— Ага, попался, проходимец! Будешь теперь знать, как… — Вопль глохнет, удаляется… Тишина.

— Он хотел крови, — оборачиваюсь я к Фолу, и кентавр понимающе кивает. — Кто-то приучил его…

— Гляди, Алька!

Я резко оборачиваюсь, едва не подпрыгнув.

Что там еще?! Месяц-из-Тумана сквозь потолок лезет?!

Нет, на этот раз со стеной и потолком все в порядке, а вот на обоях… на обоях быстро проступают ровные ряды аккуратных черных букв, складываясь в слова.

Мене, текел, фарес… Валтазаров пир с мясом по-гамбургски.

— Уважаемые Иероним Павлович и Олег Авраамович! Мы искренне сожалеем о возникших между нами досадных недоразумениях и о тех неприятностях, которые вам довелось пережить. — Обернувшись, я обнаруживаю в дверях Ерпалыча, который, собственно, и читает сейчас вслух настенное послание. — Думаем, что нам необходимо встретиться и обсудить создавшуюся ситуацию. Надеемся, что наше предложение вас заинтересует. Безопасность встречи гарантируем. Готовы встретиться в указанном вами месте -и в удобное для вас время. Времени для раздумий у обеих сторон было достаточно. Остальные условия также на ваше усмотрение. Поверьте, мы заинтересованы в сотрудничестве, а отнюдь не в конфликтах. Ответ оставьте здесь в течение ближайших суток.

Чуть ниже на обоях имелся довольно вместительный пустой прямоугольник, обведенный черной траурной рамочкой. Место для некролога…

Урод! Нельзя так шутить!

Особенно ирочтя постскриптум:

«Р. S. Привет вам от вашего друга Ефима Гавриловича Крайцмана».

— У них Фима. Надо идти на встречу. Впрочем, это понимают все.

— Вы правы, Алик. Только хорошо бы сначала привести в чувство девушку.

Я присаживаюсь возле Идочки на корточки, бросая Фолу:

— Духовку выключи. А то мясо сгорит.

Я на удивление спокоен. Фима жив, и это главное. Будем договариваться. Это такой город. Это такой мир. Нам здесь жить.

2

Не люблю звонки в дверь.

С недавних пор — не люблю. Но открывать все равно пришлось.

Архаров на лестничной клетке не обнаружилось, исчезники отсутствовали, заказчики на «дроты» и «мулетки» сегодня тоже поленились ко мне зайти по новому адресу — зато имелась почтальонша в единственном числе.

Старенькая Валентина Петровна, которой хвала и честь! — всего за премиальную гривну, не учтенную налоговыми волками, она заходила по сто раз, лишь бы застать адресата на дому и лично вручить ему письмишко или там бандеролечку.

— Здрасьте, — тихо сказала Валентина Петровна.

Глаза она почему-то прятала.

— Здрасьте, — откликнулся я, машинально роясь по карманам.

Денег не было.

Понятливый Фол на всякий случай не показывался, прикрыв дверь в комнату, где после визита Того пребывала без чувств сестренка милосердия; а Ерпалыч уже спешил к нам с вожделенной бумажкой наперевес.

Странно: взгляд почтальонши при виде денег остался тусклым.

— Это вам, Олеженька… извините, ради Бога, это не у нас столько мурыжили…

Длинный конверт доверчиво ткнулся мне в ладони; и почтальоншу как ветром сдуло.

Даже лестница не откликнулась на ее шаги.

Ничего не понимая, я распечатал письмо. Наскоро вытащил четыре листочка, глянул на середину ближайшего.

«Год, упрямый как бык». Бред какой-то! При чем тут бык?!

«…что нужно есть на Новый год? Я думаю: то, что есть. Но обязательно под сто пятьдесят! — и обязательно чтобы 40 градусов! Потому как если перемножить граммы на градусы, да еще по Фаренгейту, то обязательно заиграет кровь. А когда кровь играет, вы начинаете стучать копытом, потом вам начинает казаться, что рядом не старая корова, а молодая телка и в новогоднюю ночь она не собирается крутить хвостом…»

— Что с вами, Алик? Вам плохо?

