Тронутый мучениями князя, Торвен аккуратно пододвинул тростью окуляры – прямо ему в руку.
– Дзенькую бардзо! – князь водрузил стекляшки на нос. – Напрасно мне не верите, господа. Вы, гере Торвен, пшепрашем, всю жизнь за столом просидели, перышком чиркали. Но ты-то, Андерс! Ты же видел!.. помнишь…
– Полно, князь! – перебил его Эрстед. – Видели мы с вами много. Но видимость – не есть сущность. Лейтенант, забыл тебе сказать. Ты остаешься в Париже не один. Князь едет со мной – ему определенно надо развеяться. Зато фрекен Пин-эр командируется тебе в помощь. Надеюсь, ты не против?
Торвен пожевал губами, ища слова. Вот это действительно хук! Дел у нас мало, так еще и бой-девицу сторожить! Какой из него воспитатель юниц? Дочь – дело иное, фрекен Маргарет Торвен сама кого угодно воспитает.
Удружил, полковник…
– Она, правда, возражает. Молча, но категорически. Ничего, я ее уговорю.
Торвен кивнул в ответ. Если Вали-Напролом что-нибудь удумал, не переубедишь. Придется заняться педагогикой. Книжку прикупить, что ли?
– Oui, mon colonel!
– Мсье Торвен… Мсье Торвен, это вы?
От неожиданности Волмонтович чуть не выронил трость. Зануда же отреагировал по-философски:
– Насколько можно судить, действительно я. Как вы себя чувствуете, мсье Шевалье?
Ничего особенного, упырь очнулся.
Второй раунд?
4
– Не знаю… Ранен? Не помню. Сон… очень странный…
Губы двигались с трудом. Не губы – бревна.
– Д'Эрбенвиль? Плохой человек. А что с ним?
Огюсту чудилось – он грузит баржу на Сене. Мешками-словами.
– Хорошо, потом – значит, потом. Жаль, я и в самом деле… Нет, не помню.
Душу сковывало ледяное спокойствие. Не помнит? Вспомнит. Был ранен? Жив, и ладно. Надо сообщить Бригиде… Или не стоит? Зачем ей волноваться? Бедный Шевалье добрался от самой реки в славную компанию к Маржолен, с ним теперь ничего дурного не случится.
– Эрстед? Премьер-министр? Такой седой, мрачный… Почему они смеются, мсье Торвен? Очень рад, мсье Эрстед, давно хотел познакомиться. Нет-нет, я знал какого-то другого Эрстеда – старого, страшного. Он хочет набрать армию ученых и завоевать мир. Да, весь мир, вы не ослышались. Мне о нем говорил Эминент. Вы его тоже знаете? Фон Книгге, очень умный сударь. Меня с ним свел Николя Леон, он может и вас познакомить. А почему мсье Волмон… Вол-мон-то-вич? Можно, просто Волмон? Мсье Волмон, почему вы так на меня смотрите? Нет, есть мне совсем не хочется. И сырого мяса не хочется. А это имеет какое-то значение?
Огюст Шевалье закрыл глаза.
Уснул.
Сцена третья
Виконт д'Алюмен едет в Ниццу
1
Торбен Йене Торвен тронул камень ладонью.
Он думал о сырости – промозглой, ледяной. Чего еще ждать на Болоте? Когда-то здесь хлюпала черная жижа, затягивая неосторожных в бездонные глубины. Сейчас она скрылась под булыжником мостовой, но никуда не исчезла, поджидая своего часа. Болото не покорилось людям – лишь затаилось на время, готово в любой миг поглотить тех, кто посмел нарушить его покой. Каким же быть камню на Болоте, обернувшимся парижским районом Маре? Камню, уложенному в безукоризненно ровную кладку за восемь веков до того, как маленький Торбен появился на свет?
Завидуй, Эльсинор! Не ты – патриарх!
Камень оказался до обидного сухим – и пыльным. Ладонь испачкалась, Зануда достал носовой платок. Древность утратила очарование. Камни, кладка – ерунда…
– Впечатляет?
Высокий господин дернул себя за огромные, черные как смоль бакенбарды; снисходительно улыбнулся, сделав вид, что тоже желает потрогать камень. Холеный палец покружил над серостью, будто коршун – над добычей, сверкнул наманикюренным ногтем и улетел восвояси.
