Это в старых мультфильмах да на картинках кенты на лошадиных ногах бегают. А на самом деле — полюбуйтесь! Лежит себе этакое чудо поперек колес, хвостом рубчатые их края трет и грудь полуголую обеими руками чешет — аж волосы встают дыбом!
А что ржет иногда — так и мы не без того…
Ритка тоже, забыв обо всем, следил за эволюциями Фола. Потом они с кентавром встретились взглядами — и бравый сержант смущенно отвел глаза, зардевшись, аки майская роза. Фол чуть заметно усмехнулся и придвинул к себе ближайшую кружку.
Мы со служивым не замедлили последовать его примеру.
— Ну что, — говорю, — как я понимаю, вы уже успели познакомиться. И даже неплохо провести время, перемывая мои косточки.
Фол в ответ опять хмыкает, а Ритка молчит.
— Итак, друзья мои, я наконец с вами, кости мои отмыты добела, и мы можем открыть наше маленькое пивное совещание.
При слове «совещание» наш сержант заметно морщится, темнея лицом.
— Кончай, Алька! — Ритка вдруг становится до неприличия серьезным, превращаясь в Ричарда Родионовича, и хлопает увесистой ладонью по столу.
Кружки дребезжат и слегка подпрыгивают, едва не расплескав свое содержимое.
— Я тебя знаю — ты еще целый час трепаться можешь. А мне не до трепа сейчас. Потому что я буду разглашать служебную информацию, а за это меня с работы попрут в два счета. Только работа работой, а…
Я как-то сразу заткнулся. Редко доводилось видеть Ритку в таком состоянии, и если доводилось — дело всякий раз пахло жареным. Горелым дело пахло. Особенно когда Ритка свою службу работой называет.
— Совещание у нас было, — буркнул Ритка, глядя мимо Фола. — Только не пивное, а для младшего комсостава. И то, по-моему, не для всех, а для тех, у кого характеристики — комар носу не подточит. Начуправ выступал, а я и не помню, чтобы господин Хирный перед унтерами речи держал. Ничего особо конкретного: усиление бдительности, обстановка в городе, у церкви Георгия Победоносца амбар обчистили, да не простой, а с казенными валенками… замок взломали, и запорное слово взломали. Короче, со следующей недели нам при выходах на патрулирование будут выдавать автоматы. С полным боекомплектом. Все подразделения — в повышенную боевую готовность. Вне работы разрешено носить личное оружие. Двоих прапоров, не сдавших зачет по «скобарю», и одного за «гноение табельного палаша посредством ржи» — подвергнуть взысканию. А в самом конце было сказано, что намечаются провокации и мы должны быть готовы дать достойный отпор.
— С чьей же стороны намечаются провокации? — очень спокойно поинтересовался Фол, накручивая на палец кончик хвоста.
— Угадай с трех раз.
— С нашей, — так же невозмутимо кивнул Фол.
— Угадал. Более того, под занавес встал какой-то рыжеусый полкан в общевойсковой форме, но с Михайлой-архаром на петлицах и сказал, что при малейшей провокации со стороны кентавров и иных преступных элементов (как вам формулировочка?!), в случае угрозы жизни и здоровью мирных граждан нам разрешено действовать согласно параграфу «Низвержение». Слыхали, что это за параграф?!
— Нет, — ответили мы с Фолом одновременно.
— Это разрешение открывать огонь на поражение без предупредительных выстрелов.
Скуластое лицо Фола отвердело.
— А… Первач-псы? — еле слышно выдохнул кентавр. — Они что, простят?! Простят, да?!
Тут уж задумался и я. Ведь почему разборок по городу полно, особенно в темное время, о Дальней Срани я вообще не говорю, — а убитых, почитай, нет? Одни раненые… Потому что — Первач-псы. Разборки, раненые, кражи, грабежи, аферы всякие — это дела людей, то есть Этих. А за убийствами Те следят.
Тут тюрьмой не отделаешься. Сто раз в кино видел, как варнака Первачи преследуют, а один раз живьем сподобился. Вечером, на улице. Потом месяц кричал во сне — все лицо его снилось.
