- Ну, в митрополиты! А что мне таки терять, кроме своих пейсов?
- Владыко Юдка!
- Хо-хо-хо!
- А-ха-ха!
Наконец все отсмеялись. Только есаул Шмалько еще время от времени всхрюкивал, утирая слезу - никак угомониться не мог.
Видать, жид в митрополичьей ризе мерещился.
На коне, с девкой.
- Ладно, хлопцы, гоните табун на двор. Эй, донечка!
- тут у вас другой стол найдется?
- Всенепременно!
- вылез вперед довольно улыбающийся Теодор-Хведир.
- А горелка с доброй закусью?
- А як же!
- в тон ему откликнулся Мыкола Енох.
- Ну то тащите, хлопцы, та давайте вечерять!
- сотник взял себя в руки, разом став серьезным.
- Расскажете, что тут у вас…
Взгляд сотника, лучась неподдельной, червонной любовью, мазнул по собравшимся вокруг людям. Родным, верным; своим. Хоть и в чужой земле, хоть и на самом краешке обрыва, а все едино - свои. Задержался на теле бесчувственного каф-Малаха. Того насмешника, за кем гнались лихие черкасы в небесах круг за кругом - а выходит, что и не гнались, а верхом на этом, черном, скакали, будто хлопец голопузый на конячке. Дальше взгляд двинулся - вот разнопалый мальчишка, что плясал в небе рядом с Яринкой, "Батька!" с панной сотниковой на два голоса кричал…
Уперся взгляд в консула Юдку.
Закаменел.
А как был теплым, так теплым и остался.
- Цацка, - вдруг сказал-спросил Логин, и брови его поползли на необъятный лоб.
- Слышь, есаул пейсатый?
- цацка-то твоя златая…
- Не моя, - ответил Юдка.
- Ну, Панькова… или этого, героя драного…
- И не ихняя. Вот его цацка.
Еще раз посмотрел сотник на каф-Малаха.
Еще раз - на консула.
- Так вроде оса там раньше сидела?… в цацке-то?!
Сале вздрогнула: показалось, вьюга за шиворот ледяной крупы сыпанула. Не вьюга - память.
Разом встало:
Судорожный взмах - и драгоценная искорка, кувыркаясь, полетела в снежную пелену.
- Батька! Лети… лети, батька!
Визг проклятого ребенка слился с порывом ветра. Проморгавшись, Сале увидела рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету медальон.
Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем, едва кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать.
Сокровище, понимаешь…
…Но ведь там, внутри, действительно была золотая оса?!
Сале вгляделась, отметив мимоходом: консул тоже пристально рассматривает медальон, закусив прядь бороды.
Никакой осы внутри не было.
Ни золотой, ни медной, ни живой полосатой злюки с жалом наперевес.
Сгинула.
- Ишь ты, - невпопад буркнул Логин, и повторил еще раз:
- Ишь ты…
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Батька думает, что он огрызок.
* * *А я ему говорю, что в огрызке - семечки. Надо только закопать их в грязь. Весной. И тогда вырастет новое дерево. Если не верит, пусть спросит у братика. Братик говорил, что всегда так. Останется от кого огрызок - его в грязь закапывают. Песнями разными поливают. Слезами. Чтобы дерево до самого неба выросло.
Ты не смейся, батя.
Просто братик сам себя не понимает. А я понимаю. И ты понимаешь, только боишься.
Батька, я тебя… Спасу?
- спрашивает он.
Не-а. Я тебя люблю.
Тогда он ерошит мне волосы, и мы летим.
Потихонечку летим, никуда не торопимся. Вокруг света насыпано: кучи целые. И кислый свет, который изнутри, и перченый, который снаружи. Батя говорит, его есть нельзя. Можно только слюнки глотать.
Я глотаю.
Батька уморился. У батьки коленки дрожат. Я тоже уморился, но меньше. Кто-то успел подсунуть мне горстку сладеньких смысел. Смыслы называются Именами, но пока пусть еще немножко побудут как раньше - смыслы. Я скоро вырасту, вот тогда и буду называть их Именами.
По-взрослому.
Иногда я боюсь быть взрослым.
