Выборочная амнезия, однако. Говорят, у моих сверстников-земляков у всех так... последствия катастрофы, влияние потрясения на неокрепшую психику.
Эх, ать-два, не тужи, завей память веревочкой!
Выворачиваем на улицу, идем, шевелим ногами...
Только далеко я не ушел. Потому что встретил - кого б вы Думали?
- кого б вы ни думали, а встретил я нашего реликтового друга Ерпалыча. Возле кинотеатра, рядом с афишей фильма "Икар и Дедал", на которой были изображены двое мужчин резко выраженного гомосексуального типа с крыльями. Один из них пикировал на другого с вожделением во взоре, а жертва летела вниз головой, с тоской косясь на злополучного Ерпалыча.
Зря, в общем-то, косился - уж чего-чего, а сочувствия он не дождался. Наоборот, Ерпалыч прямо-таки брызгал слюной на ворот своего знаменитого кожуха из тибетской далай-ламы, и каждый волос встопорщенной бороденки старика излучал негодование.
- Рукоблуды!
- бушевал Ерпалыч.
- Художнички хреновы! Мазилы-изобразилы! Руки-ноги за такую афишу! Кисть по самые гланды! Холстом по морде!..
Народ вокруг вяло толпился и подначивал Ерпалыча на новые словесные подвиги. Пора было вмешиваться - пусть старого ругателя в нашем районе каждая собака знает, и ни один служивый сроду не потянет Ерпалыча в кутузку, и по шее ему никто не даст, а кто даст, того живо пьянчужки местные вразумят... Не в этом дело. Просто после таких выступлений Ерпалыч на скамеечке часа два отходит, воздух ртом хватает, сердобольные бабульки его чаем из термоса отпаивают, с валерьянкой пополам. А однажды, когда Ерпалыча в нашем дворе приступ трепал и вокруг никого, кроме нас, растерявшихся студентов-третьекурсников, так помню я: Тот из стены вышел. Мы врассыпную, а Тот подошел вперевалочку и лапу корявую Ерпалычу на лоб положил. Враз старика отпустило, а Тот-исчезник постоял минутку и опять в стену спрятался.
Мы тогда еще тряслись, что он Ерпалыча с собой заберет; кукиши ему издалека крутили, как полагается, хотели штаны спустить да голые задницы показать для умиротворения... не успели.
Так обошлось...
Раздвинул я толпу, послал кого надо куда надо и беру Ерпалыча за плечи. Худой он оказался, чисто скелет в кожухе!
- а пошел сразу, словно ждал, что его кто-то увести отсюда должен.
- Пошли, Ерпалыч, - говорю, а сам с ним уже за угол сворачиваю, - чего зря разоряешься?! Мужик ты у нас грозный, это все знают, а что Икар на афише рожей не вышел, так это нам без разницы, ты только поскальзываться не вздумай, у меня у самого ботинки скользкие, не удержу я тебя, Ерпалыч...
- Алик, - бормочет старик мне в ухо, - вы же умный парень, Алик, вы же книжки пишете... это же символ, Алик, нельзя же так!.. Опасно это, Алик, а у нас вдесятеро опаснее...
- Нельзя, - соглашаюсь.
- Никак нельзя и даже опасно, ни к чему символ поганить, крылья ему косо пририсовывать... да ты ноги-то переставляй! У меня крыльев нету...
Он тут как вцепится в меня, как тряхнет! Ну, думаю, здоров старик - а он чуть ли не хрипит:
- Нету! Нету крыльев! Нету и никогда не было! Не было крыльев! Не было!..
Я руки его костлявые от себя отрываю, соседям киваю - все в порядке, мол, сам справлюсь!
В первый раз, что ли?!
- Как это, - отвечаю, - крыльев не было?! Ты, - отвечаю, - Ерпалыч, говори, да не заговаривайся! Любой дурак знает: Дедал крылья изобрел, себе и сыну Икару присобачил, потом улетели вместе... Ты чего, Ерпалыч?
Говорю, а сам себя полным кретином чувствую: на улице, в снегу по уши с Ерпалычем о крыльях Дедаловых спорю! Кому сказать - не поверят!
- Дурак-то знает!
- кричит Ерпалыч.
- Дурак знает, потому что он - дурак! Не было крыльев, Алик! Это не Дедал крылья придумал - это ты ему их придумал! Ты да Овидий! Вот вам!
Завелся я.
Не выдержал.
- Какой Овидий?! При чем тут Овидий?! Тоже мне, нашел виноватых - меня с Овидием! Делать нам с Овидием больше нечего - крылья твоему Дедалу придумывать!
