Остаток. Золотой медальон, доверху забитый страданием. "Спасите!… добрые Глиняные Шакалы, спасите нас!…" - и истошные вопли умирающих, слабых или просто менее расторопных, по которым сперва прошлись свои же, обуянные паникой, а затем поверх и вдогон хлынула железная волна: новый медальон, князь-оса в оболочке из панцирных гвардейцев.
Почему вы умеете просить, лишь убивая друг друга?!
Почему вы так торопитесь делать глупости?
- ведь скоро и просить будет некому, и убивать будет некому, и приговор будет приведен в исполнение с равнодушием, говорящим о вековой привычке!
Остановитесь! оглядитесь!
Ладошка моего сына потеплела в руке. Дернулась птенцом: раз, другой… утихла.
- Я их спасу. Батька, ты не понимаешь: просто я их спасу, и все…
- Умирающих?… умерших?! Петра Еноху в склепе? Нашу с тобой Ярину, вырытую для ласки осиновых кольев? Кого ты спасешь?! как?!
Не хотел этого говорить.
Само вырвалось.
Но почему я сказал: "…нашу с тобой Ярину…", не сумев назвать ее вслух матерью этого существа, которое я сейчас любил и ненавидел, как никого и никогда?!
Он улыбнулся, тихо и светло:
- Батька, ты стал совсем большой…
Впереди закручивались винтом последние пролеты лестницы. Впереди стонал и вскрикивал раненый чумак, мешком обвиснув на братьях-Енохах; впереди бежала женщина-Проводник, увлекая за собой спотыкающегося, беззвучно плачущего княжича Тора; впереди хромала больше обычного панна сотникова, то и дело оглядываясь на нас.
Нет, на Денницу.
По мне ее взгляд скользил лишь мимоходом.
И еще: впереди заскрежетала дверь, ведущая на донжон, и оттуда хлестнуло сквозняком.
А за спиной, под ногами, позади, внизу: "Спасите! спасите нас, добрые Глиняные Шакалы!…" - и бегут из разверзшегося ада трое несостоявшихся мессий, цепляясь за путеводную нить сквозняка, спешат за нами.
Скоро догонят.
- Батька, ты мне готовишь подарок, да?
Я задохнулся. Сердце (сердце?!) гулко колотилось в груди: еще одна оса в еще одном медальоне. Скоро освободится. Подарок? какой подарок?! Неужели он сошел с ума, надорвался, неужели наше бегство потеряло всякий смысл?!
- Готовишь… - убежденно протянул он, словно подслушав мои мысли.
- Я же чую… просто полночь на дворике… скоро - завтра…
Не ответив, я прибавил шаг и вытолкнул мальчишку в распахнутый проем. Захлопнул дверь за собой; замер в напряженном ожидании. Кто успеет раньше? хвала Святому, благословен Он!
- кажется, я различаю голоса.
Вот, приближается:
- Чортяка?! ведьма?! это мы!
И еще:
- Не спасет праведность праведника в день прегрешения…
- Эт точно, жиду! не спасет - ни праведника, ни грешника, ни нас с тобой!…
А по пятам, с каждой секундой приближаясь:
- Спасите! добрые Гли…
Они вломились, едва не застряв в дверях. Я выдернул есаула, бежавшего последним, за шиворот, и мгновенно заложил дверь засовом.
Обернулся.
Вот он, донжон замка, вот она, светлая Ночь Приговора, туго сжатая в пружину; пространство-время, отведенное мне (нам!…) для подведения итогов. Не так уж мало, если не быть привередливым… Да, после вечности на первый взгляд вроде бы тесно, но после золотого медальона - вполне.
Ты смеешься, глупый каф-Малах?
А почему бы и нет?
Над головами, сырая от слез и крови, впитав в себя вопли, смех, лязг железа и шелест осыпающегося бытия, ушедший день и сумасшедшую ночь - радуга. Привстань на цыпочки, вспрыгни на зубцы ограждения - дотянешься. Слева, над северным крылом замка, край ее косо опадает вниз, рушится тканым занавесом, и контуры башни с частью стены размываются, заплетаются цветными нитями; спирали, круги, линии… Так ребенок ладошкой цепляет еще мокрый от краски рисунок, смазывая картинку, путая цвет с цветом, линию с линией.
