— Али… Алика… Не дайте… убить… Иначе… другой… Дьявол…

— Господин Молитвин! Я наклонилась над ним. Выпрямилась. Взялась за запястье…

— Где больной? Где?

Кто-то в белом халате подбежал, застыл на месте.

Игорь взял меня за руку.

Странно, я никогда не любила этого вздорного, желчного старика. Почему же…

— П-прими, Господи, душу новопреставленного раба Т-твоего…

Голос Игоря заставил прийти в-себя. Вот и все, Иероним Павлович! Вот и к вам слетели проклятые пташечки с колоколенки!

И вам уже не страшен Дьявол, которого вы помянули.

Наверно, тяжело уходить с таким именем на устах!

И снова кровь. На этот раз не на мраморном надгробии.

Темно-красная лужа растекается по пульту, прямо по мигающим лампочкам.

Ефрейтору делают перевязку, накладывают Жгут — неумело, грубо. Наверное, парню больно, во он почему-то улыбается.

Экраны мертвы — кроме одного. И возле него собрались все — Бажанов, интеллигентный господин Мацкевич, лейтенант в штатском, остальные.

Штукарь Лель тоже там — в первом ряду.

А на экране — лицо. Страшное, нечеловеческое.

— No, No! Наткадо нат Кейнари! Ши-коу!

Лель что-то негромко говорит, подается к самому экрану.

Мы с Игорем подходим ближе. Он вновь берет меня за руку.

— No!No!

И вдруг я понимаю, что лицо на экране — человеческое, и когда-то оно было красивым.

Девушка! Совсем юная, раскосые глаза, тонкие высокие брови, смуглая кожа…

…И страшный ожог, превратившийся в сплошное бурое пятно.

Господин Лель тянется вперед, жестикулирует, пытаясь объяснить, убедить.

Щелк! Экран вспыхивает белым огнем, гаснет.

Слышится чей-то громкий вздох.

— Ничего! Ничего! — Николай Эдуардович нервно потирает руки. — Она не одна, нас слышат и другие…

И, словно в ответ, экран вновь загорается.

…Море. Ярко-зеленое море, белые барашки на волнах.

Чайки.

Острый плавник, словно серая молния…

Лицо.

Знакомое лицо с незнакомыми пустыми глазами. Я узнаю этот взгляд — так смотрел на меня умирающий Ворон.

— I'm Paul Zaiessky. Аrе you listening to me?

— Пол? Паша?

Еще ничего не понимая, я бросаюсь вперед.

…Маленькие цифирьки: «06.10.16:40». Она не одна — рядом с наглым видом возвышается загорелый парень, по-хозяйски положивший руку на ее плечо…

«Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!» «Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка!..»

«Эми звонила мне несколько дней назад, чтобы сообщить о гибели моего отца и… и брата. Паши. Павла Авраамовича Залесского».

«Я говорила Полу… Паше…»

Меня пропускают. Господин Лель пытается загородить экран — и отлетает в сторону. Стеклянная вогнутая поверхность рядом, я ловлю его странный застывший взгляд.

— Паша! Павел Авраамович! Я — Гизело…

— Здравствуйте, Эра Игнатьевна. В его голосе нет ничего — ни удивления, ни радости. Мертвые глаза неподвижны, И вдруг я понимаю — это не Пол. Пол мертв. Это — Пол-у-Бог.

— Господин Залесский! — Лель. дышит над ухом, тянется к экрану. — Нам нужна ваша помощь! Нам нужна… Губы — ровные, красивые — еле заметно шевелятся.

— Отойдите! Я буду говорить с госпожой Гизело.

Господина Леля отталкивают — уже без моей помощи. Рядом со мной — Бажанов. Молчит, не вмешивается.

— Эра Игнатьевна, изложите, пожалуйста, что у вас происходит. Прошу сообщить самые достоверные сведения.

Легкий, еле заметный акцент делает его речь еще более странной. Так может разговаривать цунами — страшная волна, притаившаяся до поры до времени в темных океанских глубинах.

— Город бомбят, — осторожно начинаю я. — Очень много жертв. Мы просили прекратить огонь, но нас не слушают. Не хотят слушать…

Пол-у-Бог на экране молчит. Долго, невыносимо долго.

