У Шевалье возникло подозрение, что его в здешнем аду держат за недоумка. За папуаса, терзающего вопросами профессора физики: отчего паровая машина пыхтит, и можно ли ее кормить травой? Сделалось обидно за свой просвещенный XIX век. Захотелось крикнуть в лицо глазу (знать бы еще, где у него лицо!):
«Прекратите! Я цивилизованный человек!»
Но он промолчал.
«Если это Грядущее, я для них – дикарь. Прав был ангел-лаборант, обижаться не на что. Почему глаз вообще тратит на меня время? Зачем папуас физику? Полы в лаборатории мыть? Или дело обстоит хуже… Зачем папуас – хирургу? Доброму доктору со стальной пилкой?»
Не ощущая тела, Огюст тем не менее легко управлял собственным взглядом. Глаз на стебельке, выданный ему «в аренду», при этом оставался неподвижен. Эфирный Шевалье медленно дрейфовал над ячейками. Время от времени верхушка то одной, то другой из пирамид, окружавших лабиринт, вспыхивала мертвенно-голубым светом, будто стремясь наглядней высветить безумие происходящего.
Лениво шуршал прибой. Языки волн, пенясь слюной, лизали белый коралловый песок. На пригорке философски качали листьями волосатые пальмы. С высоты была видна другая оконечность острова, имевшего около четырех лье в поперечнике, и восьми – в длину. У берега обнаружились четыре строения без окон, с круглыми крышами-шляпками – точь-в-точь вылезшие из грунта шампиньоны.
Возле крайнего «гриба» загорал, вольготно раскинув руки, голый человек. Не крылатый демон, не морское чудище, не бурая масса с торчащими из нее глазами – человек! На вид – совершенно нормальный и вполне довольный жизнью.
– Для нас форма тела не имеет особого значения, – деликатно сообщил глаз. – Мы меняем ее по своему усмотрению. Выращиваем органы и конечности, крылья и жабры, изменяем внешность и пол; сливаемся воедино для решения общих задач…
– Кто – вы?!
– Люди. Ваши потомки.
Академик Кювье, вспомнил Огюст, был сторонником теории катастрофизма, как повода для резкой смены облика существ. «Жизнь не раз потрясалась на нашей земле страшными событиями, – писал Кювье в „Рассуждении о революциях поверхности земного шара“. – Бесчисленные живые существа становились жертвой катастроф: одни, обитатели суши, были поглощаемы потопами, другие, населявшие недра вод, оказывались на суше; сами их расы навеки исчезали…»
«Люди», – сказал глаз.
Что за Апокалипсис привел к возникновению новых людей?!
– А вы? Лично вы? Кто вы такой?
– Я – Переговорщик.
– Дипломат?
– Не совсем. Представьте ситуацию: террористы захватили заложников…
– Террористы? Вы имеете в виду Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста?
– Э-э… – глаз замялся, часто-часто моргая. – Нет, я о другом. Хорошо, пусть будут просто бандиты. Они захватили заложников и выдвинули требования. В случае отказа они грозятся убить невинных людей…
– Тоже мне задача! Заплатить выкуп, а когда шайка вернет пленников – послать в погоню отряд жандармов. Изловить мерзавцев, и – на каторгу! При чем тут «переговорщик»?
– Переговорщик – это специально обученный человек, который умеет правильно вести переговоры. Насчет выкупа, и не только.
– Переговоры? С бандитами?! Зачем?!!
– Ну как же! А вдруг выкуп не удастся быстро собрать? Надо убедить бандитов пойти на уступки, продлить срок, чтобы заложники не пострадали. Найти компромисс между позицией властей и требованиями преступников…
– Вы в своем уме? Власти идут на компромисс с бандой? Что за чушь?!
– Преступники могут требовать не денег, а, к примеру, освобождения своих товарищей из тюрьмы. Это уже в компетенции властей. Дело переговорщика – не раздражая преступников, максимально корректно разъяснить позицию другой стороны. Найти точки взаимопонимания, учитывая психологию…
– Взаимопонимание? Психология? Да что у вас тут творится?!
