— Алька, с тобой все в порядке?
— Думай, Абрамыч, — исчезник наполовину втиснулся в стену, облизал черным языком края безгубого рта. — Крепко думай. Чаще в нужники ходи.
И исчез.
Бесследно.
Как и положено исчезнику.
В следующую секунду дверь с грохотом и треском распахнулась, отлетевшая задвижка, чуть не выбив мне глаз, срикошетила от крышки мусорного ведра и булькнула в таз с водой, забытый Идочкой в ванне.
— Ну запор у человека, — буркнул доктор наук Крайцман, обращаясь к толпящимся у него за спиной гостям. — Обожрался с голодухи, а вы сразу: ломай, Фима, двери…
3
ОПЫТ СЮИТЫ ФОРС-МАЖОР ДЛЯ ДВУХ ПРИДУРКОВ С ОРКЕСТРОМ
I. OUVERTURE
— Телефон, — глупо улыбаясь, сказал я.
Если вам смешно, пораскиньте мозгами: сумел бы кто-нибудь на моем месте улыбнуться с умом? Особенно когда в голове до сих пор эхом отдается назойливое пришепетывание: «Абрамыч… ты это, Абрамыч… живот не болит?»
Приладившийся было чинить вырванную с мясом задвижку Фима нетерпеливо отмахнулся, Ритка вообще звонки проигнорировал — одна Идочка метнулась в комнату, и спустя миг оттуда послышались ее возгласы:
— Алло! Ну алло же! Говорите, я вас слушаю!
Я подтянул штаны, смущенно распрощался со следовательшей — Эре Гигантовне, как оказалось, было пора, и никакой чай не мог задержать ее даже на секундочку — запер за ней входную дверь и нос к носу столкнулся с вернувшейся Идочкой.
— Наверное, не туда попали, — она виновато глядела в пол, словно чувствовала себя ответственной за то, что не сумела докричаться до кого-то в трубке.
— Наверное, — утешил ее я.
Кто бы меня утешил?
Телефон зазвонил снова.
Придержав за пухлое плечико сестренку милосердия, собравшуюся продолжить односторонние переговоры, я подошел к аппарату и снял трубку сам.
— Да? — бросил я в шипение и треск.
— Немедленно вали из дому, — хрипло ответили из трубки. — Понял? Еще помнишь, что у Икара никогда не было крыльев? Буду ждать тебя там, где ты это понял. Только быстро!
И шипение восторжествовало.
— Кто это? — вид у Идочки был крайне озабоченный. Я косо глянул на нее, потом в настенное зеркало, увидел в его омуте бледного как смерть Залесского Олега Авраамовича и понял причину беспокойства моей сиделки.
— Ошиблись номером, — я попытался ободряюще подмигнуть, и это у меня не получилось.
Я узнал голос в трубке.
Это был Фол.
Вот только откуда кентавру известно, что у Икара не было крыльев?! Я и сам-то услышал это от Ерпалыча, когда уводил старика от разозлившей его афиши… Стоп! Выходит, Фол ждет меня там? И уверен, что мне необходимо валить из дому, причем немедленно?! Что же это получается: срывайся и беги незнамо куда, потому что моему двухколесному приятелю взбрела очередная чушь в его лохматую голову?!
Да.
Срывайся и беги, потому что, когда Фол хрипнет, ему надо верить.
II. MENUETTO
На лестничной площадке раздался гулкий топот множества ног — я слышал его отчетливо, стоя у смежной с подъездом стены, — резкий выкрик, похожий на команду, грохот, лязг металла… «Похоже, сегодня день выносимых дверей», — мелькнула судорожная мысль, и почти сразу в голове стало пусто, а в квартире тесно.
Пятнистые комбинезоны с меховыми воротниками, засыпанными тающим снегом, вязаные шапочки-капюшоны с кругдыми прорезями для глаз и рта, отчаянный скулеж моего пса, ударенного в брюхо носком кирзового сапога. «По какому праву?..» — это Фима, а Ритка молчит, что само по себе удивительно, и Фима уже молчит, захлебнулся и смолк, а плечистый мужик толкает меня в грудь и ревет быком: «На пол! Все на пол, лицом вниз!» Ложусь на пол послушно, даже угодливо, рядом падает Идочка, грудью тесно прижавшись к моей щеке, и при других обстоятельствах это мне могло бы понравиться, но сейчас я не слишком хорошо представляю, что могло бы понравиться мне настолько, чтобы…
Нет, героя из меня не получится.