— Почему вы не обратились подобному мне? По моим сведениям, вы имеете такую возможность.

Мы с Бажановым переглядываемся.

— Господин Молитвин умер. Больше нам не к кому обращаться.

— Мистер Молитвин? — в голосе Пол-у-Бога впервые слышится удивление. — Ваша информация не есть полная. Но я понял. Какая вам нужна помощь?

Я вновь смотрю на Бажанова. Теперь — ему слово. Генерал на миг задумывается.

— Господин Залесский! Я глава Временного Комитета Обороны Бажанов. Необходимо нанести удар в воздушном пространстве над всем городом, начиная с самых малых высот. Необходимо также подавить аэродромы противника в районе Белгорода, Полтавы и Ростова. Затем — ракетные установки. Их координаты…

Я не слушаю. Взгляд не может оторваться от мертвых глаз Пол-у-Бога. Кто он? Спаситель? Или тот, кто довершит Второе Грехопадение? Но ведь выхода нет!

— Я понял…

Ровный холодный голос заставляет генерала умолкнуть. Бог думает. Решает. Скрижали еще чисты.

— Эра Игнатьевна! Что скажете вы? Допустимо ли мое вмешательство? Есть ли обстоятельства, вызывающие сомнение?

— Не знаю, Паша! Не знаю…

Я шепчу — тихо, одними губами, но он слышит. Ровные брови чуть заметно сдвигаются к переносице.

— Я должен немного подумать. Слишком большой риск. Но что бы ни случилось — спасибо вам за Эми! Она вас очень любит!

Его голос в этот миг становится другим — почти человеческим, почти живым. Я вздрагиваю, тянусь к холодному стеклянному экрану:

— Пол! Паша! Сделай так, чтобы с ней ничего не случилось! Сделай так…

Поздно. Экран гаснет. Пол-у-Бог ушел.

***

Минуты тянутся, в спертом воздухе висит сизый сигаретный дым. Экраны мертвы, молчат динамики.

Игорь держит меня за руку, и это единственное, что еще заставляет жить.

Чей-то голос — негромкий, чуть дрожащий:

— Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей…

…Спаси меня Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать, вошел я во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня. Я изнемог от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога моего. Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей, враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились; чего я не отнимал, то должен отдать. Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя!

Я стискиваю зубы, стараясь не думать ни о чем, даже о ней. Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя…

Свет гаснет. Легкая дрожь сотрясает земную твердь. Из самых недр доносится еле слышный шепот. Мгновение — и шепот сменяется ревом. Твердь не выдерживает — бетон уходит из-под ног…

Пол-у-Бог решился.

Я падаю, руки Игоря подхватывают меня, я тыкаюсь лицом в его плечо и повторяю имя — единственное имя, которое может спасти, защитить, не дать раствориться в этом безумии, этом хаосе Смерти.

Саша! Сашенька!

5

Странно, мне казалось, что уже ночь… Мне казалось, что я мертва.

И все мы — мертвы…

Под ногами хрустит битое стекло. Впереди — развороченная баррикада. За ней — черные коробки мертвых танков. Еще дальше — горящий Госпром.

Закатное солнце отражается в уцелевших окнах. Или это огни пожара?

— В-вот и все! Я же говорил, с т-тобой ничего не случится!

Рука Игоря обнимает меня за плечи.

Я глубоко вдыхаю холодный весенний воздух.

Улыбаюсь — отвечать нет сил.

Живы!

Живы мы, живы тысячи тех, кто был приговорен к смерти. Бажанов уже уехал на юг — железный парень, наш генерал!

Жив Город.

И в нем нам жить дальше.

Небо снова чистое — ни облачка.

— Здорово! — Игорь оглядывается, на его лице — знакомая улыбка. — А я д-думал, признаться, что н-наверху — лунный пейзаж!

Я не выдерживаю — и тоже улыбаюсь. К счастью, Город уцелел. К счастью — для нас. Те, кто явились убивать, — мертвы. Смерть ушла на север, превращая в серую пыль людей и металл. Но об этом не хочется думать.

Потом!

Все потом!

— Заявление об отпуске н-написала?

— Заявление?

Я оглядываюсь кругом — и внезапно понимаю. Война кончилась, Прокурор Фонаря может подавать в отставку.