– Извините, – вздохнул глаз, пустив слезу. – Наверное, я не слишком умелый переговорщик. Я плохо объясняю. Вы не подумайте, я не дилетант, у меня есть специальное образование! Жаль, опыта мало. Вы у меня – первый. Если хотите, я передам вас более искушенному коллеге…
– Не надо! – возопил Шевалье.
Он только начал привыкать к вежливому, стеснительному «Переговорщику» – и вдруг нате вам! Еще неизвестно, что за фрукт окажется «более искушенный коллега». Объявится какой-нибудь хамоватый Кулак, который лучше знает, как вести переговоры с бандитами…
«Кровь Христова! Да ведь это он со мной переговаривается! Это я – бандит? Террорист? Психология, взаимопонимание… То-то он такой ласковый… – имей молодой человек тело, взмок бы от макушки до пят. – Кого ты у меня хочешь выкупить, глаз? Что предложишь взамен? Деньги? Ох, вряд ли…»
Вдали рассмеялись колокольчики:
Душу? Договор, подписанный кровью… Бред! Поповские сказки, как сказал бы капитан Гарибальди. У Грядущего интересы покрупнее, чем душа Огюста Шевалье. Что у нас есть в залоге?
Бумаги Эвариста Галуа?!
…вместо ответа на остров упал буран. Скрежеща шестернями, нуждающимися в смазке, метель увлекла Огюста прочь. Сквозь звон мириада комариных стай пробился далекий голос Переговорщика:
– Я не прощаюсь, да?!
– Чтоб я сдох… – ответил Шевалье, сидя перед зеркалом в каюте «Клоринды».
3
Звезды затаили дыхание.
В опере небес сегодня был аншлаг. Кто сверкал лорнетом в партере, кто – бриллиантами в ложах, а самые скромные, безденежные звездочки – белозубой усмешкой на галерке, над побережьем Испании. Нечасто светилам удается насладиться столь дивным баритоном. Куда как чаще с кораблей, плывущих в Бискайском заливе, слышна брань матросов и проклятия боцманов. Бывает, кого-то за нерадивость секут на корме, и тогда благость летнего вечера нарушается воплями бедняги.
Короче, надо ловить момент.
Князь Волмонтович взял паузу, набрал полную грудь воздуха – и разразился таким дивным «бархатом», что экипаж «Клоринды», даром что из Италии, где каждый лодочник – премьер-тенор, шепотом выругался от восторга.
Ветер зааплодировал в парусах. Продувная бестия во время плавания вела себя наилучшим образом, стараясь не мешать концертам. Моряки шептались, что Волмонтович – колдун и песнями накликивает хорошую погоду. Это лишь способствовало популярности князя.
Вода, днем – лазоревая эмаль с редкими вкраплениями травянистой зелени, похожими на лужайки в Булони, к ночи превратилась в уголь. Кое-где белели гривы пенистых гребней. Стайка дельфинов играла в волнах форштевня – они кувыркались, изгибая маслянисто блестящие тела, взлетали в воздух и вновь уходили на глубину, подняв фонтан брызг.
Со стороны Бильбао, дальним концом упираясь в отроги Кантабрийских гор, был хорошо виден мост радуги-»полуночницы». Команда уверяла, что это в Бискае – обычное дело. Впрочем, никто не знал, к добру знамение или нет, и споры унимал лишь вокал князя.
– Мальбрук? – капитан Гарибальди склонился к уху Шевалье. – Это ваш национальный герой? Rivoluzionario, да?
Огюст еле сдержал улыбку.
– Нет, синьор Джузеппе. Герой песни – англичанин.
– Англичанин? О, я понимаю! – борец за свободу, как лорд Байрон… Я знаю, этот доблестный лорд погиб, сражаясь за Грецию! Надо запомнить: Мальбрук…
– Увы, и здесь вы ошиблись. Мальбрук – герцог Мальборо. Мы, французы, как-то за глаза похоронили его перед битвой, и зря – Мальбрук всыпал нам по первое число…
– Жаль, – огорчился капитан, дергая себя за бороду. – Надо же, такая славная canzone, и про какого-то герцога…
– Если вас это утешит, синьор Джузеппе, Мальбрук дважды попадал в опалу, лишался всех постов и даже сидел в Тауэре, как государственный изменник.