Этакого рубахи-парня, прошедшего огонь, воду и медные трубы, способного плавать в любых обстоятельствах, как карп в пруду, и при помощи зубочистки расправляться с агрессией… нет, не получится.
Это уж точно.
— Будьте любезны, поднимитесь.
—Я?
— Ну разумеется, вы.
Поднимаюсь.
Вместо маски-шапочки передо мной обычное человеческое лицо: круглое, добродушное, щекастое, совсем не страшное, голубые глаза улыбаются, сопит заложенный с мороза вздернутый нос, оттаивают рыжие усы щеточкой, и единственное, что портит общую приятность, — полковничья форма.
Если не задерживаться на лице и опустить взгляд.
Лицо парит над формой, над звездчатыми погонами, как воздушный шарик над тяжелым танком.
И Михайло-архистратиг на петлицах: крылач с воздетым мечом.
Ритка в «Житне» что-то говорил о полковнике с такими петлицами… спецназ, архистратиги, прозванные в народе сперва архаровцами, а там и просто архарами — для краткости.
— Имеет ли смысл спрашивать: вы Залесский Олег Авраамович? — смеется воздушный шарик, собирая морщинки-трещинки в уголках нарисованных глаз.
Пожимаю плечами.
Наверное, не имеет.
— В таком случае, соблаговолите одеться и проехать с нами.
— Я… я арестован?
— Скажем иначе: вы задержаны. Для выяснения некоторых интересующих нас обстоятельств. Или вы предпочитаете быть арестованным?
Я не предпочитаю.
Архары в комбинезонах грязными снеговиками застыли по углам комнаты, поигрывая длинными дубинками с маленькой поперечной рукоятью. Я иду одеваться, вижу до сих пор лежащих на полу Ритку и Крайца, над ними стоят трое, курят и лениво стряхивают пепел в любимую мамину вазочку, а тетя Лотта скорчилась на кухне в кресле и трясется мелкой дрожью — сделали-таки старушке послабление, не ткнули мордой в паркет, пожалели… Рукава какие-то узкие, жестяные, я никак не могу попасть в них, Идочка помогает мне с разрешения доброго полковника, шарф тычется мохеровым ворсом в рот, и это неприятно, но запахнуться по-человечески почему-то не получается, пока полковник не выходит в коридор и не командует поднимать задержанных и вести вниз, в машину.
Идем по лестнице.
III. GIGUE
На улице светло-светло, тысячи разноцветных искр весело гуляют по сугробам, оттесненным работящими дворниками к самому краю тротуара. Прогуливающая толстого карапуза мамаша аккуратно обходит нас и шествует дальше как ни в чем не бывало, а ее пацан все оборачивается, все смотрит на странных дядей, блестит глазенками из вороха пуховых платков — ну интересно ему, ему сейчас все интересно, в отличие от меня!
Пацану влетает по попе, и дяди больше не занимают его воображения.
Забавное дело: ведь сто раз придумывал, как главный герой попадает в переделку — и сразу все понимает, сразу ориентируется в обстановке и начинает действовать: этому пяткой в глаз, тому кулаком по шапочке, потом заячьей скидкой в подворотню и заборами, проходняками, мусорками…
Куда?
Зачем?
Может быть, я не главный герой? Второстепенный кинется заячьей скидкой — а ему даже и не пулю в спину, а сапогом в задницу! Лежи, козел второстепенный, сопи в две дырки и не рыпайся, пока солидные персонажи делом занимаются!