– Уникальный памятник! Все, что осталось от стены короля Филиппа-Августа. Когда-то она окружала весь Париж. 1190 год, представляете? Городской архитектор, подлец, хотел здесь все перестроить. Еле отстояли.
Зануда бросил взгляд вдоль шумной улицы. Жаль допотопную слякоть, но, если подумать, и впрямь впечатляет. Дома, фиакры, кафе, скобяная лавка. И обломок древней стены, словно тысячелетний дуб в центре юной поросли.
– Сейчас мы с архитектором спорим по поводу улицы Безглавой Женщины. Это дальше, на острове Сен-Луи. Наши умники нашли в архиве документ, что статуя с отбитой головой – не женщина, а Святой Николя. Какая разница? Название – это дыхание истории, частица Франции!
Господину с бакенбардами было не впервой произносить речи. Глубокий голос, резкий жест, горящий взгляд. Жаль, слушатель ему попался не из благодарных.
– Дальше – особняк де Майен. Вы должны его обязательно осмотреть, хотя бы снаружи. Построен в 1613 году…
Торвен вздохнул. Чем можно отвлечь энтузиаста, ссадить с любимого конька? Только тем, что ему еще милее.
– Знаете, я вашу книгу дочери подарил. «История цивилизации во Франции». Два тома она уже осилила.
Бакенбарды зашевелились, сверкнули темные глаза.
– Очень, очень приятно! Сколько вашей дочери? Двенадцать? Я, конечно, польщен, однако не рано ли? Есть хорошие детские книги…
«Где они, хорошие? Особенно в Дании? Разве что Ханс Христиан сподобится, напишет про очередного Тролля-Потрошителя».
– Это был единственный способ отвлечь ее от курса физики, господин Гизо. Как только Маргарет научилась бегать, она сбежала в лабораторию к Эрстеду-старшему.
– Эрстеду?
Господин с бакенбардами нахмурился, принял позу.
– Еще раз хочу заверить вас, мсье Торвен, что мы, истинные либералы прекрасной Франции, глубоко сочувствуем вашему – нашему! – другу Андерсу Сандэ Эрстеду. Мы знаем его, как подлинного конституционалиста, борца за парламентскую Данию. Но увы! Все, что мы можем сейчас сделать – это дать совет. Пусть уезжает. Немедленно! И он, и бедняга Шевалье. У полиции – приказ, розыск начат, приметы разосланы. Мы сдерживаем их рвение по мере сил; я планирую сходить к префекту, дать… э-э-э-э… Ну, вы сами знаете, что дают в таких случаях.
– Деньги? – предположил Зануда.
Бакенбарды увяли.
– Берут! Представляете? – берут, и еще как! Не напасешься… Но, боюсь, дела плохи. Мои коллеги твердят про иезуитов, про козни Ватикана. Нет! Враги здесь, в Париже. И Тьер… О-о-о, этот Тьер! Он – первый среди них. Они готовят переворот, мостят путь черной реакции. Вы не представляете, что будет, если Тьер станет премьером!.. Это – гибель, это – агония свободы!
Зануда понимающе кивнул (о, этот страшный Тьер! О-о-о!) и внезапно понял, что скучает по абсолютной монархии. Хуже – по тирании, произволу, беззаконию и полному отсутствию прав человека. «Отставной лейтенант Торвен! На плаху! Церемониальным! С песней! Шаго-о-ом!» С удовольствием, ваше величество.
Только бы не в парламент!
– К префекту хорошо бы сходить сегодня, господин Гизо. Прямо сейчас. Выразить искренний либеральный протест…
Шевельнулись баки, пытаясь возразить.
Не успели.
– А заодно сообщить душителю свободы: слухи о том, что карбонарий Эрстед готовится бежать из Парижа на воздушном шаре, лишены всяких оснований. Это ложь и провокация. Так и передайте.
– Хм-м…
Столп либерализма погрузился в глубокое раздумье.
– Если эту новость, – Зануда был начеку, – не сообщите вы, префект узнает о шаре от кого-то другого. А потом спросит: «Господин Гизо! Отчего же вы не захотели сказать правду? Это знаете ли, сокрытие важной розыскной информации!»
Он хотел добавить про свежесмазанную гильотину, но решил не усугублять.
– Я… Я попытаюсь. А что, такие слухи действительно ходят?
