На недвижном лице Легата проступает удивление, словно он впервые подумал о таком.
И обида.
Обида несправедливого упрека.
- Я... не мог. Я писал книгу... вы не понимаете! У меня нет автомата!..
Левая рука по-прежнему сжимает бумажные листки. Наверное, Игорь прав. Город умирал под бомбами, в подъезде дрались насмерть "чистильщики" и сержант Петров с мотоциклом по имени Фол, а достойный Легат отсиживался под диваном.
Даже не откликнулся на зов, когда кровь полилась на пульт.
- Я б-боюсь не вас, а тех штукарей, что могут взять вас в об-борот! Все, решайте! Д-дохлый вы меня вполне устроите! Вы не один, н-незамени-мых нет, д-даже среди богов!
Я все еще не верю. Игорь просто угрожает. Зачем убивать этого нелепого человечишку? Все, что он может, - распечатку подкинуть, диктофон свести с ума... нести чушь, оставив в подъезде мертвых друзей. Бог - спец по мелким гадостям. Локи городского масштаба. Пусть его!
- Вы правы, магистр.
- Легат надолго задумывается; Игорь, как ни странно, не торопит его, ждет, и наконец Легат кивает.
- Незаменимых нет. Вместо меня может прийти другой; и идущий следом за мной способен оказаться сильнее меня. Вы совершенно правы.
Другой?
Слово кажется знакомым.
Другой!
"Али... Алика... Не дайте... убить... Иначе... другой... Дьявол..."
"Мы еще встретимся, старший следователь Ги-зело! Встретимся - но уже не здесь. Мое царство скоро будет всюду!"
Вот что имел в виду Ворон! Если Легат слаб, его сменит Другой. Бородатый самозванец, у которого нет атрофии воли. Который силен и опытен, у которого есть автомат и нет дивана, под чьим днищем можно отсидеться; Другой, которому не страшна кровь.
Легат молчит.
Маг уже не улыбается, рука - за отворотом куртки.
- Погодите!
- Я бросаюсь вперед, боясь опоздать, не успеть.
- Игорь! Я сама с ним поговорю! Сама!
Маг поджимает яркие губы; отходит чуть в сторону. Рука по-прежнему - за отворотом.
- Олег Авраамович! Я...
Слов нет. О чем сказать? О разорванном небе над головой? О том, что пули плещутся в пыли, слетая с колоколенок?!
- Я хочу вам сказать спасибо, Алик. Я знаю - это вы спасли меня! Если бы не вы... Иероним Павлович сказал мне...
В пустых глазах рождается удивление.
- Нет... это не я. Не совсем я. Я просто писал книгу. Так сложилось...
- Хорошо, - киваю я.
- Так сложилось. Все равно - спасибо. От меня - и от Эми. Мне сейчас нельзя умирать, Алик!
- Эми...
- глухо произносит он, словно вспоминая.
- Я должен был вам что-то сказать, Эра Игнатьевна... что-то важное... О моей книге. Я хотел написать о том, что с вашей дочерью все будет хорошо, и ребенок... я только не помню, чем все закончилось... я не помню!..
Кажется, один из нас сошел с ума. При чем тут его дурацкая писанина? И какой ребенок? Чей?
- Хотел написать... вспомнил! Пашка не сумеет защитить его. И я тоже не смогу, особенно если... мертвый. Его будут искать. Очень искать. Он - ребенок Пашки, они будут искать его...
Ребенок Пашки.
Ребенок Пол -у-Бога...
"Только ты приезжай, мама! Пожалуйста, приезжай! Мне надо сказать тебе. Сказать важное... Приезжай, пожалуйста!"
Приеду, дочка! Скоро, очень скоро! И пусть только кто-то попробует обидеть тебя! Вот только пусть попробует...
- Вам лучше поехать с нами, Алик! Здесь решаю не я и не вы. И даже не Игорь... не магистр.
Он молчит, в глазах тает. пустота, плывет серыми, бесплотными волнами океана, где в бездне зарождается невозможная жизнь.
- Нет... Моя книга... моя. Я должен... должен сам...
Время тянется, Легат молчит, рука сжимает листки распечатки.
Чьи-то шаги совсем рядом. Удивленный вскрик:
- Ой, мамочки! Да чего ж это?
Объясняться с гражданкой Бах-Целевской нет времени. Потом поймет - если постарается.
Белая от ужаса физиономия показывается в проломе забора, исчезает.
- Ой, убивают! Ой, люди добрые! Неужто сообразила?!
- Бесполезно, Ст-трела!
- в голосе Мага слышится нетерпение.
- Ну его к б-бесу, дурака! Нам п-пора!