Только тут я соображаю, что у ворвавшихся ко мне ребят на поясах висят массивные кобуры; и предположение, что там они держат соленые огурцы под закусь, не кажется мне убедительным. Значит, не подставка; значит, власти. Раз легальные стволы; раз Те не берут пятнистых за душу — значит, у пятнистых все в полном порядке. Это у меня не в порядке. То стариков больных невесть кому отдаем, то на следовательские ножки заглядываемся, письмишки странные на унитазе читаем, с исчезником по сортирам душевно беседуем, а вот еще и задержанным нам быть не нравится, странные мы люди, однако…
Все происходит настолько быстро, что я толком не успеваю ничего сообразить. Бесшумным призраком выныривает из-за угла Фол, отработанно смыкаются вокруг меня, закрывая обзор, пятнистые комбезы, визжит Идочка где-то сбоку — и над самым ухом бешеной вьюгой взвивается дикий рев Фимы Крайца, когда доктор всяческих наук принимается расшвыривать парней из группы захвата, давая кентавру возможность прорваться ко мне. Потом — несколько очень коротких мгновений, состоявших из сплошной мешанины рук, ног, тел… оскаленный Ритка с чьей-то дубинкой в руке размазывается между двумя опаздывающими архарами — и медленно вырастает из крутящегося снега громада растрепанного Фола в неизменной футболке со странной надписью «Халки»; на самом деле, конечно, не медленно, а очень даже быстро, но время вдруг стало резиновым, как дубинки пришедших за мной безликих людей, и в эти резиновые секунды до истукана по имени Алик все-таки доходит, что мои друзья дерутся за меня, а я стою и моргаю, вроде я тут ни при чем. Так что до того, как Фол обхватил меня своими ручищами и силком зашвырнул себе на спину, я все-таки умудряюсь съездить по скуле ближайшего архара, никак не ожидавшего от меня такой прыти, а когда гад почему-то не захотел падать — искренне пытаюсь добавить ногой в пах. Но полюбоваться эффектом этих действий мне не дает Фол, и, наверное, правильно не дает, драчун из меня…
Морозный воздух обжигающе свистит, когда Фол рвет с места, сразу развив предельную, на мой взгляд, скорость. Я судорожно хватаюсь за его покатые плечи и, оглянувшись, успеваю увидеть: пятнистые сбили с ног Ритку и сосредоточенно топчут его сапогами, рядом сгибается в три погибели мой конвоир, у которого «в паху дыханье сперло», а Фима, в разорванном пальто, без шапки и с окровавленным лицом, еще держится, прижавшись спиной к их же машине, и по каменеющей физиономии Крайцмана я понимаю, что если ребята вежливого полковника не свалят Фимку в ближайшие несколько секунд, то потом им останется только убивать его — когда у Фимы в горячке боя «упадет планка»…
IV. SARABANDE
Фима Крайц — это особая история.
Он пришел в наш класс, когда мы разменивали двенадцатый год жизни на тринадцатый. Разменивали бурно, утирая юшку из носов и гордо дымя ворованными у родителей сигаретами. Самое дурное время: гормоны в крови стенка на стенку ходят, круче нас только яйца, мочу возьми на анализ — сплошные пузырьки, как в шампанском!
А тут Фима-Фимка-Фимочка! Толстенький, низенький, носатенький, очкастенький; не человек — удовольствие для оболтусов, пометивших вокруг всю территорию и уже в силу этого преисполненных всяческого орлизма по отношению к чужакам.
Фима стоял, поставив к ноге такой же пузатенький, как и он сам, портфельчик, и блестел себе по сторонам лупатыми глазками-сливами, а судьба уже шла к нему, судьба в лице величайшего из великих, что было не раз доказано в кровавых схватках между вождями мальчишечьих племен.
Величайшего тогда еще никто не звал Ричардом Родионовичем.
— Здорово, ворона! — бросил Ритка и ухватил двумя пальцами Фиму за шнобель.
Я на правах Риткиного одноколясочника и друга детства протиснулся вперед, растолкав сладострастно ахающую толпу, и стал ждать продолжения.
Продолжения не было. Ритка почему-то замолчал, пальцы его ослабли и касались Фиминого носа едва ли не ласково, словно боясь раздавить нечто хрупкое до невозможности, а конопатое лицо величайшего из великих медленно наливалось дурной кровью. Только когда из Риткиного рта донеслось что-то вроде сдавленного мычания, я догадался опустить глаза — и меня чуть не парализовало. Толстенькая лапка новичка находилась у величайшего Ритки в области… ну, мягко скажем, в области промежности, и лапка эта благополучно успела сжаться в неприятный кулачок, твердый даже на первый взгляд.
