Пытаюсь продолжить неоконченных «Легатов Печатей», со скрипом рожаю двойню абзацев-близнецов — но компьютера у Ерпалыча нет, а от дребезжащей и лязгающей печатной машинки я, как выяснилось, настолько отвык, что ничего путного из моей затеи не выходит.
Облом одолевает.
Вечер.
Ночь.
Нахожу в тумбочке, за стопкой древних журналов (два, кстати, порнуха! — у-у, кобель старый…), записную книжку Ерпалыча. Листаю преисполнен стыда, ибо читать чужие записи нехорошо, а не читать — любопытство и скука вконец заедят.
"17.01. Вышняя Марьяна Вячеславовна. Муж докучает излишними постельными утехами; в случае отказа грозится бросить, уйти к молодой. Шпагат канцелярский на восемь узлов и по три тыквенных семечки в обувь. Когда угомонится — развязывать по узлу в неделю. При рецидиве повторить.
24.01. Москович Эсфирь. Угнали машину; жорики разводят руками, молебен результатов не дал. Рекомендовано в солнечный полдень поставить на ребро водительские права и в образовавшуюся тень вбить заостренную спичку. Если в трехдневный срок машина не отыщется или не будет возвращена, процедуру повторить, но спичку зажечь.
3.02. Третий крестник жаловался: дом 16-й по Маршала Убо-ревича злыдни заедают. Ведено приобрести в булочной № 13 четыре буханки «Бородинского» и бутылку пальной водки-"ряженки". Потом…"
Дальше не читаю.
Иду спать.
Снится коренастый бородач с блекло-рыжей копной волос. Только теперь рядом с ним из мрака, пахнущего грибами, проступает окровавленная туша. Коза? Овца? Собака?
Мне так и не удается разобрать.
«После (когда обещание дашь достославным умершим) черную овцу и черного с нею барана — к Эребу их обратив головою, а сам обратясь к Океану…»
А человек все копает и копает.
* * *Отворите мне темницу, Дайте быстрого коня…
Четвертые сутки. Будит меня переливчатый «звонковый» свист Фола. Ого! Уже первый час! Ну, я и разоспался… Вместе с кентавром является дородный детина в потертом кожане и с увесистой раскоряченной сумкой через плечо.
— Дроты есть? — деловито осведомляется детина. Но нас уже на мякине не проведешь!
— Сколько надо? — не менее деловито интересуюсь я, игнорируя подмигивания Фола.
— Ну, пучок…
— Пучок? Целый пучок?!
— Ну, хоть десяточек…
Я молча иду в комнату и приношу оперенные электроды.
Восемь штук.
Посетитель заметно веселеет, извлекает из сумки еще теплую кастрюлю с вареной в мундирах картошкой (это я выяснил уже после, когда на кухне заглянул внутрь кастрюли) и основательный кус копченого сала — и собирается уходить.
По всему видно: сало он сперва давать не собирался.
— В отвар Мать-рябины не забудь окунуть, — бросаю я ему в спину, вспомнив работу Валька-матюгальника.
— Да уж не забуду! — детинушка расплывается в ухмылке. — Не впервой! Спасибочки… И уходит. Хлопает дверь.
— Ну, Алька! — С минуту я наслаждаюсь восторгом кентавра, но Фол почти сразу становится серьезным.
— Старшины насчет приятеля твоего, Крайцмана, разузнать пробовали — ни хрена не вышло! Держат его где-то, а где — не ясно. Матери его звонили: тут один на очистных работает, знает Фиму… Он и позвонил. Якобы по работе очень нужен. Так и мать в неведении: откуда-то выяснила, что сын якобы задержан за сопротивление при аресте — и все. Она сама не своя, бегает по конторам, а толку — как с козла молока…
Фол крупно отрезает себе сала и кидает ломоть в рот целиком. Какой же кентавр сала не ест?!
— А Ричарда Родионыча опять видели. В прокуратуру заходил. Небось к той самой следовательше. Вроде как при ней он теперь состоит. В записных «шестерках».
— И то хорошо. Может, мне тоже… к следовательше? Как мыслишь, Фол?
— Не лезь поперед исчезника в стену, — осаживает меня кент. — Приглядеться к этой следовательше надо. С Ричардом родионычем связаться. Тогда и решим. А пока — сиди. Если в другом месте сидеть не хочешь.