— Ничего, п-пошлем факсом! — Игорь смеется, я смеюсь в ответ. Как просто! Можно уходить прямо сейчас, по хрустящему битому стеклу. Дорога в тысячу ли начинается с первого шага. Первого шага к серому пляжу, по которому маленькая девочка гонит синий мяч. К маленькому острову, где живет страшный идол бога Ронго.

Игорь смотрит на часы, вскидывает рюкзак на плечи.

— П-пора! Вертолет уже на месте. Наверное, надо удивиться. Маг — конечно, Маг, но вертолет!

— Жаль, умер г-господин Молитвин! В вертолете как раз три м-места.

Да, жаль! Этот приказ сотрудник Стрела не выполнила.

— Ну что, пошли, голубушка?

Я киваю — и застываю на месте.

Голубушка?!

Игорь вновь смеется, качает головой:

— Я ведь обещал, что сам вытащу тебя! Не заб-была? Видишь, даже «Этна» не понадобилась! Про ужин в «Берлине» п-помнишь?

Я становлюсь камнем — мертвым камнем среди мертвых камней.

«…Держитесь,голубушка. Если что, немедленно шлите сигнал „Этна“. Лично полечу вас вытаскивать».

…Старый добрый дедушка надевает пятнистый комбинезон, деловито подтягивает ремень десантного «АКС-99»…

***

— Девятый! Господи, Девятый!

Вместо эпилога

DEUS

ОПЫТ ВЫСОКОЙ МЕССЫ,

или Он всегда любил счастливые финалы

Я вышел на поиски Бога.

В предгорье уже рассвело…

Александр Галич

Я видел сегодня Бога. Бог ехал в пяти машинах…

Борис Слуцкий

I. KYRIE

«Прощай, Легат; прощай, бог… смешной бог без машины. Прощай…»

Надгробие с мертвой девушкой вспучивается ядерным взрывом, и, прежде чем опрокинуться в беспамятство, я вижу: гребень волны, под которым на алтаре распростерто изрезанное бухтами побережье, а с гребня мне машет Пашкина рука, раскрывая в привете зубастую пасть.

Машу в ответ.

…трижды садился переделывать этот кусок — вотще. Дубль-пусто. В окно, лишившееся стекол еще уТром, при артналете на Павловку, ползет промозглая сырость; два свитера, надетых под куртку, спасают мало, пальцы коченеют, но я знаю — дело не в холоде и не в пальцах.

Просто не всегда Печать в моей власти.

Смешно: подписано в печать, сдано в печать, допускается к печати, не допускается… смешно.

Губы трескаются: больно.

Смешно и больно.

— Иероним Павлович! Что было со мной, когда вы вошли в камеру?

Равнодушное пожатие плеч:

— Вы же знаете…

— Иероним Павлович! Я видела фотографию…

— Тот, кто вам ее показал — редкий дурак! — Старик резко повернулся, глаза блеснули. — А вообще-то говоря, я не давал клятвы Гиппократа. И если бы не Алик… Не Олег Авраамович… Я бы спокойно оставил вас на милость здешних эскулапов.

Откровенно. Только о чем он? Господин алкаш Залесский попросил помочь? С какой радости? Неужели из-за Эммы? Выходит, так!

— Скажите, Иероним Павлович, меня могли принять за… мертвую?

…перечитываю, прихлебывая остывший чай. Раздражает. Соринка в глазу. Все время хочется вычеркнуть это «…если бы не Алик… Не Олег Авраамович…». Прости, старик, — реальность слишком пружинит, когда я умоляю белые барашки на синих волнах подчиниться, создать брешь между смыслом и вымыслом… прости, Ерпалыч, ее я смог оставить, вытащить, вплести до поры в ткань, зато Фиму-Фимку-Фимочку я удерживаю из последних сил, на пределе, не позволяя ринуться в дымный колодец, где свет в конце тоннеля грозит обернуться фарами встречного поезда; а вот Миньку и тебя… не удержать мне тебя, Ерпалыч.

Помнишь: «Ты только поскальзываться не вздумай, у меня у самого ботинки скользкие, не удержу я тебя, Ерпалыч…»

Вот такие дела.

Мне остается лишь раз за разом возвращаться в ту расхристанную комнату, где мы с тобой пили перцовку с утра.

Еще по одной?