- Не было крыльев!
- У Ерпалыча аж опять слюна на воротник клочковатый потекла.
- Не было! Парус был, Алик! Парус! Парус он изобрел, косой парус для маленьких суденышек! И на двух парусных лодках ушел вместе с сыном с Крита! А гребной флот Миноса не догнал их! Вот, выкусите!.. Дураки вы с Овидием! Дураки! Афиши вам рисовать!
Вот тут я ему и поверил.
Считайте меня кем угодно, плюйте мне в лицо - поверил. Стоят два психа на улице, снег метет, век на дворе даже стыдно сказать какой - а я Ерпалыча за пуговицу беру и нежно так:
- Пошли, старик, ко мне в гости. Чайку выпьем...
- Нет, - шепчет Ерпалыч, а сам зимний-зимний такой, белеет просто на глазах, - пойдемте, Алик, лучше ко мне. И еще... У вас деньги есть, Алик?
- Есть, - говорю.
- Деньги есть. Сейчас я на угол в магазин сбегаю... ты домой иди, а я мигом...
2
За водкой я ходил неожиданно долго. Дело, в общем, не в водке - две бутылки перцовки я взял сразу, на углу, как и собирался. Сначала хотел выпендриться, "Менделейки" купить: дорогущей, с голограммой самого Преподобного Димитрия на этикетке, при нимбе, бороде и улыбке архипастырской. "Менделейка" у нас в основном идет на экспорт, за бугор; но спасибо родному ликеро-водочному!
- и о своих земляках печется, не забывает. Впрочем, почти сразу я устыдился тщеславия суетного, решил не выпячивать грудь и взял перцовой "Олдевки", посчитав из каких-то соображений, что Ерпалыч должен любить именно крутые напитки, пусть даже и с утра. Собственно, это даже не перцовка, а жгучий бальзам о семнадцати компонентах ("Семнадцать мгновений весны", - шутили любители), но и собственно перца там - то ли пять, толи шесть видов, включая экзотический "Chilli-Black".
Задержка же у меня вышла близ фонтана, не работающего с осени и по самый парапет заваленного слипшимся снегом. Остановился я, стою, в каждой руке по бутылке, и думаю: куда зимой водяница из фонтана девается? Очень уж меня вопрос такой волновал, когда я еще в институте учился и с лекций бегал пиво во дворах пить, под "молитву об отроке неудобоучащемся". Потом забылось как-то, а сейчас вот опять приспичило.
Дружок мой, Ритка (его родители от большого ума Ричардом назвали, Ричардом Родионовичем, чтоб жизнь малиной не казалась, а мы все - Ритка да Ритка), который сейчас в жориках, старший сержант патруля, - тот, помню, любил к работягам из горводтреста цепляться, когда они фонтан ремонтировать приходили. Он цеплялся, а они его посылали. Я давно заметил - Техники, особенно дипломированные, если по долгу службы с Теми напрямую работают, а не просто так, по схеме "моление - воздаяние", очень не любят об этом деле лясы точить. "Они, мол, Те, а мы - Эти". И все. Вали, парень, отсюда, а то по шее схлопочешь.
Отца я вдруг своего вспомнил. Ни с того ни с сего. Как сидели мы с ним на кухне перед самым его отъездом в Штаты, коньяк "Ахтамар" лимоном заедали, а я его спрашивал: "Пап, а до Большой Игрушечной - были Те или нет?" Отец морщился, глядел в рюмку, цедру лимонную без сахара жевал... "А шут их знает", - отвечал. "Ну ты же должен помнить!" - "Должен. Должен, Алик... А вот не помню. Кажется, были, только мы еще не понимали, что они - Те. Нам, людям, все лишь бы свалить на кого... Вот и валили - на барабашек, на полтергейсты, на пришельцев, на маньяков, в конце концов! Ты знаешь, Алик, незадолго до Большой Игрушечной - ты тогда совсем пацаном был - паром "Эстония" затонул. Странно как-то затонул: еще все по телевизору удивлялись, что огромное плавсредство, тыщи человек народа, спассистемы мирового уровня - и даже пискнуть не успели! Никто, по-моему, не спасся... Потом чуть ли не полпарома в двадцати километрах от места гибели нашли, будто рванул кто-то "Эстонию" со зла! Тоже после свалили на погоду и невыясненные обстоятельства... Давай лучше еще по одной тяпнем, а?.. Ты только к маме на могилку захаживай, не забывай..."