– О! Это меняет дело…
Капитан погрозил кулаком рулевому: крепче держи штурвал! Бискайский залив недаром прозвали «мешком бурь». Крутой его нрав был хорошо известен мореходам. Штиль здесь – дивная редкость. А бухты? – вход в каждую сулит беду. Скалы, отмели; реки, впадающие в залив, с течением которых не справиться мускулам парусов…
Впору отдать дань суевериям и просить князя петь без умолку.
Вспоминая шторма, пережитые им в Бискае, Джузеппе Гарибальди жалел, что лишен дара живописца. Уж он бы написал истинный шедевр – например, «Девятый вал». Рассвет после бурной ночи, буйство океана, горстка людей цепляется за мачту разбитого корабля…
– Смотрите! По левому борту!
– Что это?
– Mamma mia! Кто это?!
Первым к фальшборту, огораживавшему верхнюю палубу, успел князь Волмонтович. Оборвав пение на полуслове, он метнулся вперед, обеими руками вцепился в планшир и сильно наклонился, рискуя свалиться в воду. В черных окулярах князя блестели колючие искорки. Миг спустя рядом с ним встал Андерс Эрстед, спокойный и безмятежный, несмотря на панику, ясно прозвучавшую в голосе рулевого.
Кое-кто из экипажа уже карабкался по вантам – для лучшего обзора.
– Grandiosamente! – капитан Гарибальди задышал, как бегун в конце длинного, утомительного пути. – Grazie, Fortuna! Mille grazie! Синьор Огюст! Это он… Клянусь свободой, это он! Моя мечта – передо мной!
– О ком вы?.. – начал было Шевалье.
И увидел.
В полумиле от «Клоринды» из воды поднималась шея. Она росла и росла, будто стебель волшебного боба, поливаемого из лейки Джеком – Победителем Великанов, пока не вознеслась на уровень бизань-стеньги. Толстая, как ствол дерева, у основания шея выглядела тучной, наводя на мысли о хорошем аппетите твари. Вверху скалилась неприятная, обманчиво-маленькая голова, разевая пасть, набитую острыми клыками теснее, чем подушечка модистки – булавками.
В свете месяца монстр был виден, как на картине. Он слегка мерцал, источая нервное, дрожащее свечение, похожее на блеск гнилушки. Раздувались ноздри, смещенные назад, к костяным глазницам. Незваный гость напоминал гурмана, вдыхающего аромат изысканного блюда. Когда он повернул голову в профиль, как если бы колебался – приступить к трапезе или, вызвав нерадивого повара, устроить скандал? – стал заметен гребень на затылке твари.
– Дракон! – раздался чей-то вопль.
– Idiota! – бешеный рык Гарибальди едва не опрокинул шхуну. – Cavoli![9] Это же морской змей! Джованни, бездельник, неси мой мушкет! Луиджи, Анджело, к пушке!
При упоминании мушкета губы полковника Эрстеда тронула слабая улыбка. А когда дело дошло до пушки, он еле сдержал горький смех. Маленькая, мирная шхуна была практически безоружна. Бортовая артиллерия «Клоринды» состояла из двух орудий, лишь по нелепой случайности не списанных в утиль. На носу дремала тупорылая старушка-каронада, купленная по дешевке у интенданта английского фрегата – хитрец был рад избавиться от дряхлой, никому не нужной двенадцатифунтовки.
Из бабушки салютовали при входе в порт.
Зато на квартердеке, установлен на хорошо смазанном вертлюге, красовался фальконет, способный, по идее, угостить врага доброй порцией картечи. Но, увы и ах, фальконет был близорук. Для удачного выстрела требовалось подпустить злодея едва ли не вплотную. Учитывая размеры монстра, риск категорически превышал пользу в случае меткого попадания.