Это Ерпалыч.

— Мне хорошо, — отвечаю я и моргаю, моргаю раз за разом, потому что стеклистая пелена мешает смотреть, а смотреть надо обязательно. — Не волнуйся, старик, это привет из-за грани. Не волнуйся, все в порядке…

Следующий листок.

Середина.

"…недавно перечитал твои последние книги. Не удержался. Не люблю громких слов, но вижу, сынок, что ты становишься мудрее. Это не только жизненный опыт, это опыт души. Может быть, я становлюсь старым, но меня все больше тянет к вечному, к конечности и бесконечности жизни-смерти, к размышлениям о разных сторонах добра и зла… Я старше тебя почти вдвое, а ты рассуждаешь об этом уже сейчас. Бог тебе в помощь. Конечно, полнее и ярче ты живешь в вымышленных мирах, быт только как бы. обусловливает эту жизнь. Хочу только предостеречь от некоторых оценок. К беде, множество людей не «не хочет», а не может в силу возраста или способностей реализоваться в новом и очень нестабильном мире. Я не говорю о кухонных балаболках или демагогах. Стариков жалко. И тех, кто на подходе. Как им перестроиться? Эти же беды (хочешь, верь, хочешь, нет!) подстерегают и у нас, за океаном. Конечно, легче жить воспоминаниями… Вчера я долго объяснял одному новоявленному умнику, что ад и рай в нас, а не где-то. И когда человек лишается телесной оболочки, когда ему уже не нужно заботиться о поддержании своего физического существования — он остается один на один с тем, что раньше невесомо находилось в нем. И ад или рай, живший в нем, увеличивается в невероятное количество раз. Теперь не на что отвлечься. Вечный рай, вечный ад-и нам здесь жить.

— Надо остановиться, иначе я не вернусь к обычным, повседневным вопросам. Пашка передает тебе привет; у него здесь завелась девочка — хорошая девчонка, говорит по-русски. Думаю, тоже из наших, хотя не выяснял пока. Здоровье мое…"

И в конце последнего листка, беглым почерком — слова, которых мне никогда не доводилось слышать от него:

Ты укрывал от метелей и вьюг,Ночью в глазах твоих было светло,С каменным сердцем мной преданный друг,С каменным сердцем, в котором тепло.В чем мне виниться и каяться в чем?!Раненым псом под забором визжать?..Ты не ответил? Ты умница, дом,Дом,Из которого я не хотел уезжать…

Глаза слезятся, я моргаю, и легкие капли муравьями бегут по щекам: врут, что слезы соленые, врут! — у них вкус ледяной воды из родника, от них ломит зубы и губы пляшут измученными танцорами!..

Лжи доверяешь, свет путаешь с тьмой,Дань забываешь отдать красоте;Мысли? Они, между нами, дерьмо,Просто дерьмо, без особых затей.В жизнь, будто в стенку, колотишься лбом,Стенка на стенку, и к стенке прижат…Все это, все это, все это — дом,Дом,Из которого, в общем-то, не убежать…

Письмо от отца, отправленное еще в октябре, опоздало почти на пять месяцев.

***

— Все в порядке, Ерпалыч, — повторил я, глядя куда-то далеко, где громоздились стеклистые башни из самых простых на свете слов. — Все в полном порядке. Лучше не бывает.

3

…Вокруг нас меркнет, замерзая прямо на глазах, короткий зимний день. Мы с Ерпалычем стоим, переминаемся с ноги на ногу в стиле «два прихлопа, три притопа» — скоро весна, но по вечерам мороз словно спохватывается, стараясь наверстать упущенное, свистит поземкой, норовит забраться под куртку, ледяными иголочками осторожно трогает лицо.

