И вот я уже, плохо соображая, что делаю, глажу Миню по косматому загривку, а он все норовит облизать меня с ног до головы, а я вспоминаю тот день, полный горечи и пьяного угара день, когда от меня ушла Натали...

* * *

...Всю неделю Натали вела себя странно: время от времени я ловил ее испуганные взгляды исподтишка, а едва я оказывался у нее за спиной, она всякий раз резко оборачивалась. Словно опасалась, что я сейчас наброшусь на нее и задушу, как Отелло Дездемону. Наверное, беда началась гораздо раньше, но я, с головой уйдя в работу над книгой, заметил эти странности лишь после того, как Натали отказалась спать со мной в одной кровати, и вразумительного ответа на вопрос "Что стряслось ?" мне добиться не удалось. Зато сама Натали пару раз ставила меня в тупик вопросом:

"Кто там у тебя в комнате?" Кроме меня и компьютера, в комнате никого не было, и в конце концов я списал все на шалости Тех - хотя в нашем доме такого до сих пор не случалось! Я уж совсем было собрался заказать водосвятный молебен - средство верное, в любом справочнике патриархии реклама с контактными телефонами!
- но не успел. Однажды, проснувшись, я увидел, как Натали лихорадочно собирает вещи. На все мои судорожные попытки удержать ее или хотя бы добиться разумных объяснений она не реагировала, и лишь в дверях, в ответ на мой отчаянный крик "Да что с тобой, детка ?!!", яростно швырнула мне в лицо: "Со мной ?! Это я должна спросить тебя - что с тобой./ Ты... ты - чудовище, Алик! Не ищи меня!"

И хлопнула дверью изо всех сил, вызвав осыпь штукатурки с потолка.

Так я и не понял, что с ней произошло. Ни тогда, ни после, когда в десятый раз звонил ее родителям (разыскать Натали оказалось проще простого: куда ей деваться, кроме мамы?) - неизменно встречая сухое отчуждение на другом конце провода, вне зависимости от того, кто снимал трубку.

В конце концов я плюнул и перестал звонить. А в тот день...

В тот день я напился.

Напился крепко, в одиночку, как последний алкаш, судорожно глотая теплую водку из стакана, припадая к грязным граням колодца забытья, вожделенного и оттого еще более недоступного... Лотом меня едва не стошнило, желудок взбунтовался, и, вскрывая банку килек в томате, у крепко порезал палец о жестяные зазубрины, даже не обратив на это внимания.

Когда в голове заплескалась липкая муть, а ноги пошли в самоволку, норовя свернуть куда угодно, лишь бы не туда, куда требовалось мне, я добрел до компьютера и долго сидел, тупо глядя на экран с ровными рядами белых строчек на синем фоне. Люблю я белое на синем... белое... на синем... Строчки издевательски заплясали, размылись барашками пены на волнах, и сквозь них проступила рогатая башка с печальными глазами навыкате. Мой Минотавр грустно смотрел на меня, словно тоже прощаясь перед уходом - и я не выдержал.

- У-у-бью-у-у, скотина! Из-за тебя все!

Кажется, я орал это вслух, брызжа слюной на ни в чем не повинный экран но тогда мне было все равно. Плевать на кон, тракт, на поджимающие сроки, на полученный и давно потраченный аванс - сейчас я ненавидел свой текст, он был мне противен, противней водки, противней килек... Нет, не так. Не совсем так. Мне было плевать на всех этих древних греков с их проблемами, быками, лабиринтами и сволочью по имени Тезей, но имелся один фрагмент, который я набросал совсем недавно. Там все происходило здесь и сейчас, у нас в городе, где беднягу Минотавра, в сущности - несчастное, забитое создание, - травили жорики и звереющие обыватели во главе с проходимцем-журналистом, взыскующим славы и жареных фактов, и по странному стечению обстоятельств журналиста тоже звали Тезеем...

Именно этот кусок был сейчас передо мной на экране. Не дам! Я сюда душу вкладывал, в эти строчки, в этого несчастного Миньку, вынужденного скрываться в подвалах и канализационных трубах... не дам!

И твердой рукой я убил текст. Издатель получит своих греков, Тезея и гору подвигов, а это - выкусите!