А выше, проступая сквозь мерцанье пугающе близкого Рубежа - они.
Бейт-Малахи; правильные.
Ждут.
Струятся переливами, каждый перед воинством своим: розовый доспех Самаэля, Ангела Силы, фиолетовые ризы - это Задкиэль, Оплот Радости; рядом с ним, но ближе к востоку, горит царственный пурпур с вкраплениями золота и рубина (дергается паучок у меня на груди!) - там стоит Уриэль-Миротворец, о ком молчат в Первых Книгах. Но он не обижается, он ждет, бок-о-бок с изумрудной зеленью Целителя-Рафаэля и червонной желтизной Иофиэля, дарующего Озарение…
Клянусь мятежными Азой и Азелем! даже высшие явились! Белизна и лазурь, огонь и вода, Шуйца и Десница.
Габриэль с Микаэлем.
Надо полагать, слова "между ними пришел и Противоречащий…" - это обо мне.
- Они пришли ко мне на праздник? да, батька?!
Да, сын мой.
Они пришли на праздник - только не к тебе, а к самим себе.
Минуты капают в клепсидре обреченности, и вскоре еще один участок Творения зарубцуется навсегда, освободив невинные души от мерзкой, дурно пахнущей плоти. Малахи полагают это благодеянием. Я же… я не знаю. Раньше я не разделял тело и душу, и освободить одно от другого значило для Блудного Ангела - гибель.
Они спасают так.
А как намереваешься спасать ты, Денница?
Мне чудится: вот сейчас, сейчас я пойму, и вывернусь наизнанку. Но понимание ускользает, радуга душит в себе пойманную добычу, и остается только стоять, стоять и смотреть, крепко, до боли сжимая теплую ладошку.
- Ты не бойся, батька. Хорошо?
Хорошо.
- И они пусть не боятся. Ты скажи им: пусть не боятся, ладно?
Ладно.
И с запаздывающим ужасом в меня врывается: Денница говорит не о собравшихся на площадке донжона.
Он говорит о Князьях-в-небе; о бейт-Малахах.
Пусть не боятся.
А под нами захлебывается воплем и скрежетом замок-медальон.
* * *Старый, очень старый человек…
Нет!!!
Только не сейчас…
* * *Тишина вздрогнула под ногами, изумившись собственному существованию. Покатилась вниз, шурша ступенями; разбилась о стены далекого холла судорожным вскриком, вдребезги, в куски; и снова - тс-с-с!
Стук в дверь.
Изнутри; вежливый, деликатный стук костяшками пальцев.
- Князь Сагор желал бы осведомиться: готов ли Логин Загаржецкий, наместник Чужого Венца, скрепить подписями условленный договор?
Пауза.
И снова:
- Повторяю: князь Сагор желал бы…
Решительно отстранив есаула, кинувшегося было шептать на ухо советы, сотник Логин делает мне знак. Отворяй, мол! чего уж теперь…
Рука разжимается с неохотой. Птенец маленькой ладони выпорхнул на волю; Денница гладит меня по плечу и отходит к остальным, где рядом с ним сразу становится панна сотникова.
Иду открывать.
Засов.
Скрипят петли.
Вот они, трое, медленно выбираются из проема. Герой Рио, безуспешно стараясь не бряцать латами, и коренастый спутник героя, чьи глазки-маслинки целиком утонули под косматыми бровями (Хоста? нет, не похож!), поддерживают с двух сторон под руки…
Не сумев задавить порыв, сотник коротко, по-конски всхрапывает от удивления за моей спиной.
Я понимаю сотника без слов.
Если тот глубокий, древний старец, то воплощение немощи, которое только что вывели на донжон, и есть князь Сагор, владыка гибнущего Сосуда… Полагаю, Логин видел его совсем другим; и не далее как сегодня.
"Скоро - завтра…"
Слова моего сына погребальным колоколом отдаются в душе.