Вернулся Сват-Кобелище (Фол открыл ему дверь) и громогласно потребовал свою долю харча. Небось на запах примчался?
— На уж, жри! — Я бросаю ему кусок, который пес немедленно проглатывает.
Бьет, что называется, влет, будто сокол добычу… у-у, про-глот!
Вскоре приходит Валько. Деловито оглядывает «Лявтылева-да» и «каракатицу», солидно кивает — мол, теперь-то мы им жару зададим! — и торопится восвояси: видать, клиенты заждались.
Следом уезжает Фол.
Под сводами моего пристанища вновь медленно, но неотвратимо воцаряется скука.
Хоть что-то мало-мальски интересное случается лишь к вечеру, когда я смотрю на гору грязной посуды в мойке.
Пес лает с неодобрением.
— Вот сам бы и вылизал. Языком, — вяло пытаюсь я увильнуть, но пес пресекает это дело в зародыше, просто-напросто покинув кухню.
Сунувшись к мойке, я обнаруживаю отсутствие воды в кране. Ничего особенного в этом нет, и что делать в таком случае, я знаю прекрасно. Ведь вы, наверное, тоже не особо задумываетесь, как завязать на ботинке шнурок? Булка и постное масло под рукой. А вот и горелка.
В трубах булькает, урчит, из крана вытекает несколько капель ржавой жижицы — и все. Сволочь-квартирник явно отлынивает от работы. Жертву-то мою он сожрал, не поперхнулся — а заниматься прямыми обязанностями ему лень! Или это мой облом ему каким-то образом передался?
— Ах ты, тварюка, — бормочу я во злобе. — Матюгальника на тебя нет!
В трубах урчит сильнее — и тут на меня снисходит озарение! Конечно, мои познания в великом и могучем искусстве сквернословия и в подметки не годятся изыскам Валька. Но, как доверится, чем богаты, тем и рады. Я от души обложил квартирника всеми известными мне ругательствами (повторившись всего дважды!) — и напоследок со злорадной ухмылкой, нарисовав пальцем в воздухе косую пентаграмму, швырнул сквозь нее в мойку случайно завалявшегося в кармане «Мойдодыра». Живо представив при этом, как квартирник испуганно ищет местного утопца, как суетится в трубах Тот, спешно пробивая пробку из ржавчины, как долгожданная вода устремляется…
Результат превзошел все ожидания. В трубах панически взвыло, и вода из крана ударила бешеным напором, а я стоял и смотрел на плоды своего камлания, не в силах сдвинуться с места.
Ведь получилось же! Получилось! Кажется, я действительно понемногу становлюсь шаманом…
* * *Ты начальничек, ключик-чайнцчек,
Отпусти до дому…
Четвертые сутки (продолжение, м-мать его, следует!). Бесконечные, резиновые… тянутся, не рвутся. Продолжает сниться чертов мужик с мечом (уже днем мерещится, с-сволочь!), и постепенно вокруг него прорисовываются всякие детали: три темные чаши с росписью, крутобокая амфора, кривой иззубренный нож, вязанка хвороста…
Уже затемно меня вновь навещает матюгальник, и я радуюсь ему, как родному брату!
— Звиняй, хлопче, шо мы так долго… Делов навалилось — во! — Валько выразительно щелкает себя по горлу, а потом проводит по нему же пальцем. — Гроши мы принесли, як обицялы! Ось…
Он протягивает мне две мятые десятки и пятерку.
— И горилку — само собой! — Матюгальник лезет в сумку, из которой остро пахнет самогоном, но не простым, а пряным, настоянным явно на чем-то экзотическом.
— Эх, силы бы з тобою да дернули по маленькой — та ось Пирр попросыв бугаю харч задать. Бежать надо, — сокрушенно вздыхает Валько.
— Бугаю? Это Мине, что ли?!
— Ото ж! Миня! Родственная душа!
— Слушай, Валько, пошли вместе, а? Я тут скоро совсем сдурею, волком выть начну!
Матюгальник сочувственно косится на меня.
— Тебе б, хлопче, хорониться… Эти, колесатые, говорили… Он встречается со мной взглядом и машет рукой.