Хорошо еще, не отформатировал диск под горячую руку... Потом среди вороха бумаг я откопал единственную распечатку и, шатаясь, потащился на кухню.

Разжигая жертвенную горелку (почему именно жертвенную?... не знаю...), я глупо хихикал, давясь собственным смехом, пока наконец не обратил внимания на свой порез. Кровь до сих пор сочилась из пальца, пятная зажатые в руке листы бумаги, и я глупо ухмыльнулся: кровавая жертва! Прямо как у чертовых греков. Ну и пусть! Так даже лучше! Ощущение было такое, что я отрываю и жгу, принося в жертву, кусок самого себя

Наверное, правильное ощущение.

Когда все было кончено, когда в кухне остался лишь резкий запах гари да черные хлопья сгоревших страниц на плите, я распахнул форточку. Налетевший из ниоткуда порыв ветра подхватил пепел, закружил его черной траурной каруселью и унес прочь.

Горят рукописи, горят, милые, еще как горят...

Я постоял еще немного, а затем вернулся в комнату и залпом допил остатки противной, теплой водки прямо из горлышка.

Дальше - не помню.

А потом я за неделю как-то на удивление легко "добил" роман, сдал довольному главреду, получил деньги - и еще на неделю ударился в загул: заливать вином пустоту, которая образовалась у меня внутри.

Думал, на этом все и кончилось...

6

- М-м-м-маа...

- Да не мама, а папа, - через силу усмехаюсь я.

- Эт точно, - Фол сейчас на удивление серьезен.
- Папа. Отец. Ну что, теперь убедился, демиург-недоучка?

- Убедился, - крыть, в отличие от Миньки-производителя, мне нечем и некого. Прав Фол. Прав Ерпалыч (где-то он сейчас?). Все кругом правы, один я стою пред детищем своим дурак дураком, в голове сумбур полный, и что теперь делать - понятия не имею.

- На вот, угости его, - Фол сует руку под попону и протягивает мне горсть белых кубиков.

Сахар.

Миня мигом оживляется и, благодарно урча, одним махом слизывает угощение с моей ладони своим замечательным языком.

- Ну, пошли, что ли?
- фол смущенно касается моего локтя.

- Пошли, кент. Не скучай, Миня, я к тебе теперь заходить буду, - на прощанье я вновь треплю по загривку свое чадо, и мы направляемся к выходу.

Миня провожает нас долгим грустным взглядом - совсем как тогда, когда проступил передо мной сквозь экран монитора, в тот проклятый день...

Обратно я пошел пешком. Фол, по давней привычке, катил рядом, приноравливаясь ко мне, и монотонно бубнил в ухо:

- Он года три назад у нас объявился. На помойках побирался, еду у прохожих клянчил. Народ поначалу от него шарахался - этакое-то чудище! Кто ж тогда знал, что он безобидный совсем?! Одни собирались охоту на него учинить, чтоб детишек почем зря не пугал, другие хотели за Дедом Банзаем посылать... а тут Ерпалыч в очередной раз к нам заявился. Как увидел его - прям-таки остолбенел, а едва в себя пришел, строго-настрого убивать запретил! Ну, мы с Папочкой Миньку отловили - хрена его ловить, булку с маслом издалека показали, он сам примчался как миленький! Голодный был - не то слово! Определили его в этот самый подвал под "Китежем". Стали харч всякий подсовывать (Ерпалыч велел проверить) - все жрет, что ни дашь! И хлеб, и мясо, и консервы, и сено тоже наворачивает...

Фол на время умолкает, потом вновь заводит волынку.

- Дальше наши, кентавры, веселиться начали: выведут Миню вечером на прогулку (не все ж ему, бедолаге, в подвале томиться!), спрячутся в какой-нибудь подворотне и ждут. Как мимо жорики патрулируют - они Миню вперед. Высунется из-за угла ряшка с рогами, замычит - у жориков, понятное дело, душа в пятки! А наши Миню под локти и ходу, пока служивые с перепугу палить не начали! С полгода веселились, потом надоело. Зато патрулей с трех микрорайонов, словно тараканов, повывели!

Я понимал, что мой приятель пытается развеселить меня, и отчасти ему это даже удалось, но на душе все равно кошки скребли. Если бы меня в подвал посадили и по вечерам мною служивых пугали - каково бы мне было?..

