- Кто ведает?
- бурсак усмехнулся.
- Может, и сказки, а может, и тонкие материи, о коих учитель мой…
Ярина засопела от возмущения, но не выдержала - рассмеялась.
Что тут поделать? Фольклорист!
Скрипнула дверь. Вошел пан Рио, скинул шапку, головой покачал. Присел, снова головой мотнул.
Ярина отвернулась - чтоб улыбку не показать.
- Так что, пан лыцарь, не вы ли у пана Крамольника на свадьбе дружкой будете?
Юдка Душегубец
Сердюк - косая сажень в плечах, голубые глаза навыкат - вытянулся, щелкнул каблуками:
- То прошу, пан сотник! Ждут!
Каблуками греметь да фрунт показывать я его не учил. Не положено здесь спрашивать, кто и откуда, но сказывают, будто служил этот парень в гвардии самого прусского короля. Служил да сбег - прямиком к пану Станиславу.
Нашел куда бежать, дурень!
Я кивнул гвардейцу и открыл знакомую дверь. Если пан Мацапура уже здесь…
- Добрый день, пан Юдка!
Я оглянулся - в библиотеке было пусто. Откуда же…
- Я тут!
Пани Сале появилась из-за кресла, в руках - большая книга в переплете, обшитом бархатом.
- Пан Станислав обождать просил, скоро будет. Присаживайтесь, пан Юдка!
Я еле сдержался, чтобы не усмехнуться. Не знал бы, кто она, точно решил бы - княгиня! Жесты, улыбка… А как голову держит! То-то она пану Станиславу по душе пришлась! Это вам не сельская девка, что только воет от страха да о невинности потерянной плачет. Эта себя показать сможет.
Дама!
Говорят, пан Станислав ей уже ключи от дома доверяет. Не все, конечно, но все-таки…
- Нам с паном Станиславом может понадобиться ваш совет…
Ага! "Нам с паном Станиславом!" Вэй, быстро это она!
Хотелось спросить о важном, но стены, как известно, имеют уши. Особенно эти.
- И что пани читает?
Она молча протянула мне книгу. Я взглянул на открытый лист. Ага! Это даже не книга, это альбом. Странно, его я ни разу не видел.
Рисунки были хороши. Хоть и не велит Святой, благословен Он, изображать нас, адамовых потомков, но хорошие портреты мне всегда нравились.
Как тот, что висит совсем рядом.
В альбоме, понятно, было не масло - акварель. Незнакомые лица, улицы, дома, морские волны…
Рука пани Сале осторожно прикоснулась к моей, пальцы перелистнули страницу.
Так-так!
Старый знакомый! Да не один!
Я поднял голову, сверяясь с картиной на стене. Хороший глаз у пани Сале! Сразу заметила! Да, это он, тот самый неведомый пан, только не в испанском камзоле, а в рединготе и шляпе. И рядом…
Второй был мальчик - лет двенадцати. Тут и гадалка не нужна, чтобы понять - сын. И лицо, и глаза…
Подписи не было, но сбоку темнели маленькие, еле заметные буковки. Я всмотрелся: "Paris".
Париж!
Жалко, что ни года, ни имени. Но если на большом портрете - батюшка пана Станислава, то и здесь, конечно, он. А вот мальчик… Неужто сам пан Станислав?
Вэй, да зарежьте меня, глупого бестолкового жида, если это он!
Пани Сале поднесла пальчик к губам, закрыла альбом, отложила в сторону.
Значит, не один я что-то заметил!
Ладно!
Рискнуть?
Рискнуть!
Язык Исключения, наречие, неведомое ангелам…
- Успешны ли поиски ваши, госпожа? Нашли ли вы путь?
Она задумалась, поджала губы.
- Почти. В книге "Задея" описан один обряд. Его называют "Багряные Врата"…
Внезапно я почувствовал: воздух в комнате загустел. Не нужно даже гнать Тени, чтобы понять - нас подслушивают. Покинуть Рубеж для Малахов почти невозможно, и сопряжено со страшным риском - но уловить отголосок вибраций, вникнуть, разобраться… Одно благо: слушают - и не понимают. Да, не все доступно даже Рубежным Малахам! Потому и сотворил Святой, благословен Он, смертного Адама…
- Это очень странный обряд - и очень страшный. В книге пишется, что он открывает дорогу в Шеол, но по-моему, это и есть нелегальный путь через Рубеж к нам.