– Летают! – отрезал Торвен. – Как шарльеры в ясный полдень. Читайте свободную прессу, в ней все написано… Кстати, господин Гизо, вот тот шпик в темном плаще – он за вами? Нет, лучше не оглядывайтесь. В переулок, скорее!..
Он проводил взглядом резво убегающего либерала.
– Фрекен Пин-эр! Хватит прятаться, выходите.
Случись здесь кто-либо из бесстрашных борцов с мистикой и пиетизмом, которыми кишмя кишела французская столица, он был бы изрядно смущен. В нарушение всех физических законов фрекен Пин-эр не вышла, не выскочила, даже не просочилась – просто отделилась от серой стены ближайшего дома. Шагнула ближе, отряхнула пыль с халата.
Короткий поклон.
– Фрекен! – наставительно заметил Зануда. – Поелику Судьба в облике полковника Эрстеда распорядилась именно так, а не иначе, покоритесь ей. Вы остаетесь в Париже в моем ведении. Разговор вы, думаю, слышали.
Девушка не шелохнулась.
– Прекрасно. Думаю, гере Гизо уже бежит в префектуру. Фиакр не возьмет – скуповат. А гере префекту наверняка успели доложить о статье в утренней «Шаривари». Некто, ставящий вместо подписи три звезды, напечатал фельетон о чрезвычайном происшествии в городе Копенгагене, случившемся некоторое время назад. Слыхали? Шарльер, управляемый, как сказано в фельетоне, «мсье Э.» таранил ратушу, причинив городу немалый ущерб…
Губы Пин-эр дрогнули. Кажется, это обозначало улыбку. Зануда тайком вздохнул с облегчением: он не был уверен, что «собака» так легко расстанется с «хозяином» – пускай на время и по приказу самого «хозяина».
– Уверен, слово «шарльер» префект уже выучил.
С гере Три Звезды повидаться не удалось, ограничились письмами. Торвен переслал мсье Дюма перевод статьи Андерсена – о случае в датской столице. Дюма все понял правильно и написал фельетон, добавив обширные рассуждения о великом будущем аэронавтики. Свой труд он назвал «Надежды и кошмары воздушного океана».
– Остается закруглить дело. Вскоре меня могут попытаться прикончить, так что ваше внимание, фрекен, будет неоценимо.
Вновь поклон – девушка экономила не только слова, но и жесты. Зануда восхитился. Вот это воспитание! Ее сверстницы, что в Дании, что во Франции, уже задали бы дюжину вопросов, сами бы на них ответили – и принялись бы себе же возражать. Он задрал голову, глянул в белесое летнее небо и на миг представил, что он не датчанин, а китаец. Какой-нибудь Ен Тор-вин, чиновник 1-го ранга. Халат в фениксах, желтая шапка с шариком наверху, должностной пояс. Почет, порядок, благоденствие. И никаких тебе парламентов с демократиями и прочих нарушений мировой гармонии.
Сиди лицом к югу, суди по кодексу – и стихи пописывай.
Когда он вынырнул из грез, Пин-эр уже исчезла.
2
Тихо звенели колокольчики. За окном палаты белели июльские облака. Странное, хрустальное спокойствие отгораживало Шевалье от тревог и забот, не пускало их к корням души. Мир велик, в нем хватит места для бед и радостей, для Жизни и Смерти…
– Нет, у меня ничего не болит. Спасибо. Нет, не надо. Не хочу. Нет, ничего подписывать не стану. Нет. Нет. Нет…
Мир суетился вокруг, говорил на разные голоса, спрашивал, волновался. Мир даже гневался. Порой это было смешно. Особенно повеселил врач – он долго уговаривал Огюста завещать свое воскресшее тело для блага науки.
– Послужите прогрессу, государь мой! Умоляю вас!
Жрец медицины не возражал бы отправить редкий экземпляр в прозекторскую, не откладывая в долгий ящик. Шевалье нашел в себе силы отшутиться – и забыл про нахала. Как и про инспектора с протоколом о прекращении следствия «ввиду наличия отсутствия трупа, равно как явных признаков ранения». С другими посетителями было сложнее. Волновался Тьер, сердился Николя Леон, хмурился суровый датчанин Торвен.
Баронесса не пришла.