Продолжая сжиматься дальше.
— Меня зовут Фимочка, — сказал новичок.
Ритка судорожно кивнул.
Так и стал: Фима-Фимка-Фимочка, а уж потом, после первых ответов у доски, — Архимуд Серакузский.
Вечером того же дня, после уроков второй смены, Фимочку пришли забирать его родители. Гаврила Крайцман, длинный, как жердь, тощий и нескладный очкарик, и Фимина мама, весьма похожая на сына — приземистая и плотная, словно литая.
Они очень смешно смотрелись рядом.
Но Ритка не смеялся, а без него мы не решились.
Назавтра, на уроке физкультуры, Фима не смог ни разу подтянуться на турнике. Дергался, корячился — ни в какую. Наш учитель, двухметровый плечистый осетин с наголо бритой головой, за что получил банальнейшую кличку Фантомас, долго смотрел на Крайцмана и укоризненно поджимал губы.
— Не стыдно? — спросил Фантомас.
— Нет, — ответил честный Крайцман и встал в строй. Мы загалдели.
— Разговорчики! — прикрикнул Фантомас. — Всем по двадцать отжиманий!
Отжавшись пятнадцать раз, я упал и с удовольствием ощутил под собой твердый и холодный пол спортзала. Рядом пыхтел Ритка, набирая лишний десяток сверх нормы.
А потом мы еще долго смотрели на Фимочку, продолжавшего сгибать и разгибать ручки.
Плотное тельце пружинисто металось взбесившимся домкратом, и конца-краю этому безобразию не предвиделось.
— Девяносто пять… — выдохнул Ритка.
— Девяносто шесть, — поправил его Фимочка и продолжил. Фантомас отыскал журнал и нашел в нем Фимкину фамилию. Ткнул в нее толстым прокуренным ногтем, погладил сизую макушку, нахмурился.
— Марта Крайцман ваша родственница? — спросил Фантомас.
— Родственница. — Фима прекратил отжиматься и неторопливо встал. — Мама. А на турнике… у меня запястье было сломано. Срослось неудачно.
— Это неважно, — кивнул Фантомас, думая о чем-то своем. — Теперь неважно.
И, помолчав, добавил:
— Передавайте Марте-сэнсей большой привет. Скажете, от Анвара… она помнит.
…Когда Ритка через четыре года готовился к поступлению в училище — к экзамену по рукопашному бою (который уже тогда начали официально называть «скобарем»), его готовили двое: преподаватель юридической академии Марта Гохэновна Крайцман, в девичестве Марта Сакумото, и ее сын Фима-Фимка-Фимочка.
Которого давно уже никто не пытался ухватить за его знаменитый нос.
А когда я издевался над очередным Риткиным синячищем, он отшучивался: «Тетя Марта приласкала…»
V. BOURREE
Я очень надеялся, что до смертоубийства не дойдет, но сделать ничего не мог, а через несколько секунд нам с Фолом стало вообще не до того — позади истошно завыла сирена, по переулку заметались цветные сполохи счетверенной «мигалки», и из-за угла вылетела приехавшая за нами машина. Проклятье, от служебной тачки и на кенте не очень-то уйдешь!.. Фол рывком оглянулся, зло выругался сквозь зубы и прибавил скорость, хотя, казалось, это было уже невозможно. Ветер превратился в завесу из тонких ледяных игл, сквозь которую мы с трудом прорывались, этому мучению не было конца, и я прижался к человеческой спине кентавра, стараясь уберечь свое лицо.
Поворот.
Еще один.
Шапка слетает с головы и вспугнутым нетопырем уносится в метель.
Фол не сбавляет скорости, укладываясь на виражах чуть ли не в сугробы, я захлебываюсь снежной пылью, и внутри у меня все обрывается — никогда мы с Фолом не ездили так.
Навстречу прыгает фонарный столб, приглашая к близкому знакомству, но кентавр в последнее мгновение уклоняется, разойдясь с бешеным столбом на какие-то сантиметры.