Я невольно усмехнулся. Чтобы попасть в Шеол, не нужны никакие обряды. Да и глупость все это - сказки для сапожников и портных. Шеола нет, как нет и Рая. Есть другое, совсем другое…
- Только… - пани Сале нахмурилась, качнула головой.
- Там сказано, что для обряда нужна "чистая кровь". Господин Станислав считает, что это кровь детей. Он говорит, будто такая кровь нужна для всех обрядов, связанных с выходом за пределы этого Сосуда…
Точно, считает. Теми детьми, что в замок попали, можно целый пригород заселить. И не просто младени ему нужны! лишь те, что совсем крохи, только от бабки-повитухи. А нас, жидов, еще обвиняют, будто мы замешиваем мацу на крови христианских младенцев!
- Я сделала большую глупость, господин Юдка. Когда мы переходили Рубеж, стража… Малахи едва не задержали господина Рио. Я решила откупиться и отдала свой амулет - крючок, ловящий чужие заклинания. С ним было бы легче.
Двойника не хотели пропускать? Так-так, запомним! Выходит, Малахам не по душе лишняя душа! Значит, и мне через Рубеж не пробраться - обычным путем.
Обычным - но есть и другие.
- И вы решились, госпожа?
Пани Сале не ответила, и я понял - решилась.
Ее не страшат "Багряные Врата".
И кровь - тоже не страшит.
- Мой господин, кажется, собирается пойти с вами?
Она улыбнулась - легко, чуть снисходительно.
- Он очень любопытен, господин Станислав. И жаден. Но что он там сможет сделать - один? Даже если возьмет с собой своих воинов…
Я не стал возражать, хотя и мог. Сотня хлопцев с мушкетами в Сосуде, где не знают, что такое порох! Да и одному всегда есть, что делать. Жизнь спасать, например. А ко всему еще - ребенок, чумаков брат.
Пленник!
Не зря пану Рио велели его найти!
Послали его - а вернется с Пленником пан Мацапура-Коложанский. Вернется - и просто так не отдаст. А может, и вовсе отдавать не станет.
Умен пан Станислав! Чтобы отхватить руку, ему не нужен палец - хватит и тени пальца.
- А ваши друзья, госпожа?
Снова улыбка, такая же снисходительная. Понимай, как знаешь: то ли обмануть пана Станислава задумала, то ли пана Рио тут оставить - черкасам на съедение.
А может, еще проще: велели ей одной вернуться - с ребенком.
Одной!
А что амулет свой отдала - не беда. Повернется пан Станислав к ней спиной в постели…
Вэй, я бы не повернулся!
Негромко хлопнула дверь.
Он!
Вставать не стал - чтобы пан Мацапура лишнего не заподозрил. Ничего плохого: сидит пан надворный сотник, гостью разговором занимает.
А что Малахи разговоры подслушивают и зубами скрипят (если Святой, благословен Он, даровал им зубы, конечно), то моему пану не увидеть.
- Гу-у! Гу-гу!
Все-таки я вскочил - от неожиданности. Что значит, "Гу-гу"?
- Гу-гу! Да… Да!… Дай!
Топот крохотных ножек. Кто-то маленький, в коротком балахончике, косолапо пробежал по комнате, остановился у столика.
- Дай! Дай!
"Дай!" явно относилось к вееру. Сколько тут бывал, этот веер все время лежал на одном и том же месте. И никто, кроме пана Станислава, уже не скажет, откуда он взялся - легкий, изящный, с бабочками, летящими по тонким бамбуковым пластинкам.
- Дай!
Маленькая ручка потянулась вперед - и опустилась, не достав. Маленькая детская рука - с четырьмя пальцами.
Пленник!
Да, плохо быть жидом - даже не перекрестишься! Ведь этому мальцу и месяца от роду нет!
- Дай!
Взгляд нечеловеческих - от висков к переносице - глаз обжег, словно на меня взглянуло Пламя Эйн-Софа.
Взрослые глаза.
Страшные.
И лицо… Не бывает у детей таких лиц!