И, под фортепьянный наигрыш, глядя мимо клавиш блестящими глазами:
Запах акации, шум ребятни,
Мягкий и тихий за окнами свет,
Звуки курантов (хотя без пяти!),
Мучает скрипку мальчишка-сосед,
В кухне жара; недочитанный том,
Краски и кисть в беспорядке лежат.
Все это, все это, все это - дом,
Дом,
Из которого я не хотел уезжать...*
* Здесь и далее: "Дом, из которого я не хотел уезжать" - стихи С. Ладыженского.
Может, зря я тогда с тобой не поехал, папа? Пашку ты таки увез, Павла свет Авраамовича, потому что Авраамович и потому что в тринадцать лет право голоса куцее... Глядишь, и мне за океаном прилепиться удалось бы? Мыл бы сейчас посуду в детройтских кафешках или куковал на вашем островке близ южнокаролинского побережья, пил бы виски да акул считал, и знать не знал козла-редактора, и не снились бы мне по ночам пасквили в "Независимой газете" - дескать, автор небезызвестного "Быка в Лабиринте" вознамерился выехать одновременно на "умняке" и дешевой забойности, а поскольку в одну телегу впрячь не можно, особенно учитывая, что истинный талант по гроб жизни обязан быть голодным и остервенелым...
Он для кого-то небросок и прост, Черточки-годы на краске ворот - Это мальчишкой я мерил свой рост, Вырос, и вот - от ворот поворот.
Дождь еле слышно шуршит за окном,
Капли на листьях, как слезы, дрожат.
Все это, все это, все это - дом,
Дом,
Из которого я не хотел уезжать...
Ладно, хватит рефлексировать, пора "Олдевку" пить! И я пошел пить ее, родимую. Шагов через двадцать ноги у меня поехали в разные стороны, я чудом извернулся, спасая бутылки - и краем глаза увидел у фонтана босую девушку в легком платьице, глядящую мне вслед с каким-то неприятным сочувствием. Снег падал на золотистые волосы, на хрупкие, почти детские плечи, превращая Ту в стройного снеговика, я невольно передернулся, глядя на это незамерзающее чудо, а потом водяница шагнула в фонтан и исчезла, а я вздрогнул и побежал к Ерпалычу.
Никуда она, оказывается, не девается, даже если фонтан зимой и не работает! Вот ведь как...
3
...Нет, все-таки он - псих. А то я вдруг начал в этом сомневаться.
Поначалу все было просто: Ерпалыч сидел в дряхлом плетеном кресле, скособочившись и тяжело дыша, а я суетился вокруг журнального столика с исцарапанной инкрустацией, раскладывая на этом антиквариате нарезанное ломтиками сало и бутерброды с рыбой-шпротой. Или с рыбом-шпротом; кому как больше нравится. Закуску я принес с собой из дому - спохватился-таки по дороге - и правильно сделал, потому что Ерпалыч явно питался воздухом. Рюмки у него были свои, но все разные, так что я подбирал их по размеру, а эстетику пришлось отодвинуть в сторону. После я разлил перцовый бальзам, плеснул немного на порог - квартирнику...
И тут Ерпалыч вдруг бодро вскочил, кинулся к стоявшему в углу на футляре от швейной машинки магнитофону (катушечный "Садко", динозавр вымерший!) и запустил, мягко выражаясь, музыку.
Трудно понять, как Ерпалычу удалось дожить до старости, слушая сей выкидыш муз. В магнитофонных динамиках звенело, топало, через неправильные промежутки времени раздавался лязг и молодецкие выкрики; я машинально проглотил перцовку, даже не заметив вкуса, и уставился на счастливого Ерпалыча, цедящего свою порцию мелкими глоточками (что само по себе было ненормально).
- Что это, Ерпалыч?
- прохрипел я.
Не думаю, что он меня услышал - скорее, по губам догадался.
- "Куреты" это, Алик, - Ерпалыч придвинулся ко мне почти вплотную и радостно захлопал старческими белесыми ресницами.
- Группа такая. Да вы не волнуйтесь, к ним быстро привыкаешь...
Сомневаюсь, чтобы мне хотелось привыкать к этим оглушительным "Куретам".
- А-а... зачем?
- Надо, - строго сказал Ерпалыч и пальцем мосластым погрозил.
- Надо, Алик! Вы мне лучше вот что скажите...
Я даже не успел сообразить, что он меня до сих пор на "вы" величает, как Ерпалыч уже налил по второй и удрал из комнаты. Вернулся он с потрепанной книжкой в руках, в которой я с удивлением узнал своего собственного "Быка в Лабиринте".