Я нелеп, и в этом моя сила.

Бежать некуда. Госпром горит, и огромный небоскреб университета — тоже, и военная академия. Но это — ерунда, пустяки. Страшное — не здесь, страшное там, на юге.

…Перевернутые автобусы, дымящиеся воронки, сорванные взрывом палатки. И люди, люди, люди…

Мы капитулируем.

…я капитулирую. У меня жар. Чайник все никак не хочет закипать, я пританцовываю на месте, потому что иначе упаду, а падать нельзя, нельзя падать… закипел.

Ну почему, почему мне не отпущено блаженства просто взять в руки автомат и выйти на улицу?! — туда, где Фол, Ритка, все, кто еще пытается удержать Город! Я не просил этой чаши; я не хочу, не хочу пить ее, захлебываясь горечью обреченности, проливая капли на одежду…

Но меня забыли спросить, чего я хочу, а чего — нет.

Место каторжника — на каторге.

Место Легата — у Печати.

Обжигаясь, беру чайник — вместо автомата, которого у меня все равно нет.

Кипяток, заварка, мед, зверобой; водки нет, есть коньяк, на донышке — симферопольский винзавод, пять звездочек, на этикетке гей с крыльями и название «Икар». Отца Дедала рядом нет — удрал, скотина, не захотел на этикетку, не захотел признаться, что у Икара никогда не было крыльев…

Черт с ним: в конце-то концов, Лабиринт для Миньки тоже он, Дедал хренов, построил… хоть за это спасибо.

Лью коньяк.

Возвращаюсь с чашкой в руке и прекращаю капитуляцию.

У меня тоже никогда не было крыльев.

…Море. Ярко-зеленое море, белые барашки на волнах.

Чайки.

Острый плавник, словно серая молния…

Лицо.

Знакомое лицо с незнакомыми пустыми глазами. Я узнаю этот взгляд — так смотрел на меня умирающий Ворон.

— I'm Paul Zaiessky. Are you listening to me?

— Пол? Паша?

Чай обжигает горло, расплавленным оловом проваливаясь внутрь. Пашка, почему ты не машешь мне рукой?! Страшной рукой, способной рвать и обнимать, пить кровь и прощаться до поры…

Молчу.

Пока молчу.

Пальцы вяло скользят по клавиатуре, поддерживая баланс: точка, точка, запятая… вышла рожица смешная… смешная рожица со стеклянными лужами в глазницах.

Сейчас, сейчас прозвучит вопрос, ответ, снова вопрос и снова ответ, и только тогда я смогу продолжить.

Чай выдавливает капли пота через сито лба.

Наивный образ.

— Я понял…

Ровный холодный голос заставляет генерала умолкнуть. Бог думает. Решает. Скрижали еще чисты.

— Эра Игнатьевна! Что скажете вы? Допустимо ли мое вмешательство? Есть ли обстоятельства, вызывающие сомнение?

— Не знаю, Паша! Не знаю… — Ровные брови чуть заметно сдвигаются к переносице.

— Я должен немного подумать. Слишком большой риск. Но что бы ни случилось — спасибо вам за Эми! Она вас очень любит!

Его голос в этот миг становится другим — почти человеческим, почти живым…

Привет, Пашка.

«Who are you?!»

Не морочь мне голову. Я этоя, кто же еще…

«Алъка?..»

Узнал. В голосе плещет океан, кричат чайки, и волны с шипением облизывают каменистый берег. Отвечаю беззвучным смехом и белыми барашками на синих гребнях. Перистыми облаками в небе, искрами в голубизне родных глаз. Слова излишни, в начале было слово, и в конце будет слово, но у нас сегодня уже не начало и еще не конец, мы обойдемся без посредников.

И кровь братьев наших меньшие нам тоже больше не понадобится — мы и так теперь с тобой одной крови, ты и я, одной крови и одного слова.

То, что спешит сейчас к завершению, — не слова, а лава, истекающая из кратера.

«Почему они обратились ко мне, Алька?»

Так надо, Паша. У них иначе не получалось. Я хотел, пробовал, но у меня тоже не получалось. Ты не бойся, ты давай потихоньку, давай, как умеешь, и девочка эта, с ожогом…

«Нанчейн. Ее зовут Нанчейн, она из Бирмы».