Послышался знакомый смех. Пан Станислав шагнул к столику, протянул веер.
- Держи!
Ребенок довольно засопел, прижал добычу к груди.
- Гу-у! Гу-гу!
И вновь я почувствовал страх. Брат Гриня Чумака не гугукал, как несмышленый младенец. Он говорил, пытался сказать, но не мог.
Пока что - не мог.
- Прошу прощения, пани и панове! Этот маленький пан меня слегка задержал.
Пан Станислав улыбался, на пухлых щеках обозначились знакомые ямочки. Ни дать ни взять, добрый дед, радующийся внуку-первенцу.
Интересно, когда он "чистую кровь" по углам пентаграммы льет, тоже так улыбается?
- Этот маленький пан очень любопытен. А ну-ка, подойди к пану Юдке! Можешь подергать его за бороду, он не обидится!
Мне бы посмеяться. Во-первых, шутит пан Станислав. Во-вторых, почему бы и не подергать пана Юдку за бороду?
Посмеяться бы - но я даже не улыбнулся.
Он понял!
Ребенок, видевший меня пару раз за всю свою жизнь (вэй, тоже мне жизнь, месяц всего!) - понял!
Простучали маленькие ножки. Пленник подбежал ко мне, чудные глаза смотрели твердо, не мигая.
Сдерживая страх, я наклонился, дернул губы улыбкой.
Вот она, борода, хватай!
Ручонка протянулась вперед. Уже другая, не с четырьмя пальцами - с шестью.
Я стиснул зубы.
Святой, благословен Ты! Не допусти!
Шестипалая ручка застыла, медленно опустилась.
- Гу-у! Гу!
Он что-то требовал. Чудные глаза взглянули в упор.
И сразу исчезли Тени…
Я был тут, я никуда не делся.
Но это был уже не я…
Кто-то другой сидел в старом тяжелом кресле.
Нет! Не сидел!
Стоял!
Вокруг был незнакомый сад, чужие лица - и только запах гари, такой привычный, был знакомым.
Дом пылал, пылал сад…
…Магнолии горели неохотно.
Дом, в полотнищах черного дыма, не желал сдаваться. Все эти старинные гобелены, посуда из серебра и фарфора, все эти ткани и резное дерево, дубовые балки и расписная известь потолков - все это сопротивлялось огню, как умело, и розовый мрамор садовых статуй давно уже сделался черным от копоти.
На коробку с коллекцией шлифованных линз наступили сапогом.
Собаку убили. Кошки разбежались. Улетела ручная сова, а белые мыши так и остались в доме.
Поперек усыпанной гравием дорожки лежит грузное тело тети. А там - дальше - бабушка, а няню куда-то волокут, выкручивая тонкие, в медных браслетах, руки…
И за сотни верст вокруг нет ни одного мужчины.
Ни одного; только потные гиены в стальных рубахах, несколько женщин, уже мертвых или все еще обреченных, горящие магнолии - и я, задумавший обороняться шелковым сачком для ловли бабочек.
Обо мне вспомнили. Сразу несколько рыл обернулось в мою сторону, в редких бородах блеснули белые зубы. Кто-то, временно оставив награбленное, двинулся ко мне - как бы небрежно, как бы привычно, как бы мимоходом, потому что всего и дела-то, что сгрести за шиворот обомлевшего от страха мальчишку, щенка, не сумевшего спасти даже свою белую мышку.
А тетя лежит поперек дорожки и уже ничего не видит. И бабушке все равно. А няня…
Белый платан за моей спиной устал бороться и вспыхнул снизу доверху, будто облитый маслом. Вместе с дуплом, вместе с гнездом болотницы, вместе с муравейником…
Я знал, что не могу отменить случившееся - и знал, что оставить все как есть тоже не сумею. Зачем я здесь, кто я такой, если не сумел защитить свой дом, свою бабушку, няню, тетю?…
Я отступил на шаг. Еще на шаг. Шелковый сачок в руках дрожал. Гиены ухмылялись, но я боялся не их.
Я ненавидел себя. Я стыдился себя, слабого; я пожелал, сам до конца не осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал…
И шагнул в костер.
Вспыхнули волосы, боль впилась в щеки, в кончики пальцев.