Сквозь редкие, вылезающие целыми прядями волосы князя просвечивает кожа: неприятно розовая, с синюшными пятнами, будто у покойника. Движется он странно - шагнет рывком, и затем подтаскивает одну ногу к другой, шаркая подошвой. Вместо лица стынет череп, тесно облепленный восковым пергаментом: торчат скулы, выпятились наружу беззубые десны, подбородок клином… Сагор почти висит на сопровождающих - а там, в глубине, на лестнице, тускло блестят панцири гвардейцев, перекрывших дорогу.
Воистину гвардия умирает последней… предпоследней.
Отступаю в сторону; опускаю взгляд.
И вижу: с каждым шагом, с каждым движением князя, намертво зажатая в сухих пальцах, схваченная не за волосы, а почему-то за ухо, болтается - голова.
Пустая, мертвая, бессмысленная голова пана Мацапуры-Коложанского.
На следующем шаге князь Сагор, словно ощутив мой взгляд, трудно дергает плечом. Пальцы разжимаются с отчетливым хрустом, и голова катится к сапогам сотника Логина.
Остановилась.
Уставилась на радугу стеклянным глазом.
- Это… - хрипит старец, и давится собственным хрипом.
- Это не имеет никакого значения, - бесстрастно переводит герой Рио, и молчит его бровастый спутник, лишь кивая в такт.
- Никакого значения. Господин сотник согласен подписать договор?
Свободной рукой герой достает из-за пояса свиток, красиво перевязанный ленточкой. Оставляет князя на попечение бровастого; ногтями цепляет узел.
- Вот, прошу… а это перо и чернильница…
Стою у самых зубцов, под розовым сиянием. Жду. Вижу: женщина-Проводник легонько подталкивает маленького княжича в спину - иди, мол, иди к отцу! не бойся! Ребенок судорожно мотает головой, и вдруг отворачивается, вцепляется в женщину испуганным котенком… зарывается лицом в ее одежду.
Сале Кеваль молчит, и слезы текут по некрасивому, по прекрасному лицу женщины, отливая радугой.
Но сотник Логин уже оправился от первого потрясения.
- Пан Ондрий! а иди-ка сюда! Ну, подставь спину взамен стола…
Есаул послушно сгибается в смешном, нелепом поклоне, и развернутый свиток ложится на спину пана Ондрия. Герой мигом подает сотнику перо, заблаговременно обмакнув расщепленный конец в чернильницу. Отсюда мне видно: княжеская подпись с завитушками уже красуется на документе. Происходящее кажется сном, дурным сном без надежды на пробуждение; я не знаю, что делать, и должен ли я делать хоть что-то… я ничего не знаю.
"Батька, ты стал совсем большой… батька, ты мне готовишь подарок, да?…"
Да.
Наверное.
А вверху пляшет радуга, потому что приговор вынесен, и заступника нет.
Логин не спешит подписывать.
Шевеля губами, сотник внимательно читает текст договора, пользуясь возможностями законной визы. Внимательно, но медленно, очень медленно… слишком медленно.
И князь, окончательно обвиснув на бровастом, понимает это.
Ему не дожить до подписи. Ему не дожить до перехода через Рубеж. Ему вообще не дожить… Я чувствую боль: на груди, растревоженной язвой, бьется в медальоне рубиновый паучок, ища выхода - и вскоре до меня доходит, куда устремлен блеклый взгляд князя Сагора.
Он видит медальон.
Он понимает.
И не может больше ждать, резко кивая своему герою в мою сторону.
- Заказ!
- вырвалось умирающим, изодранным в кровь воплем ночной птицы.
- Заказ!… Большой…
Я опаздываю.
Сале Кеваль, прозванная Куколкой
Летней ночью, на жаре кромешной, метелью обожгло:
- …Батька! Лети… лети, батька!
Визг проклятого ребенка слился с порывом налетевшего сбоку, предательски, ветра. Проморгавшись, Сале увидела совсем рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету золотой медальон…
Они ударили одновременно: память и узкий клинок героя.
* * *Никто не успел понять; никто не успел вмешаться.