Вначале это не слишком огорчало, но к вечеру накатила тоска. Ее мутные волны подмывали истончавший лед спокойствия. Шевалье честно пытался думать об ином. О Сен-Симоне, о товарищах из Общества. Об Эваристе Галуа. Многое из того, что еще недавно казалось ему необыкновенно важным, потускнело, уплыло вдаль. Борьба за светлое будущее виделась мышиной возней у подножия чана с булькающей жижей. Зачем суетиться? Грядущее все равно настанет. И – бултых в котел, как обещают граждане кюре в воскресных проповедях. Может, надо как-то иначе? Хорошо бы расспросить Андерса Эрстеда (этого, не седого премьер-министра!), чего добивается он…
В минуты сна он видел далеко, у горизонта, золотистое сияние. Неужели там расположен Град Грядущего? Не Париж из серебристого алюминиума, не жуткое болото, а настоящий, чудесный Париж, которого Огюст даже не в силах представить?
Золотая дымка гнала тревогу.
Двое в черных, до земли, плащах неслышно крались вдоль забора. Шляпы на нос, спины сгорблены, из-под ткани торчат зловещие орудия – шпаги? Кинжалы? Шаг, еще один. Остановились, переглянулись, прислушались…
Продолжили путь.
Торвен едва сдержался, дабы не протереть глаза. Зрение, конечно, пошаливает, но такое ни с чем не спутаешь. Парочка оперных персонажей, заблудившись, вместо «Com'edie-Francaise» явились к лечебнице Кошен. Сейчас остановятся, выйдут на авансцену, споют дуэтом…
Остановились. Петь не стали, ограничились шепотом. Тот, что повыше, указал на больничные окна. Другой – узкоплечий коротышка – приложил палец к губам, с недоверием помотал головой.
Из темноты соткалась Пин-эр, вопросительно тронула за плечо. Двое – пустяки. Не пора ли свежевать, гере Бумажный Червь? Зануда в просьбе отказал. Не будем кровожадными. Ну, в плащах, ну, гуляют. Не критично.
Вдруг и в самом деле – споют?
Плащи пошушукались, осмотрелись. Приблизились к стене лечебницы, уставились вверх – туда, где темнели окна палаты с беднягой – везунчиком! – Шевалье. Торвен взялся за рукоять пистолета; поразмыслив, убрал руку. Не понадобится! Узкоплечий казался знакомым. Не то чтобы близким…
Застегнув сюртук, он жестом отослал Пин-эр обратно во тьму, поудобнее перехватил трость. Шагнул вперед, больше не скрываясь.
– Добрый вечер! Господин Галуа, если не ошибаюсь?
Как и ожидалось, в первый миг руки несостоявшихся теноров нырнули под плащи. Но смертоносные кинжалы не рассекли летнюю ночь. Вместо этого раздалось удивленное:
– Да-а-а… А вы… Мсье Торвен?
Юный художник Альфред Галуа не без смущения снял широкополую шляпу – то ли из вежливости, то ли желал выбросить.
– Молодые люди! – сурово начал Зануда. – А известно ли вам, что такие прогулки опасны? Первый же полицейский потащит вас в участок – и будет прав. Кстати, вы можете снять маску.
Реплика предназначалась второму, оставшемуся в шляпе.
– Это не маска, синьор! – с обидой прозвучало в ответ. – Это, между прочим, бинты. Я пострадал во время научного опыта во благо человечества!
Зануда всмотрелся: действительно бинты. Толстым слоем, один нос торчит. Если сложить все вместе, получится итальянец («синьор!»), наверняка студент и, само собой, карбонарий.
– У Асканио колба взорвалась, – подтвердил Галуа-младший. – Вроде не должна была, мы все проверили… Мсье Торвен, мы понимаем, что выглядим… э-э… странно…
– Но Огюста надо спасать! – петушиным фальцетом подхватил Асканио. – Mamma mia, если его сегодня же не спасти… Его арестуют, закуют в кандалы, отправят в замок Иф!
Торвен вздохнул. Как говаривал полковник Вали-Напролом: «Самое страшное, юнкер, если у тебя в роте заведется герой». А тут не один герой – целых два. В шляпах.
И как с этим явлением прикажете бороться?
– До утра не арестуют. А утром вашего друга в больнице уже не будет. В скором времени он и с Парижем распрощается. Парни, предупреждаю: если вы сейчас увидите китаянку в халате – это не призрак, а мадемуазель Пин-эр. Добрый совет: никаких резких движений! А уж влюбиться – упаси вас Бог…
Прощались у главного входа.