В животе бурчит. Это тетка мне смыслу дала. И носатый дядька. Тетка раньше была плохая, а теперь лучшеет. Я знаю: она просто спала все время. Она была сонная и злая. Сонные, они всегда злые, если разбудить. Вот проснется, умоется, и станет совсем доброй.
Я не буду ее убивать.
Слышишь, тетка?… не слышит.
Я хотел отдать бате одну смыслу, из тех, что подарил мне носатый дядька. В дядьке свернулся калачиком горелый хлопчик. Хлопчику страшно и плохо. Я спасу хлопчика в дядьке. Он мне хорошие смыслы дал, жаль, что маленькие. Пожадничал, наверное. Или нет у него больше.
А батька едва не заругался.
Сказал, что я глупый, глупый каф-Малах. И если я не буду хорошо кушать, он мне уши надерет. Даром, что ли, я их всех на своем горбу вытащил?
Я сказал, что буду хорошо кушать. Вместе с батей. Он тоже сейчас слабенький; ему ругаться нельзя. Потому мы и летим медленно, и за пленочки заглянуть не можем. Даже за самую ближнюю. Я испугался: что так теперь всегда будет.
Как?
- спросил батя.
Много света и больше ничего, ответил я. Зачем тогда вырастать?
Но батя сказал, чтобы я не боялся.
Это скоро пройдет, сказал он.
Тогда я обрадовался. Я ему смыслу дядькину за пазуху тайком сунул. Мне Ирина Логиновна Загаржецка однажды говорила, что большой добрый дядька завещал делиться. Вот я и поделился. Но батя не позволил. Вынул смыслу из-за пазухи и мне в рот запихал. Сказал, что мне надо расти, если хочу всех спасать.
Батя умный. Я-то об этом и не подумал.
Тогда я попросил драть меня за уши, чтобы быстрее расти.
Чтобы успеть.
Батя долго смеялся. Потом сказал, что я еще маленький. Что я ничегошеньки не понял. Поэтому он ничего объяснять и не станет. Он просто покажет. И стал показывать. Он был прав: я ничегошеньки не понял. Зато увидел: садик за забором, по забору крейдой написано "ПАРДЕС", и на деревьях растут ба-а-альшущие смыслы. Рыжие, лиловые, смарагдовые и такие… рябенькие.
Я таких еще не ел.
Вкусно.
И расти хочется быстро-быстро!
Батя сказал, что есть надо молча. А он когда-нибудь покажет мне дорогу в садик "ПАРДЕС". Нет, сказал я, когда я вырасту, я в том садике жить буду.
Наверное.
Потом подумал - оказывается, я тоже немножко думать умею! И сказал, что лучше, если он мне все-таки покажет дорогу.
Бате было приятно.
И мне тоже стало приятно.
И сразу же откуда-то явилась маленькая, но очень сладкая смысла.
Я ее повертел в руках и сунул бате прямо в рот. Он сперва проглотил, а потом стал ругаться. Опять уши драть грозился.
Тогда я понял, что все сделал правильно.
Сале Кеваль, прозванная Куколкой
Она проснулась от звука трубы.
Ну конечно!
- Сале взглянула на золотистый прямоугольник солнца, что протянулся ковром от окна к ее кровати. Такие ковры стелят к брачному ложу, дабы бывшая невеста, а отныне и навеки молодая жена вышла к людям, ступая по свету. Говорят, хорошая примета.
Где твоя свадьба, Куколка?
Где твой жених?… радуйся, что хоть еще один светлый день даден тебе в награду завистливой судьбой. И тот давненько начался - заспалась ты, красавица. Час Иволги на дворе, а то и Час Щегла, в столице хозяйки уж домой с базара торопятся, насудачились, набили корзины доверху! Надо успеть муженьку горячий обед сготовить - если, конечно, есть они еще на свете белом: столица, хозяйки, базар, муженек… Да и тебе спешить надо. Помнишь, вчера, за безумным ночным застольем, кто-то каркнул вороном-вещуном: времени замку отведено до утра?
Утром, мол, явится парламентер за ответом.
Вот и явился. Утро не утро, солнышко во-он где!
