.
— Я ж говорил! Етить-колотить!
— Что ты говорил?
— Я знаки подавал! А ты!..
— Знаки?! Ты рожи корчил! Не мог по-человечески сказать?
— Так я ж… чтоб не спугнуть…
— И кого ты боялся спугнуть, дорогой?
В проходе, привалясь худым плечом к шкафу, стояла Шиза. С презрением она изучала трясущегося Карлсона. Так смотрят на бомжа, спящего в луже блевотины.
— Тебя, дорогая, — за Карлсона отвечает Натэлла. — Увы, тебя.
В какой момент она оказалась между Шизой и Ритой, задвинув подопечную себе за спину, я не уловил. Рокировку бегемоточка провела виртуозно.
— Твой Ай-Пи?
Натэлла протянула Шизе распечатку. Я уверился: сейчас она схватит Шизу за руку, заломает, скрутит… Ничего не произошло. Шиза взяла измятый лист бумаги, вчиталась.
— Я не помню… — растерянно шепчет она. — Не помню…
— Чего?
— Айпишник свой не помню.
— Твой! — не выдерживает Карлсон. — С гарантией! У меня таблица на экране.
— Так вы что?.. вы думаете…
Голос Шизы опасно дрожит.
— Я, по-вашему, имп?
— Никто ничего не думает! — вмешивается Рита, предупреждая истерику. — Был скачок траффика. Надо проверить. Сколько там в распечатке?
— Семьдесят три метра… — всхлипывает Шиза.
Терпеть не могу, когда женщины плачут. Встаю с кресла:
— Давайте я проверю! Шиза, иди на диван. Успокойся.
— Ага, успокойся…
— Может, и не было вброса? Может, внешники зря кипеш подняли!
К моему искреннему удивлению, Шиза подчиняется. Закрыв лицо руками, она, как сомнамбула, медленно идет к дивану.
— Кончай реветь, да? Разберемся…
Карлсон уже и сам не рад, что заварил эту кашу.