Ритка рассказывал — для того и учат служивых палить по конечностям, чтоб не убить кого ненароком. Ну а если шлепнул при исполнении — до заката солнца беги в ту же церковь Георгия Победоносца, где рядом амбар с валенками, хватай попа за бороду!.. Пусть разбирается, запрашивает сводку и, если не было превышения, исповедь принимает. Первачи не разбирают, жорик ты или хрен с бугра… А если они за тобой хоть час погоняются — исповедуйся после, не исповедуйся, все одно ты теперь не человек, а студень трясущийся.
В лучшем случае.
В худшем же — пацаны малые и те знают: нашли под забором или в подвале труп с синюшным цветом лица и разрывом аорты — значит, звони «02», сообщай, что убийцу нашел, после кары заслуженной.
Приедут, подберут…
Местные «акулы пера» (редкие привозные газеты-журналы именовали Первач-псов не иначе чем «психоз Святого Георгия», уделяя им внимание наравне с последствиями ультранаркотиков, не более) — так вот, местная пресса регулярно запускала «жареных уток». Дескать, криминальные умы нашего розлива наконец открыли-таки способ мочить ближнего своего, обходя неусыпное внимание Первачей. Нюх им, мол, сбивали: то ли заговором «Табак-зелье, удвой везенье…», то ли кощунственным молением, где надо на деревянный крест вниз головой подвешиваться… Утка грузно взлетала и шлепалась в клоаку перманентных сплетен. «Братва» по-прежнему ходила без стволов (кому охота рисковать, здесь не пофартит — зоной не отделаешься!), а мирное население, гуляя темными переулками, если и тряслось за собственную шкуру, так этот интерес-трясучка был опять же чисто шкурный, не жизненный.
В дайджесте «Версия» опубликовали на днях годовой процент убийств по Москве, Нью-Йорку и Токио — ужас! Конец света! Никогда туда не поеду… да я ли один?!
— Знамение, полковник сказал, было, — с отвращением процедил сквозь зубы Ритка. — То ли стены управы сизыми пятнами пошли, то ли образ Галактиона Вологодского кровью возрыдал — короче, намекнули нам, что дело богоугодное, а Те закроют глаза на лишнее рвение.
— Вот как, — эхом отозвался Фол. — Ясно. Наши, конечно, хвост к небу задерут — и на автоматы. Прав был ваш начуправ — будут провокации. И стрельба будет. Я среди своих не последний, но… Не со мной тебе встречаться надо было, Ричард Родионыч, сержант-чистоплюй! Со старшинами нашими — вот с кем!
— Нет, — жестко отрезал Ритка. — Сам им расскажешь. Я в пивбаре сижу, пиво пью с другом детства, знать ничего не знаю, не ведаю — а если кент с нами оттягивается, так он Алика приятель, а не мой! Соображаешь, Фол?
Тут мне дико захотелось курить. Вообще-то я курю редко, хотя сигареты в кармане обычно таскаю. А сейчас… неладное что-то затевалось в городе, о чем говорил Ритка, что носилось в воздухе уже давно, постепенно сгущаясь, приобретая конкретные формы; я почувствовал, как волнение и страх закипают внутри меня, и попытался сбить эту волну при помощи привычного «транквилизатора» — сигареты.
Я сунул руку во внутренний карман. Вместе со спичками и початой пачкой «Атамана» там обнаружилось больше десятка клетчатых тетрадных листков, мелко исписанных незнакомым почерком. Труды Ерпалыча, что ли? Мемуары? Я поспешно чиркнул спичкой, прикурил и прочел наугад:
«АКТ ТВОРЕНИЯ»(страницы 1-3)…Вы не поверите, Алик, но все началось с телевизора.
Во всяком случае, для меня.
С банального телевизора «Березка», не помню уж сколько сантиметров по диагонали, который упрямо не желал работать больше получаса. Вспыхивал, трещал, экран становился белым — и все. Приходилось его выключать и включать заново. Еще на полчаса. Кто только из моих технически образованных знакомых не лазил в телевизионные потроха! Слышались непонятные слова типа «блок развертки» и «странность», менялись детали, на которые уходила львиная доля моей мизерной зарплаты, стирались до основания отвертки… Все тщетно. Он не хотел работать.
Вы понимаете меня, Алик? О, это чувство беспомощности перед капризами техники!.. Ну да, вы ведь и сами — несчастный гуманитарий.