Я дернулся, пытаясь вырваться, вынырнуть из страшного видения.
Рванулся…
- Пан Юдка? Да что с вами?
Лицо пани Сале было рядом - встревоженное, слегка растерянное.
- Сейчас! Тут у меня нюхательная соль…
Вот уж не думал, что в библиотеке пана Станислава есть нюхательная соль! Откуда?
Я глубоко вздохнул, прогоняя остатки кошмара.
Чужого кошмара.
Чужого - но такого знакомого.
Встал, улыбнулся, поправил сбившуюся на ухо кипу.
- То я прошу прощенья у моцного пана и сиятельной пани…
- Это я у тебя прошу прощения, пан Юдка!
- пан Станислав улыбнулся, хлопнул по плечу.
- Да не вставай ты! Эх, мой грех, загонял я тебя! Ни дня субботнего не чту, ни дня воскресного…
Пан Станислав качал головой, усмехался дружески, но я уже не верил - ни его улыбке, ни добрым словам.
Я оглянулся - Пленник исчез.
Ясно…
Пан Мацапура продолжал улыбаться, что-то твердить о том, как вредно три ночи подряд не спать, но я не слушал. Умен мой пан! Наверное, так и было: взглянул он в глаза Пленнику, то ли случайно, то ли заподозрив что - и провалился в пропасть.
В ЧУЖУЮ пропасть.
В бездны чьей-то памяти.
Да, пан Мацапура умен! Не испугался (а может, испугался, да себя преодолел) - и проверить решил.
На мне.
На своем верном псе Юдке.
Так-так…
Интересно, что моему пану привиделось? Нет! Не привиделось!
Что ОН заставил моего пана увидеть?
Кто же ты, Пленник?
* * *Нюхать соль я отказался, и от стопки знакомой гданьской вудки - тоже. Пан Станислав не настаивал. Мы присели к столику, на скатерть легла толстая книга с позеленевшими медными застежками переплета.
Я узнал - книга "Задея".
Так-так…
Для того и собрались. Пан Станислав и тут верно рассудил. Пани Сале в своем Сосуде некромант не из последних. И сам пан Мацапура не один год такие книги почитывает. Ну, и я, глупый Юдка…
Слушать о "Багряных Вратах" было неприятно. Читать - тоже. А смотреть на рисунки - тем более. И не только из-за "чистой крови". Я не брезглив; тем более людей, кто попадет в замок, все равно не спасти. Говорят (говорили - прежде), что такой кровью пан иногда ноги парит.
От боли в суставах.
Может, врут?
Другое не нравилось. "Багряные Врата" - все равно, что топор в руках ювелира. Или портного. Вместо тонкой работы - удар сплеча.
Хотя…
Я вновь перечитал затейливую вязь скорописи, проглядел густую киноварь рисунков. Три круга: глумленье, Имена и кровь. И дорога - тоже из крови. Грубо! Очень грубо!
Но кто знает?
Обнадеживать не стал. Может, и выйдет. Хвала Святому, благословен Он, мне таким заниматься не приходится!
И не придется.
Пани Сале принялась что-то рассказывать о настоящих Воротах - о тех, которые стерегут Малахи, - но я не стал слушать.
Захотят рискнуть - пусть!
Я им не спутник.
Другое сводило с ума, не давало покоя.
Пленник!
Чего он хотел от меня? Помощи? Или просто угрожал? Или?…
* * *Дверь хлопнула, пан Станислав откинулся на спинку кресла, улыбнулся.
- Тебе и вправду надо отдохнуть, пан Юдка! Завтра поспи, а послезавтра работа будет.
Я плечами пожал. Впервые, что ли?
Мацапура поглядел на дверь, за которой скрылась пани Сале, и внезапно подмигнул:
- Хитра баба! А ведь врет! Чую - врет! И ты, пан Юдка, врешь!
Он понял. Да и мудрено не понять! Пани Сале все-таки баба - увлеклась и сболтнула о Рубеже то, о чем лучше молчать.
- Значит, эти твои Малахи некоторых задарма пропускают?
Да, кое-что пан Станислав сообразил. Но не все. О том, что перед ним - консул Рубежа, он все-таки не догадался.