– Там море, где плавают корабли, – процитировал Эрстед 103-й псалом, – там Левиафан, которого Ты сотворил играть в нем…
– И предуготовил Господь большую рыбу, – откликнулся князь, мрачней тучи, – чтобы поглотила Иону… Вы решили молиться, друг мой? Я бы предпочел бежать или стрелять. Капитан, у нас есть шанс удрать от этого дружелюбного smoka?[10]
– Удрать? – казалось, Гарибальди сейчас хватит удар. – Синьор шутит? Всю жизнь я надеюсь на встречу с морским змеем, и теперь, когда цель близка… Я не стал бы удирать, даже сидя в рыбацкой лодчонке, с одним ножом за поясом! Джованни, бездельник! Мушкет!
Волмонтович с одобрением кивнул.
– Malbrouck s'en va-t'en guerre, – вполголоса спел он, видимо, желая пробудить в окружающих надежду на спасение, – Die sait quand reviendra…[11] Жаль, у меня нет ничего серьезней пистолетов. Если в арсенале найдется запасное ружье, я готов принять участие. Хоть какое-то развлечение перед походом на дно…
– Ружье синьору! – велел капитан, принимая из рук матроса долгожданный мушкет. – А что скажете вы, синьор д'Алюмен? У меня найдутся ружья для всех желающих! Ах, почему я не китобой! Гарпун – оружие настоящего мужчины…
– Спасибо, не надо…
Полковник внимательно изучал приближающегося монстра. Что-то в облике твари очень заинтересовало Эрстеда – так, что он не предпринимал никаких мер к спасению. Экспрессивные вопли команды, молитвы рулевого, боевой задор капитана – ничто не могло отвлечь датчанина от созерцания «змея».
Чудище надвигалось на шхуну, вытянув шею вперед. Сейчас над водой виднелась верхняя часть его тела, похожего на бочку. Складывалось впечатление, что гигантская черепаха проглотила удава, и тот выбирается из плена наружу, готовясь в свою очередь подзакусить «Клориндой».
– Скажите, Огюст, – Эрстед впервые обратился к Шевалье по имени. Только эта вольность и выдавала, насколько он взволнован в действительности. – Вы, кажется, какое-то время учились у Кювье?
– Да, – подтвердил Огюст.
– Как профессор Кювье называл подобных животных?
– Он пользовался определением Уильяма Баклэнда из Оксфорда. Баклэнд ввел в обиход термин «мегалозауры». Друг мэтра Кювье, доктор Ричард Оуэн, предпочитал говорить: «динозаврий»,[12] но мэтр считал это скорее поэтической метафорой, чем научным понятием. В данном случае, мы видим водного мегалозаура. И он вот-вот нас сожрет.
– Что ж, молодой человек, – кивнул Эрстед, – вам повезло. У вас есть возможность, за какую половина Оксфорда согласилась бы съесть свои шляпы. Наблюдайте, пока дают…
Не выдержав, харкнул картечью фальконет. Даже если часть заряда и угодила в чудовище, это лишь разозлило его – монстр прибавил ходу.
– Вы хотите сказать: пока мы живы? – уточнил князь.
– Нет, Казимир. Я сказал то, что хотел. Не вижу ни малейшей угрозы для наших жизней. Вглядитесь, как он плывет, этот красавец. И вы, капитан, присмотритесь повнимательнее. Ночь ясная, не ошибетесь…
– Ба-бах! – подтвердил мушкет Гарибальди.
Пуля, угодив в шею под нижней челюстью, не произвела на мегалозаура никакого впечатления. Неизбежное столкновение со шхуной его тоже ни капельки не пугало. Примериваясь, как бы ловчее сдернуть со снастей жирненького, круто посоленного матроса, монстр стал похож на адского лебедя, чешуйчатого любимца Сатаны. Позади кошмара, всплывшего из пучин Бискайского залива, в мягких, пологих волнах дробился огонь звезд…
– Проклятье! – вскрикнул Шевалье. – Он не оставляет следа!
– Вот именно, – согласился Андерс Эрстед, украдкой зевая. – И запаха нет. Полагаю, наш малыш должен вонять рыбой, как склад сардин в Онфлере. А уж смрад из пасти… Ну хорошо, у меня с утра насморк. Казимир, вы чуете какое-нибудь ambre? Нет? Я так и думал…