— А-а, хай им всем грець! Пишлы! Зовсим хлопца замордувалы!
И я кидаюсь лихорадочно собираться, прихватив в последний момент один из «дротов». Дальняя Срань — те еще районы, без заточки стремно.
— Кобеля дома оставь, — командует матюгальник уже в дверях, — Миня собак не жалует. Досталось ему от них… Сват-Кобелище скулит изнутри.
* * *Матюгальника Миня явно знал — выбежал сразу, гулко топоча копытами. И едва не сшиб нас с ног, норовя облизать, мыча едва ли не членораздельно и вообще всячески выражая свою симпатию.
Истосковался.
Пока я треплю чадушко по загривку и чешу за волосатым ухом, Валько извлекает из холщового мешка харч для «бугая»: пару буханок ржаного хлеба, кочан капусты, дюжину вялых морковок, консервы, завернутую в бумажку соль…
— Ты консерву в миску ему положь, вона она, за ящиком, — инструктирует меня матюгальник. — А хлеб разломи, да посоли круче! Минька за солонец мать ридну удавит, любит это дело…
— А ты? — я оборачиваюсь к навострившемуся было уходить Вальку.
— И я люблю.
— Я не про соль. Куда это ты собрался?
— А мне тово… до кума сбегать надо, — мнется Валько. — Я тебе ключ оставлю, на всяк случай, а через час возвернусь — тут поруч. Як, домовылысь?
— Домовылысь! — я ничего не имею против побыть с Миней тет-а-тет, без посторонних. — Только ножик у тебя есть? Консервы открывать?
— А як же! Ось! — Ко мне перекочевывает старый перочинный нож с добрым десятком лезвий, и матюгальник резво спешит к выходу.
Миня к тому времени уже вовсю хрумтел капустой, а я занялся «харчем». Вскрыл банки, вывалил их содержимое в здоровенную алюминиевую миску, потом разломил обе буханки «Бородинского», густо посыпал солью .. Ведро с чистой водой стояло рядом, и, быстро покончив с принесенными гостинцами, Миня ткнулся в него мордой, шумно хлюпая и отфыркиваясь. Действительно, бугай бугаем, особенно когда на четвереньки становится! Разве что в джинсах.
И взгляд такой, что долго не выдерживаешь.
Отворачиваешься.
Наконец Миня напился и вновь сунулся ко мне. Он смотрел на меня сверху вниз (роста в бугае было добрых два метра), а казалось, что — снизу вверх. Как сын, с надеждой глядящий на строгого отца.
«Папа, можно мне пойти погулять?»
Косматая ручища неуверенно скребет ногтями по моей груди.
Рога склоняются, тычут в сторону лестницы.
— Мммы-ы-ы…
— Гулять?
В ответ Миня радостно кивает — и я сдаюсь. Сразу и практически без сопротивления. На улице уже темно, Валько вернется не скоро, а я по себе знаю: каково оно, круглые сутки в четырех стенах! Ключ у меня есть, опять же заточка наготове, побродим туда-сюда — и вернемся.
Я хлопаю Миню по плечу, и мы весело направляемся к ступеням.
Интересно, поводок ему нужен?..
Переступив порог, Миня останавливается, с любопытством оглядываясь по сторонам (видать, нечасто его прогулками баловали!), шумно втягивает ноздрями морозный воздух — и выпускает целое облако пара.
— Ну, куда пойдем?
Чадо соображает с полуслова и резво топает в обход кинотеатра, время от времени оглядываясь на меня: не отстал ли? Ну точь-в-точь ребенок — и погулять хочется, и потеряться боязно!
Я догоняю бугая, и мы идем рядом, оставляя за собой на девственном снегу две четкие цепочки следов: здоровенных копыт и ботинок на рифленой подошве.
Сбоку от кинотеатра начинаются старые гаражи, сплошь докрытые матерными надписями вперемешку со знаками-оберегами. Фонарей тут нет, но луна-подруга, разорвав в клочья мрачную завесу облаков, услужливо подсвечивает с небес, словно указывая дорогу. Куда? А, не важно! Побродим по окрестностям с полчасика — и назад.