Еще первого издания, покет-бук в мягкой обложке.
Пять тысяч тиража.
- Скажите, Алик, - вопрошает Ерпалыч тоном матерого инквизитора, замыслившего расколоть еретика на "сознанку", - вы сами додумались вести рассказ от имени Минотавра? От первого лица?
- Не знаю, - искренне отвечаю я.
- Может, сам... а может, читал где-то или видел - вот оно и отложилось. Борхесы там всякие, Олдя, Бушков с Валентиновым... хрена теперь вспомнишь!
- Вы честный человек, Алик, - Ерпалыч сказал что-то еще, но я из-за "Куретов" не расслышал.
- Давайте выпьем за ваш талант.
Я хотел было возразить - но он уже выпил. И салом заел. Так что пришлось присоединяться. А после третьей гляжу: или "Куреты" вроде тише стали, или я и впрямь к ним привыкать начал, только сидим мы хорошо, рыбу-шпроту кушаем, и я Ерпалычу рассказываю, как "Быка" писал, как по ночам в зеркало глядел, боялся, что рога Минотавровы прорастают, а потом рога проросли-таки, бросила меня Натали к свиньям хреновым, и я Миньку-бедолагу за неделю убил, то есть не я, конечно, а Тезей, только Тезей у меня такой сукой вышел, что самому противно, а читатели и не заметили, что Тезей - сука, и Ариадну он сам бросил, нечего на Диониса валить, и пора по четвертой или по пятой, не помню уже...
"Куреты" брякают, я трезвый вдруг оказался, только тяжелый, а Ерпалыч меня спрашивает:
- Скажите, Алик, вы случайно Тех не боитесь?
- Нет, - отвечаю, - что я, сумасшедший? Чего мне их бояться? Жертвую я исправно, молюсь по графику, службы все в квартире работают, оберег-манок на месте, раз в месяц заговорщика вызываю - подновлять... С кентаврами я вообще на коротком колесе, маньяков давно Первач-псы повывели, спасибо им!.. Нет, Ерпалыч, не боюсь.
- Кому "им" спасибо-то, Алик? Псам или маньякам?
Я смеюсь, "Куреты" орут, а Ерпалыч бороду в кулаке крутит, ногу за ногу забросил, брючина, обтрепанная, чуть ли не до колена задралась, голень старческая, сухая, в пятнах каких-то синих...
- Ладно, - смеется старый хрыч, - оставим Тех в покое. И мольбы по графику - за компанию. Лучше скажите мне, Алик, что вы сейчас пишете?
- Скажу, - отвечаю.
- Сейчас скажу. Только яичницу поджарю.
Яиц десяток я тоже с собой принес. Забрал их из сумки - одно треснуло, зараза, но не потекло вроде - и пошел на кухню. Сковородка у Ерпалыча почему-то в холодильнике стояла. Пустая, чистая и под самой морозилкой. Вынул я ее, на плиту поставил, огонь зажег, яйца бью - и только на пятом яйце соображаю, что плита-то у Ерпалыча четырехконфорочная, старого образца, без "алтарки"! Интересно мне стало: что старик делает, когда у него, к примеру, труба потечет? Шпагатом с наговоренным узелком перевязывает? Или к соседям идет? А может, на обычной горелке жертву приносит? Одной ведь молитвой, как известно, дом не ставится... да и шпагатик течь в лучшем случае неделю удержит. То-то у него кухня такая обшарпанная, краны все текут, и форточка выбитая целлофаном затянута.
Вернулся я в комнату, стали есть яичницу, и начал я Ерпалычу на житье-бытье жаловаться. Хорошо он слушать умел - я и сам не заметил, как от старого "Быка..." с Тезеем-зоофилом к новому, свеженькому перескочил, к заветным, м-мать их, "Легатам Печатей"! Терпеть ненавижу о недописанных вещах под водку трепаться, особенно когда текст второй месяц виснет, да только язык мой - враг мой! Зря я, конечно, через слово ругался по-черному, но уж больно разобрало! Некому мне выговариваться, сижу над "Легатами" в тоске душевной, дерьмо в себе коплю яко во месте отхожем, травлю душу злостью, будто кислотой... раньше хоть перед Натали распинался - все, глядишь, полегче становилось.
- Любопытно, любопытно, - бормочет Ерпалыч, - даже очень... Говорите, Легаты Печатей?.. Ангелы-Хранители?
- Скорее уж вредители, - отвечаю; и по памяти, полуприкрыв глаза: - "И воскликнул он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано вредить земле и морю, говоря..."