- А по весне кто-то в шутку предложил: давайте, мол, его к фермерам свезем! Глядишь, от такого бугая у фермерских коров приплод пойдет, да и Миня нехай порезвится! И что ты думаешь, Алик? Сказано - сделано. Фермеров долго убалтывать пришлось, но в итоге уболтали. Ты нас знаешь - мы и мертвого уговорим.

- Знаю, - криво усмехаюсь я.
- И мертвого уговорите, и живого уморите.

- А на другую весну фермеры уж сами к нам гонцов прислали: давайте, мол, своего бугая! У тех голландок, которых он крыл, телята родились - загляденье! А мы, мол, вам и маслица отвесим, и медку, и всяко-разно... Короче, Миня теперь свой хлеб с сахаром не зря жует! Один раз только с ним конфуз вышел, - Фол даже хрюкнул от удовольствия.
- Есть у нас тут в Дальней Срани две шалавы, больно до этого самого дела падкие. Подобрали они, стервы, ключи и шасть к Мине в подвал! Хорошо хоть Пирр наведался вскоре - не вмешайся он, заездили б Миньку в два счета...

Я тоже не удержался и прыснул.

- Ладно, хохмы хохмами, - оборвал сам себя Фол, - а вот Ерпалыч чадом твоим всерьез заинтересовался. Сутками с ним в подвале просиживал - все говорить его научить хотел, чтоб расспросить о чем-то. Так толком и не научил, правда. Потом книжка твоя вышла, та самая... Вот тогда-то Ерпалыч и начал к тебе присматриваться. И нам намекнул, откуда Миня у нас объявился. Ну что, Алик, прав оказался дядько Йор?

- Прав, - выдохнул я, выбрасывая окурок и кашляя от сухости в горле. Хочешь, расскажу, как дело было?

- Расскажи, - с готовностью кивнул мой приятель. И я рассказал. Все. Пока до дому добрались, как раз все я ему и выложил, потому что понял вдруг - не могу больше в себе носить! Кому и расскажешь, если не Фолу? Был бы рядом Ерпалыч...

Эх, Ерпалыч, шаман ты хитроумный, что ж с тобой приключилось-то?

А у самого дома нас поджидал сюрприз. Весело скалясь, виляя хвостом и вообще всячески выражая свою радость по поводу нашего появления.

- Ты что, сбежал?
- я присел перед псом на корточки, и серый беглец, вместо того чтобы броситься лизаться, неожиданно кивнул.

Или это мне померещилось?

- Ладно, пошли, Сват-Кобелище, - медленно поднимаясь, я ощутил, что реальность вот-вот снова начнет трещать по швам.
- Сейчас домой зайдем, пожрать сообразим...

Я пытался спрятаться в скорлупу привычных, обыденных слов, но получалось плохо.

На лестнице пес обогнал нас и уверенно остановился перед дверью той самой квартиры, куда меня определили Папа с Фолом.

7

За окнами смыкались ранние зимние сумерки, на кухне шкварчала яичница с ветчиной, которую взялся готовить Фол, а Сват-Кобелище бдительно следил за этим процессом, всем своим видом показывая: за вами глаз да глаз нужен, а то вы мне тут нажарите!

Валько-матюгальник ждать ужина не стал.

Ушел.

Трижды облобызав меня на прощанье.

Маленькое электрическое "солнце" под потолком, тепло, уют, дразнящий запах яичницы - чего еще человеку надо? Там, за стенами - снег, темень, жорики с архарами, тенью бродит в лабиринтах подвалов Миня, пропадает невесть где псих Ерпа-лыч, гниют в застенках Ритка с Фимочкой, а здесь - здесь тишина, покой, здесь мой друг Фол, и неизвестно как нашедший меня серый бродяга, и... и надо бы позвонить к себе домой! Есть ли там кто-нибудь? Хотя кому там быть? Разве что Идочке, и то Навряд ли...

Глупо.

И даже более, чем глупо.

Но просто так сидеть в кресле и ждать яичницу я уже не мог, мне не терпелось сделать хоть что-то, а ничего, кроме этого, в сущности, бессмысленного и опасного звонка, я придумать не мог.

Телефон был старый, с потертым и треснувшим диском, толстый шнур от него гадюкой уползал в коридор, где и прятался в нору.