Обойдя гаражи, мы выбираемся в переулок, странно — тротуар практически расчищен от снега. Так, слегка припорошило сверху, и все. С обеих сторон громоздятся безликие коробки бетонок-пятиэтажек, кое-где в окнах горит свет, но людей не видно. Ну и отлично! Шалить, уподобляясь кентам, мы не собирались (во всяком случае, я). Одно неясно — что ж они все по домам сидят? Еще и восьми вечера нет, детское время…
Словно в ответ на эту мысль, в ближайшей подворотне мелькает тень. Застывает на миг, размазывается вдоль стены — и исчезает. Все-таки напугали кого-то!
Отворачиваюсь.
Иду дальше.
— Раз, два, три, четыре, пять… — уныло бубнит за нашими спинами из подворотни чей-то голос. Детский, не детский — не разберешь.
— Я иду искать! Иду искать!..
Нет, не телевизором единым жив человек. Вон, в прятки играют. Детвора, наверное.
— Иду искать! — голос прежний, тоскливый, но звучит он уже с другой стороны переулка, от мусорного бака.
Когда это он перебежать ухитрился? Или здесь эхо такое? Я поглядываю на Миню, но тот не обращает на шутки акустики никакого внимания. Таращится на освещенные окна, иногда начинает что-то бормотать, заискивающе трогая меня за плечо, тычет пальцем то в одно окно, то в другое.
— Ты чего-то хочешь, Миня?
— М-ма-а-а…
Эх, создатель я хренов!
— …иду искать! — на этот раз выкрик раздается совсем близко, и я начинаю озираться. Черт, да ведь это не ребенок! Не бывает у детей таких голосов. Этот голос только похож на детский, как звучат травести в театре или в мультиках. Сю-сю, уси-пуси, а на самом деле: морщинистая бабешка с сигаретой в зубах.
Под одежду забирается неприятный холодок. Бомжа-исчез-ника я уже имел честь видеть. О «Лектрючках» имел честь слышать. С квартирником, опять же, поцапался…
Мало ли какая пакость еще объявится?!
Грустно, девушки… Конечно, со мной Миня — живая гора мускулов, да еще и с рогами-копытами в придачу. Только Миня ведь у меня мирный, и вообще стыдно ребенком заслоняться. Какая от него помощь в случае чего?
В случае — чего?
— Я иду искать! Иду! — доносится от неработающего фонтанчика, потом из-за старой липы; потом опять рядышком, почти вплотную.
2
Кажется, пора заканчивать прогулку.
— Я иду искать! Кто не спрятался — я не виноват… Не ви — новат! — теперь голос-обманка звучит с асфальтового пятачка в конце переулка. Дальше высится глухая стена. Тупик.
И пятачок абсолютно пуст.
— Не виноват! Кто не спрятался — я не виноват!
В голосе поет торжество. Я невольно пячусь задом, и вдруг со спины меня протягивает сквознячком.
Сзади!
Оборачиваться нельзя, нельзя ни в коем случае — я не знаю, почему, но… суставы скрипят несмазанными шарнирами, позвоночник грозит треснуть…
Я повернулся.
С неба сыплется реденький снежок, и пороша контурами очерчивает облако, грозовое облако, чернильное пятно, оно висит над тротуаром в каких-нибудь трех шагах — и смогрит на меня.
Без глаз.
— Кто не спрятался — я не виноват, — наждаком царапает по ушам. — Нашел. Стукали-пали…
— Сгинь… Изыди! — шепчу в ответ дрожащими губами или только думаю, что шепчу?
Скрутить кукиш? Голый зад показать? Как же, задобришь такое дулями-задницами!..
Облако шевелится и начинает мерцать.
— М-м-м-м… — это Миня. Он просто стоит рядом и таращится на облако. Не знаю, страшно ли ему, не знаю, ведомо ли ему вообще чувство страха, зато про себя я это знаю наверняка.
Отступаю, ухватив Миню за предплечье, и вспоминаю: позади тупик!
В мерцании проклятого облака проступают очертания фигуры… детской фигуры. Если только можно представить себе ребенка-дебила выше Мини на локоть! Покатый лоб нависает над глазками-искорками, рот течет вязкой слюной, безгубый, беззубый рот, где внутри черного провала что-то смутно ворочается, желая выйти наружу; руки безвольно свисают плетьми…