Тихо. Просто неправдоподобно тихо; даже не верится, что совсем рядом — большой город и глазницы домов лучатся теплым светом, гудят на улицах машины, спешит домой с работы служивый люд, детвора с гиканьем швыряет друг в друга снежками, мигают, переливаются неоновые рекламы, из баров и кафешек звучит музыка, на рогах домовых телеантенн бьются на ветру многочисленные разноцветные тряпочки-уговорки — очень помогает для повторной трансляции любимого сериала…

Здесь, в яру, — тишина. Белое безмолвие. Укутавшись в снежные маскхалаты, притаились по склонам заросли каких-то невнятных кустов, молчаливо застыли поблизости деревья — тополя, полдюжины ив и одна елка (как ее только на Новый год до сих пор не спилили?); поодаль сиротливо стынет под пушистой шапкой маленький деревянный сортир… В сортире прячется Валько-матюгальник, сипло покашливая в рукав (глотку разминает, что ли?!), а за покосившимся строением притаился в засаде гнедой Пирр — потому что внутрь он никак не помещается.

Ну и ладно, кенты — они морозоустойчивые.

Еще двое таких же морозоустойчивых засели в огромной, метра два в диаметре, сливной трубе, через которую мы сюда и выбрались. Фол и Папочка. Они там, внутри, — только отсюда их не видно. Да и самой трубы не видно за кустарником, служащим арматурой целому сугробу-бархану.

Отчего-то мне думается, что бархан этот не сам собой тут образовался.

Трое людей и два кентавра дежурят наверху: их задача — вовремя подать сигнал, когда объявится ожидаемый визитер. Если же он, визитер, окажется не один, то и сигнал будет совсем другим.

Кажется, мы все предусмотрели…

Встречаться решили прямо сегодня. Если бы не Фима-Фимка-Фимочка, мы-бы еще, наверное, долго колебались — но короткий постскриптум решил все. Видно, досточтимый магистр счел, что нам вполне хватило времени для размышлений, нечего ждать звонка от этих мямлей и пора форсировать обстановку, подключая кнут и пряник.

Или местным «последышам» дал чертей — вот они и засуетились. Оперативно работают, однако… Эй, будущие зав. и зам. местного филиала НИИПриМ! — получите и распишитесь!

Ответ я внес в оставленный для этой цели прямоугольник, орудуя лиловым фломастером, откопанным в ящике стола (это был единственный не засохший). Встречу назначили в яру, под памятным мостиком, по которому я верхом на Фоле удирал от архистратигов.

Половина восьмого вечера.

Сегодня.

Стыдно признаться, но и нам самим хотелось если не действий, то хоть какой-то определенности.

— Прикрытие организуем, — авторитетно заявил Фол. — Должны успеть.

И, дожевывая изрядный кус мясца (таки не подгорело, в самый раз!), направился к телефону. Ерпалыч обеспечил тылы, сунув в кассетник своих любимых «Куретов», я заткнул уши — и Фол вышел на связь.

Прикрытие нам действительно было необходимо. Даже клиническому идиоту не составило бы труда догадаться, какого сорта люди имеют на посылках исчезника-наркомана, приученного к жертвенной крови; а если вдобавок они могут устроить налет архаров на квартиру… Интересно, знает ли магистр о шалостях «последышей»? Может, да. А может, и нет. Какая разница?! В любом случае, у них Фима — значит, встречи не избежать.

Да и надоело бегать жареным зайцем.

Хватит.

На военный совет (или консилиум?) ушло около часа. Мы прикидывали возможные варианты развития событий; выясняли, кто и что нам может понадобиться; Фол благополучно висел на проводе. Приведенная в чувство Идочка смотрела на нас совершенно ошалело, переводя взгляд с меня на Фола, с Фола на Ерпалыча и так далее по кругу, хлопая ресницами и машинально жуя уже вторую — или третью?! — порцию. Еда ее, кажется, успокаивала. Как транквилизатор. Понятно теперь, почему она такая пухлая. С этими ежедневными стрессами…

Наконец план составлен, все, кто надо, оповещены, — и, чтобы расслабиться, мы принимаем по сто грамм из привезенной Фолом бутылки. Ну, не по сто — по сто пятьдесят. В самый раз. В Идочку Фол тоже влил одну стопку, и это наконец вывело ее из моргательного ступора.

Вовремя — нам пора выдвигаться, если мы хотим оказаться на месте раньше другой стороны. А мы хотим.

Да и «транквилизатор» закончился.