И я понимаю: бесполезно. Игорь вслух назвал меня агентурной кличкой, значит, Алик для него - уже труп. Нелепый труп в тапочках, с распечаткой в потной руке. Сейчас мы сядем в вертолет... Мы сядем в вертолет, мы улетим на маленький остров, где живет ушастый идол...
Поворачиваюсь.
Черный "ствол" смотрит мне прямо в грудь.
- От-тойди, Ирина!
"...Иначе... другой... Дьявол..." "....Мое царство..."
- Оставь его. Девятый!
- Я бросаюсь вперед, но холодный зрачок пистолета заставляет отшатнуться.
- Его нельзя убивать! Нельзя! Помнишь, Молитвин говорил? Вместо него придет Другой! Его нельзя...
Над черным зрачком - серые глаза. Волк готов к прыжку.
- Отойди, Ирина! П-пожалуйста!
-Нет!
Черный зрачок резко движется вправо. Кидаюсь вслед, понимая: не успеть... Хлопок. Еще один.
Тихие, еле слышные. Почему земля...
- Стрела! Р-ради Бога! Стрела! Надо мной склоняется Игорь, в серых глазах - ужас.
- Ирина! Господи, Ирина!..
А я так и не поняла - просто не успела... Вот-они, пташечки! Взяли - да нашли... Как просто...
- Ирина! Ирина! Т-ты, гад, это из-за тебя!.. Сволочь, п-подонок!
Легат не двигается. Рука держит взлохмаченную кипу листков. На лице прежнее равнодушие, хотя по животу расползается красное пятно. Игорь все-таки не промахнулся! Сейчас будет контрольный - в голову. Как глупо умирать из-за такого!
Рука лезет в карман. Предохранитель...
- Г-гад! Сволочь!
- Не надо, Девятый!
- шепчу я одними губами.
- Пожалуйста! Игорь, не надо! Маг вскидывает пистолет. Хлопок.
Едва ли громче предыдущих. Я опускаю браунинг. Все...
Глаза смотрят в небо. Золотая трещина прямо над головой. Рядом - какая-то возня, стоны. Далекий вопль - уж не гражданка ли Бах-Целев-ская голосит?
Надо приподняться, надо...
Рука Игоря сжимает пистолет. Маг лежит ничком, и ничем ему уже не поможешь.
Алик-алкаш, Легат в стоптанных тапочках...
Его нет, только кровавое пятно на снегу. Рядом - листок бумаги, большие черные буквы тараканами кишат в заголовке.
Всматриваюсь. Знакомое слово!
"Легаты..."
Что?!
"Легаты Печатей". Автобиография? Вряд ли. Название перечеркнуто, поверх тянется неровная строчка, отдаленно похожая на трещину в небе, - от руки. Строчка тоже знакомая:
НАМ ЗДЕСЬ ЖИТЬ
Алкаш-писатель ошибся. Жить здесь придется другим. Не мне. Не Игорю-Девятому. И не господину Залесскому. Кстати, а где он сам?!
Приподнимаюсь на локте.
Кровь на снегу! След!
Повернуться...
Господи, как больно!
Повернуться!
Вот он!
Догорающий костерок - все, что осталось от разнесенного взрывом сарая. Алик лежит на снегу, окровавленная рука с кипой листков тянется к огню. Веселые язычки начинают плясать по краям, бумага чернеет. Сдавленный стон. Алик чуть поднимает голову, с трудом сует в огонь всю пачку, вместе с рукой - по локоть. Медленно, словно нехотя, бумага начинает становиться пеплом.
Каждый умирает в одиночку.
И каждый - по-своему.
Бумага догорает, Легат тычется лицом в грязь, припорошенную темным пеплом. Кажется, все. Господин сочинитель решил унести роман с собой. Унес - лишь заглавие на память потомкам оставил.
Странно, почему-то этот оставленный листок не дает мне покоя - даже сейчас. Легат знал, что умирает. Знал - и сжигал свою последнюю книгу. А этот листок...
Никогда не подозревала, что придется умирать, думая о такой ерунде! Не об Эмме, не об Игоре. И даже не о Саше.
Листок лежит совсем рядом, на испоганенной земле. Рядом - протяни руку...
Поздно.
Чернота наползает, холод сжимает пальцы, и словно чья-то рука...
...Над небом голубым есть город... золотой с прозрачными... воротами и яркою... зве...
* * *
Черные ели вздымали острые кроны к золоту неба. Передо мной холодно горел беззвучный костер. Бог сидел на старом поваленном дереве и молча водил карандашом по бумаге. На боге была знакомая штормовка; молодое, чуть скуластое лицо казалось суровым и неприветливым. Карандаш летал над бумагой, бог качал головой, хмурился.
Я узнала его сразу: бог был знакомый - точно такой же, как на старой Сашиной фотографии. Даже штормовка, даже поношенные кроссовки.
Узнала - и почему-то совершенно не удивилась.