- а труба зовет. Хорошо хоть выспаться всласть дали, после вчерашнего…
"Дядька Князь злой. Он голову доброму дядьке отрезать хочет…" - без причины всплыли в памяти слова Денницы.
И свадебный прямоугольник на полу налился багрянцем, а там и отечной синевой. Видать, снаружи наползла тучка на солнце ясное.
Или радуга цветным боком под луч подвернулась.
"Что, мастер мой? что, славный князь Сагор, вытекает жизнь твоя?
- зло усмехнулась Сале Кеваль, садясь на кровати.
- Слышишь ли сейчас свою Куколку?! Жаль, не я тебе руку оторвала!… ну да ладно."
Женщине было странно вот так сидеть, вот так думать. Ненависть к мастеру, к губителю ее любви, раньше была единственным ярким пятном в жизни Сале, разом потускневшей после казни Клика. Теперь же, среди множества ярких пятен, внезапно полыхнувших на ее шальном пути - от кровати к окну? от жизни к смерти? от рабства к воле?!
- среди этих огней ненависть словно потускнела, стала одной из многих.
И все равно: осталась.
Они двое за Сале пришли, с двух сторон: мастер-убийца, князь Сагор - и Самаэль-Малах, Ангел Силы.
Не Серебряный наместник под стенами, не латники-лучники ждут - они.
Оба.
"Теки, жизнь мастерская, из жил невидимых! Подыхай как собака, владыка! Одно скажи: зачем тебе голова веселого Стася понадобилась? Откупиться от судьбы? в мяч на жизнь сыграть? И запомни, если слышишь меня: это я, я, твоя Куколка, влила свою каплю яда! я уговорила пришельцев отказать тебе! Помнишь Клика-оруженосца?… Нет? Ну так еще вспомнишь, когда смертным воем взвоешь!"
Вчера, прежде чем малыш-Денница с бешеной Ириной "ушли" за подмогой, успели и об этом деле переговорить. Решили сообща: голову Мацапурину князю никак отдавать нельзя! Зачем одному чернокнижнику голова другого?! Для добрых дел?! сироткам на именины дарить?! Да и обещанный медный венец никого не ввел в заблуждение: мог и все княжество от широкой души посулить! Забирайте, мил-человеки, мой свет белый от края до края! Жить здешнему Сосуду всего-ничего осталось - зачем Ирине Логиновне венец, зачем княжья милость?!
Хоть в рай, хоть в ад: с собой не унесешь…
Только что ж ты прячешь за пазухой, милый мастер? Зачем тебе эта голова? Явись! Расскажи! Никуда ведь не денешься, ежели не хочешь вместе со всеми - в радугу! А ты ведь не хочешь?
Посмотрим, сумеют ли твои люди замок взять! Пусть понюхают огненной смерти из-за Рубежа! Да и Куколка в сторонке не отсидится - останешься доволен ученицей, князь Сагор!
…А Денница - этот по-своему решил: "Я их не пущу. А кто доброго дядьку тронет, того сам убью." И странное дело: никто, даже Енохи-тугодумы, не усомнился в словах чудного мальчишки.
Мальчишки, что лежит сейчас без чувств рядом с отцом своим.
* * *"Хватит бока греть!
- приказала себе Сале.
- А то узнаю, чем закончились переговоры, только когда стены рушиться начнут!"
Она спешила жить. Душа пела натянутой струной - ее время, ее! Пусть этого времени осталось на кончике ножа! Пусть! Все, что есть - ее! Вперед, Сале-Бабочка! Как там говорил малыш? "Самаэль - это большая розовая бабочка?"
Женщина улыбнулась.
В зале было гулко и пусто. Прямо на скамье, кем-то застеленной клетчатым пледом (не Ирина ли расстаралась?) - на скамье спал, свернувшись калачиком, Денница. Женщина с удовлетворением отметила: ребенка уже видно и обычным зрением. Значит, понемногу оправляется. То же самое можно было сказать и о старшем каф-Малахе. Блудный Ангел по самые глаза был укрыт ковром; а под голову ему сунули другой плед, черный с красным, сложенный вчетверо.
Переносить спящих (спящих ли?!) из зала в покои не решились.