В конце концов я махнул на проклятый телевизор рукой, поставил его на кухне поверх холодильника и лишь изредка, в приступе душевного расстройства, напевал при виде вечно голубого экрана:
— Некому березку доломати…
Года три спустя мы сидели на кухне с одним моим приятелем — имя его вам ничего не скажет, тем паче что во время Большой Игрушечной он погиб под развалинами собственного дома. Сидели, пили водочку, заедали маринованными баклажанами. Говорили о возвышенном, поскольку дам поблизости не наблюдалось и можно было дать волю языку. Слово за слово, спросил он у меня про телевизор. Я объяснил. Ну а он от водочки раскраснелся, смеется — хочешь, спрашивает, починю ? Только не пугайся и не считай меня душевнобольным.
Не успел я кивнуть, как он уже телевизор ладошкой поглаживает. Пыль стер, забормотал что-то, потом баклажан взял и давай экран натирать. Ну и постного масла за решеточку динамика капнул.
Ничего удивительного, скажете? Это для вас, Алик, ничего удивительного, потому что немалую часть сознательной жизни вы прожили уже после Большой Игрушечной! А тогда за такие манипуляции смирительную рубашку надевали. Мало ли, сегодня он телевизор взасос целует, а завтра с топором на ближнего кинется! Ну да неважно… Короче, включаем мы чертов агрегат и сидим себе дальше. Работает. Час работает, два, три… изображение такое — любое японское чудо техники от зависти сдохнет!
Вот так я впервые и познакомился с сектантами Волшебного слова. Впрочем, к тому времени их почти никто не звал сектантами, особенно в кулуарах не так давно организованного НИИПриМ. Института Прикладной Мифологии.
Через неделю приглашают меня…
* * *Словно издалека до меня донесся голос Ритки:
— Так что лучше на время вообще уматывайте в пригородную зону. Рассосетесь по области, глядишь, через пару месяцев уляжется… Только все сразу не ломитесь, чтоб не создавать ажиотажа — сперва женщины и дети, потом старики, потом остальные. И пусть эти остальные хотя бы в ближайшую неделю из Дальней Срани не высовываются, чтоб нашим не к чему придраться было. Понял?
— Понял, — это уже Фол. — Попробуем. А с фермерами мы издавна на коротком колесе — перезимуем… впрочем, какая зима! — март месяц на носу…
Дальше я их не слушал.
Что ж это творится, господа хорошие?! Крыша у меня совсем поехала, что ли? Выходит, Ерпалыч книжицу свою дурацкую мне подсовывал, только чтобы я это письмишко прочитал? Да еще с наказом: ежели опосля ему звонить вздумаю, так непременно под «Куреты» вопиющие, дабы враги не подслушали часом, как я губами шевелить буду?! Ну знаете…
— Алик, извините, но вас просят к телефону! Я поднял голову.
— Что? А, Гоша… да, иду, иду!
Телефон стоял в подсобке, позади стойки. Уже беря трубку, я предчувствовал, что ничего хорошего от сегодняшнего вечера я не дождусь. Но голос, который я услышал…
— Алик, ради Бога… извините за назойливость, но не могли бы вы сейчас зайти ко мне?
И после долгой щемящей паузы:
— Я вас очень прошу…
Гудки толкались в мембрану, шипя и отпихиваясь плечами, а я все стоял столбом и глядел мимо услужливо улыбающегося Гоши. Я знал, что выполню эту просьбу.
7
— Послушайте, мужики…
Не слушают.
— Мужики… Вы тут обождите, а я на полчасика домой слетаю. Хорошо? Ну надо мне!..
— Если надо, то по коридору налево, в белую дверь с большой буквой "М", — отозвался бесчувственный Ритка, прекрасно зная все мои заскоки и давно к ним привыкнув. — Тебя подбросить?
— Да ну, тут пять минут ходьбы… Лучше закажи мне у Рудяка филе в грибной подливке — жрать хочется до зарезу! — да скажи, что для Алика. Луку пусть много не кладет. Ну, я пошел?
— Я его доставлю, — вмешался Фол, мигом выворачивая колеса и вставая во весь свой немалый рост. — У тебя, Ричард Родионыч, мотоцикл на привязи, пока ты цепь отомкнешь… А я всегда «на ходу»!