Трубка молчала. Блокиратор? Я прижал трубку к уху поплотнее, зачем-то зажмурился - и мне показалось, что далеко, на пределе слышимости, раздается потрескивание и неразборчивый шелест двух голосов. Ну конечно, блокиратор! Сейчас они наговорятся, скажут друг другу "Пока!", повесят трубки... Я клацнул рычагом, раз, другой, третий... ну гуди же! И в ответ мембрана послушно загудела.

Я ткнул пальцем в диск.

Как он медленно вращается!

Вот сейчас в моей квартире раздастся звонок, противно задребезжит, требуя к себе внимания, Идочка, вздрогнув от неожиданности, поспешит к телефону... Ну пусть она будет дома! Пусть сидит в кресле, или нет, лучше пусть открывает входную дверь, раскрасневшись с мороза и выдыхая облачко пара... Может, она знает, что с Фимой и Риткой? Должна знать!

Я, словно наяву, представил себе эту картину; нет, не картину - картины я не умею, я умею иначе, по-своему, белое на синем, и пенные барашки послушно складываются в слова, слова выстраиваются кажущимся беспорядком фраз, а там, где ; притулились запятые, там обязательно требуется пауза с придыханием, пальцы незримо ласкают клавиши, строка бежит за ; строкой, и вот оно: пухленькая медсестра торопится к верещащему телефону, на ходу инстинктивно оправляя волосы - женщина, брось прихорашиваться, сейчас тебя все равно никто не видит!
- а телефон звенит, звенит...

Долго звенит. Я наконец осознаю, что в мое ухо уже, наверное, вторую минуту ползут монотонные длинные гудки, а трубку никто не берет. Потому что Идочку из моей квартиры наверняка выперли, а саму квартиру опечатали! Я тут сижу, абзацы, понимаешь, в голове расписываю, а на самом деле... Щелчок. И запыхавшийся голос Идочки:

- Алло! Да алло же!

- Привет, Идочка! Вы там что, заснули?
- первое, что при- ходит мне в голову.

- Нет, я мусор выносила. А тут звонок. Я его еще со двора услышала. (Врет. Честное слово, врет! Не могла она со двора ничего услышать!) Ой, кто это? Это вы, Олег Авраамович?!

- Я, я, Идочка.

- Вы... вы...
- сопрано моей сестры милосердия вдруг трескается, пускает жареного петуха, кажется, она вот-вот расплачется прямо в трубку.
- Что вы натворили?! Во что вы меня впутали?! Я... я... они меня забрали, допрашивали... А я ведь ничегошеньки не знаю! Я и вас-то совсем не знаю, я же ни при чем, а они... За что вы так со мной?!

- Идочка, ради Бога, не волнуйтесь! Я ничего не натворил! А вы так совсем ни при чем! Ведь они же вас отпустили? Если б я еще понимал, кто - "они"...

- Отпустили-и-и...
- на том конце провода слышатся явственные всхлипывания.
- Только что ж я теперь... куда я теперь?! С работы выгнали, жить мне негде - а тут еще и привод влепили! Все из-за вас и из-за дружков ваших, и зачем я только с вами связалась?.. Выкинут на улицу, на мороз...

Хлюпанье носом. Ох, утешитель из меня... втравил девку черт знает во что!

- Да живите пока в моей квартире! Зачем вам на мороз-то?!

- Ну да, а потом вас все равно арестуют, посадят, а меня выгонят...

Хорошо хоть, носом хлюпать перестала - не выношу я этого!

- За что меня арестовывать, Идочка? Я книжки пишу, а не людей граблю!

- Не знаю я, чего вы там пишете... Я другое знаю: меня забрали, друзей ваших забрали - а вы удрали, да?!

- Удрал, - честно признаюсь я.
- Испугался я, Идочка. А с друзьями-то моими что? С Рит... С Ричардом Родионовичем, с Фимой?

- Говорю же - забрали их! Меня вот отпустили, а их - не знаю... Олег Авраамович, вы лучше сдавайтесь, хорошо? Вам же лучше будет!

- Посмотрим, посмотрим, - бурчу я в трубку на мотив "Варяга".
- А вы, Идочка, успокойтесь, все уже позади, вы тут в любом случае сбоку припека. Я вам через пару дней перезвоню. Лады?