Возле скамьи, на полу, сонно моргал еще не до конца очнувшийся Гринь. Больше всего чумак в этот момент напоминал побитую собаку.
И выслужиться нечем, и уйти некуда.
- Останься в замке, - мимоходом бросила парню Сале Кеваль.
- Приглядишь за братом. И поесть чего-нибудь в кухонных кладовых расстарайся, пока мы с наместником договариваться будем. Думаю, потом времени трапезничать не останется.
Она мало надеялась на успех переговоров. Значит, будет штурм. В ход пойдет все: и огнебойное оружие черкасов, и катапульты-арбалеты осаждающих.
И для крючков на саламандриков место сыщется.
Сале с некоторым удивлением заметила, что продолжает улыбаться. Что, потягаемся с магом, кого б там ни призвал в свое войско Серебряный Венец? Прежняя Сале Кеваль еще десять раз прикинула бы, стоит ли ввязываться в эфирный поединок с противником неизвестной силы. Только где она, прежняя?
Женщина заботливо оправила ковер-одеяло на Блудном Ангеле. "Как на усталом муже," - мелькнула диковинная мысль. Едва касаясь, тронула ладонью лоб Денницы (холодный! мокрый…) - и легко сбежала по ступенькам в обширный холл замка, а там и во двор.
Все были уже в сборе.
Даже парламентер, гремя железом доспеха, как раз перебирался через стену.
Сале с удивлением узнала в парламентере героя Рио. Все-таки тесен мир! Да что там мир - миры, сфиры, Сосуды! Шагу ступить нельзя, чтоб не наткнуться на знакомого!…
Воистину Большой Заказ большим получился.
Спросить: обзавелся ли новым палачом с лекарем впридачу?… ладно, зачем судьбу зря за усы дергать. И без того не лицо у господина героя - забрало из плоти бледной. Не разберешь за тем забралом: где пьяненький горемыка, что маршировал ночью? где странствующий герой? где Заклятый слуга всех господ?!
- Наместник Серебряного Венца Гоар приветствует славный гарнизон осажденной крепости. О, и вы здесь, господин сотник! Я рад, что вы нашли свою дочь…
- А я жалею, - проворчал Логин Загаржецкий в усы, глядя мимо парламентера.
- Жалею, герой запечный, что мы тебя еще в Валках на палю не надели…
Рио на миг запнулся, но быстро оправился.
Продолжил:
- Господин наместник уведомляет, что время, выделенное вам для раздумий, истекло. И желает знать: согласны ли вы на условия Его Светлости князя Сагора?
- Условия? какие-такие условия?!
- забыв на миг об измене подлого героя, сотник Логин больно толкнул локтем в бок Теодора-Хведира.
Едва окуляры с носа бурсачьего не свалились.
- Да, право, пустяки, пан сотник! кнеж здешний голову Мацапуры-чаклуна желать изволит!
- шепнул в ответ Теодор.
- А за сей подвиг осаду снять обещает, да вашу Яринку в тутошние старшины произвести, милостью своей!…
Сале вздрогнула от запоздалого понимания: господин Загаржецкий еще ничего не знает! В суете встречи ему просто-напросто забыли рассказать, что…
- И на том свете всем досадить успел, харя поганая, и на этом!
- процедил сквозь зубы сотник, сплевывая парламентеру под ноги.
- Слышь, Яринка: так может, и не ворог он нам, кнеж-то? Одна забота: где ж ему ту клятую голову раздобыть? Ищи-свищи теперь Дикого Пана, трясця его матери!
А Теодор, естественно, сказал то, что и должен был сказать:
- Есть ли надобность искать его, пан сотник?! В подвале он у нас имеет место пребывать, в клетке железной…
- То есть как: имеет место?!
- на миг сотник дара речи лишился.
- В клетке, в подвале. Полоненный, значит, - охотно пояснил Мыкола.
Есаул Шмалько аж ногой притопнул:
- Так за чем дело стало, панове? Отсечь башку злыдню - и кнежу на златом блюде! Шо тут думать?!
- Делать то никак не позволительно, пан есаул!
- попытался вмешаться Теодор, но опоздал: сотник Логин наконец пришел в себя.