— Идочка, мы не делаем ничего противозаконного, — еще раз внушаю я в дверях растерянной и раскрасневшейся от водки сестре милосердия. — Нам нужно встретиться с этими людьми. У них — Фима. С нашей стороны нет и не было никакого криминала. Нас уже никто не ловит и ловить больше не будет. Понимаете?

Идочка кивает.

Ни черта она не понимает! Ей страшно. Но с этим я ничего не могу поделать.

Осталось только на всякий случай, подобно заправским коммандос, сверить часы — во время совета я свою «Зарю» спрятал в холодильник, чтоб «часовой дедка» наелся от пуза и не вздумал артачиться в самый неподходящий момент. Он и не артачится — ишь, тикает сердчишком, бодрячок!

Все, дескать, парни: пора. Я не возражаю.

И вот мы на месте. Папочка с Фолом доставили нас сюда тайным путем бывалых ассенизаторов — через ту самую трубу. По склону-то в яр если и спустишься, то крайне медленно и со всей осторожностью: обледенелые кручи — не лучшее место для прогулок на ночь глядя.

В общем, арестовывать нас тут, в случае чего, весьма проблематично. Все подъезды к яру хорошо просматриваются группой поддержки: вздумай наши оппоненты пригнать сюда взвод архистратигов — заметят еще на подходе. Тогда условный свист, мы ныряем в трубу, где нас ждут Фол с Папой, и поминай как звали!

А с остальных взятки гладки — дышим воздухом на сон грядущий!

Воображение услужливо рисует картину из готовых на все слов:

Визжат тормозами у края обрыва военные грузовики, по мосту бегут архары, на ходу срывая с плеч автоматы, вниз змеями падают веревки, по которым споро скользят люди в пятнистых комбезах и черных шерстяных шапочках-масках с прорезями для глаз. Мы с Ерпалычем вовсю бежим к трубе, позади пули с противным визгом взметают рыхлый, ноздреватый снег, по дну яра мечутся лучи прожекторов, силясь нащупать нас. Из трубы вырывается Фол, обгоняя Папу, и колокольным набатом, перекрывая стрельбу, крики, шум моторов, овраг заполняет монументальный бас шестиствольного Валька, призывающего на головы супостатов всех Тех, оказавшихся в зоне действия его всематерной литургии…

Стоп! Идиот! Фантазия начинает машинально оперировать словами, те оформляются во фразы, абзацы, тащат за собой образы, способные передаться, воплотиться… во что?! Назад, придурок! Вспомни Выворотку, Первач-псов; вспомни неработающий телефон и океан в динамиках!..

Однако мгновенно «выключить» картинку мне не удается, и я инстинктивно делаю единственное, чем можно разрушить готовую стать правдой (мне со страхом так кажется) иллюзию: превратить все в хохму, в анекдот!

Я злорадно улыбаюсь. Получи, подсознание мое пакостное, накося выкуси! Будет тебе и дедушка Фрейд, и радости полные штаны!

И вот уже по склонам с визгом катят на старых картонках от упаковочных ящиков, как любят это делать мальчишки, розовощекие архары. Они дружно швыряют в нас снежки, и мы отвечаем им взаимностью, прячась за стенами снежной крепости, а от мата Валька прямо из воздуха материализуется лавина свежего навоза, обрушиваясь на…

…Я открыл глаза. По противоположному склону, дальше, за мостом, с визгом съезжала целая орава пацанов. Естественно, сидя на упаковочных картонках!

Вот и пойми теперь, что было вначале: яйцо или курица!

Занятый борьбой с собственным воображением, я не сразу замечаю, что рядом закручивается на удивление плотный снежный смерчик. Ерпалыч дергает меня за рукав, я поспешно оборачиваюсь — и вижу их.

Ну вот, только этого нам не хватало!

Снегурочки!

Да еще целых три сразу! Обычно к концу февраля они куда-то пропадают, до следующего Нового года, а вот поди ж ты! Валька, что ли, крикнуть? Я тяжко вздыхаю. Связываться со Снегурочками, особенно дожидаясь запаздывающего парламентера, неохота.