Видимо, Рио только и ждал условного знака, потому что мгновенно выхватил меч. Он и впрямь умел двигаться между секундами, этот странствующий герой, лучший из немногих - знатоки, рекомендовавшие его, не солгали. Застыл с пером в руке сотник Логин, не успел разогнуться скрюченный в три погибели есаул; тускло мерцали чудные глаза каф-Малаха, погруженного в свои раздумья.
А острие меча уже скользнуло гадюкой по груди Блудного Ангела…
Прильнуло; отпрянуло. Не удар, не смерть - поцелуй.
Игра-любовь.
Сорванный медальон, тесно обвившись цепочкой вокруг клинка, драгоценной искрой мелькнул в воздухе. Птичья лапа мастера, вытекшего почти совсем, метнулась было навстречу - достать! выпить!…
Не достала.
Он очень сильно толкнул женщину, бросившись вперед - консул Юдка, Заклятый-Двойник; он сбил Сале с ног, вынудив больно удариться коленями, потому что сейчас ему было не до женщин на его безумном пути.
И кривая шабля перехватила прямой меч.
А небо упало еще ниже.
Все происходило просто, до смешного просто и обыденно. Поступки, движения, даже слова, даже смутные образы, преломляясь во льду сознания Сале Кеваль, выходили такими же обычными, как стертый медяк.
Ничего ведь особенного не происходит? ведь так? ведь правда?
Ведь правда.
Вот: лопнула цепочка. Вот: легко скрежетнув по острию, медальон взмывает над зубцами ограждения. Выше, еще выше. К радуге. Вот: немыслимым, невозможным - иначе!
- нечеловеческим броском князь Сагор выплескивается вдогон, не оставляя про запас ничего, даже самого жалкого остатка сил.
Стой, погоди, жизнь! не надо! не надо - в радугу!…
Вот: вспрыгивает на парапет черная тень. Одновременно с порывом мастера. Каф-Малах, тот, кто прежде шутя прыгал через бездны, сейчас способен лишь на этот балаган - привстать на цыпочки поверх каменного зубца, потянуться шестипалой рукой за искрой из золота.
Но никто не успел.
Радуга хищной тварью соскользнула ниже всего на какую-то пядь… Едва удерживаясь от желания зажмуриться, Сале Кеваль заставляла себя следить за происходящим, плохо понимая: откуда? откуда явилось омерзение, лживо смешанное с экстазом?!
Из какой геенны?!
Всего лишь навсего: червонными размывами поплыл силуэт медальона, с чмоканьем всасываясь в разноцветье, багряной многоножкой смазался, закрутился волчком паук-Приживник, многократно увеличиваясь в размерах, теряя форму - и следом, беззвучно вопя, пошла вертеться в смертном калейдоскопе фигура мастера, разом налившись перед гибелью многими красками.
А во чреве души Сале, в сердцевине потаенной уж зашарили липкие пальцы: иди, глупая! прыгни! растворись!
Ну же, Куколка!
Когда в сумасшедшей пляске над головой стало невозможно различить - где паук рубиновый, где золото, где князь Сагор…
Когда из мешанины бликов вырвались и остервенело вонзились в самую гущу радуги два пламенных силуэта…
Когда беспамятные Малахи, долго служившие своим живым тюрьмам негасимыми лампадами могущества, наконец обрели свободу в родной стихии Рубежа…
…Сале все-таки сумела, заставила себя отвернуться.
Прямо перед ней, не отрывая от героя Рио ласкового взгляда убийцы, смеялся консул Юдка.
- Господин консул! Это безумие! Прошу вас, не делайте этого!
Голос героя был тверд, но в самой сердцевине его вибрировала тайная червоточина.
Словно подросток взрослым притворялся.
- Вэй, пан, шляхетный пан!
- острый конец шабли Иегуды бен-Иосифа приглашающе танцевал у самого лица героя.
- Погляньте вверх! радуга! видите? Говорят, красиво… Да только таким, как мы с вами, всего два цвета до самого края и осталось! День-ночь, черный с белым, и больше ни хрена собачьего! Смешай уголь с молоком да выпей! много ли хорошего, кроме поноса, выйдет?… Повеселимся напоследок, пан герой? Или вам без хозяина несподручно?!