— Да у меня с пол-оборота… — завелся было Ритка, но мы с Фолом уже пробирались к гардеробу за моей курткой. В итоге наш бравый жорик-ренегат махнул рукой и принялся за пиво, явно намереваясь с пользой дожидаться моего возвращения.
Выбравшись на улицу, я запахнул куртку и с наслаждением вдохнул сухой морозный воздух.
— Садись, — Фол хлопнул себя по… ну, короче, по спине, покрытой джинсовой попоной, из-под которой валил пар.
Кентавр раньше подвозил меня несколько раз, так что я, нимало не смущаясь, вмиг устроился поверх попоны и ухватился за горячие мускулистые плечи. Торс Фола был затянут лишь в футболку с надписью «Халки» (что сие означало — убей, не знаю). Верхней одежды кенты не носят, да и не нужна она им. Неизвестно, жарко ли им летом, но зимой они ничуть не мерзнут — это факт. Такие уж они удались горячие. И вовсе не потому, что в венах у них солярка и шерсть у них внутри, под кожей, не растет — чушь это, сказки дураков и для дураков.
Фол рванул с места и помчался по улице, забывая притормаживать на поворотах. Ездят кентавры почти беззвучно, если песен не горланят, и скорость у них при этом — куда любому служивому на мотоцикле! Короче, кататься на них верхом — одно удовольствие, только мало кто об этом знает.
Видел я, как они детей человеческих из Дальней Срани на себе катают; да детишки те не чета обычным центральным чистоплюйчикам… А взрослые даже там не напрашиваются. В детстве пробовали, потом выросли — все, отрезало. Боятся. Или стесняются.
А мне — плевать. Друзья мы с Фолом. Я его семь лет назад у подъезда своего подобрал и не знаю, как в одиночку к себе на третий этаж затащил. Раненый он был. Жорики в него стреляли: Фол с дружками по молодости витрину расколошматил, а рядом с витриной банк какой-то был, сигнал оттуда пошел, что кенты банк грабят, вот служивые не разобрали сгоряча и пальнули вдогонку. Память о Большой Игрушечной тогда совсем свежей была, не запеклась-заросла, любой шухер — светопреставление… А жорики — тоже люди. Две недели я Фола выхаживал, вместе с Натали (она по тем временам еще со мной жила и о ребенке мечтала), чудом спасли — Натали у меня с медобразованием, а в храм-лечебницу или там к батюшке мы обращаться боялись.
Свечку Марону-Сирийцу ставил за болящего, если жар долго не спадал, а на большее духу не хватило. Вот с тех пор я все думаю — может, это Ритка в Фола стрелял?
Может, и Ритка.
Чего уж теперь…
Доехали мы за пару минут. Фол плавно притормозил у моего подъезда, и я соскочил на снег.
— Тебя подождать? — спросил Фол.
— Нет, не надо. Не заставляй Ритку долго пить в одиночестве. А я скоро вернусь. Не уходите без меня, хорошо?
фол кивнул и чуть ли не со свистом умчался, подняв за собой целую метель.
А я, набрав полные ботинки снега и прыгая через ступеньки, вихрем ворвался в подъезд (только не в свой) и отдышался лишь у обитой ветхим дерматином двери, за которой и обитал странный человек — псих Ерпалыч.
«Алик, ради Бога… извините за назойливость, но не могли бы вы сейчас зайти ко мне? Я вас очень прошу…»
Еще спустя пять минут я очень хорошо понял Ритку. Потому что на сотый призыв хриплого звонка никто в сотый раз не откликнулся.
Я сел на ступеньку, обмахиваясь краем шарфа — и до меня донесся какой-то приглушенный звук.
Не то стук, не то стон.
Я прислушался — да нет, все тихо… а вот опять повторилось. И еще раз, но уже совсем еле слышно. Я вскочил, приложил ухо к двери, постоял так с минуту, но больше ничего не услышал.
Попробовал дверь — крепкая, однако…
Ломать, конечно, не строить, только хорош я буду — явился на ночь глядя, хозяина дома не застал, так дверь ему сломал… да и не потяну я один эту штуковину.
