Пашка! Что случилось там, в твоей Южной Каролине, что ты был вынужден пойти на такое?! Еще тогда, на Выворотке, я понял: человеческие души равной мерою не мерьте!
- а нечеловеческие... Верю: иначе было нельзя. Верю: тот, частью кого ты сейчас являешься, ведал, что творит... Пашка, Пол Рыборукий, несчастный мальчишка!
- что случилось на просторах твоего океана, против чего тебе пришлось восстать во всей мощи акульего бога?!
Неужели нельзя было как-то иначе?!
Не свою ли судьбу вижу я сейчас на плоском экране?!
- ...Добрый день, господа! Рад приветствовать вас в наших стенах...
Незнакомый густой бас выдергивает меня на поверхность, и я нахожу в себе силы обернуться.
Дородный чернобородый мужчина в отличном костюме-тройке и при галстуке, заколотом тонкой змейкой с бриллиантовыми глазками, протягивает мне руку. Машинально жму крепкую ладонь, бородач представляется, но его имя-фамилия влетают мне в одно ухо, чтобы вылететь из другого - ощущение почти физическое. Сейчас мне не до центра, не до Леля с бородачом, не до... Фима! Нет, все-таки мне есть дело до происходящего здесь. А потом - Пашка. Я должен снова увидеться с ним, не знаю как - но должен! После окончания нашей "экскурсии". Потому что здесь - Фима.
Кажется, мне удалось договориться с самим собой и избежать раздвоения личности.
- ...ты б, Лель, гостей сначала обедом покормив, что ли? Какие прогулки на голодный желудок...
А ведь прав бородач! Пообедать-то мы и не успели.
Общее согласие, в результате чего бородач откланялся, а Лель повел нас вниз - питаться.
- Лель, а кто это был?
- трогаю я по дороге за рукав нашего гида.
- Как - кто?
- Лель явно удивлен моим невежеством.
- Это наш шеф!
"А магистр?" - хотел спросить я. Но передумал.
Мы миновали фойе и спустились еще ниже. Подвал? Подземный этаж? Скорее, второе. И есть серьезное подозрение, что подземный этаж тут не, один. Такой же коридор, как наверху. Только потолки пониже и пол не паркетный, а застелен линолеумом. Двери по обе стороны белые, металлические - но тоже с табличками. Дверь с надписью "Щитовая" оказалась приоткрыта, и я немедленно сунул внутрь свой любопытный нос, едва не столкнувшись лбами с Ерпалычем, которого почему-то тоже заинтересовала щитовая.
На первый взгляд ничего особенного. Все стены - в распределительных щитах с многочисленными черными рычажками. В углу - большой железный шкаф, скалится циферблатами приборов и мигает похмельными красными глазками индикаторов. Шкаф весь расписан рунами с заговорными знаками, часть из которых я узнаю. У шкафа, в совершенно неожиданном здесь офисном кресле, спиной к нам сидит Тех-ник в синем рабочем халате. Он поглощен работой, и, приглядевшись, я обнаруживаю, что он методично таскает туда-сюда вышитый платок, продетый сквозь хромированную ручку. Платок потрескивает и искрит. Рядом, на деревянной подставке, горит толстая витая свеча перед плохо различимым отсюда образком.
Свеча явно не для освещения: в щитовой под потолком сияют две мощные лампы.
- Вот так они, значит, энергостанции и доят, - констатирует Ерпалыч, после чего мы наконец трогаемся дальше.
- А знаете, Алик, как это на городской подстанции делается? Платочком не обойтись, там удой на гигаватты считается... Приходится закрутки делать. Красотища!
- вот такенные кабели узлами скручены, Лектрючки табунами шастают, а вокруг хоровод голых Тех-ников женского полу не старше двадцати пяти! И хором, пока семь потов не сойдет: "Мое слово крепче, чем железо, на закрутку нет переговору, я кручу, подруженьки вяжут..." Мы ведь от энергоснабжения отрезаны - электричество, газ; уже третий... нет, четвертый год. Приходится доить. А снаружи утечки, недостачи, козлы отпущения шкурой платят! Удивляются: область отключена, а при этом даже против прежнего лимита вдвое-втрое потребляет...
Вот так век живи... как в старом анекдоте: "А дустом пробовали?" Может, и пробовали, а нет, так попробуют. Живем, однако!.. Ладно, проехали.
По пути мы успеваем заглянуть еще в две открытые двери и обнаружить медицинскую лабораторию, а следом - компьютерный центр: ряды включенных мониторов и огоньки модемов.
Здесь небось Интернет доят. Вприкуску. Инфу всякую качают, программы, новости, секреты... Грех не подержаться за сосцы, если и сами горазды, и Те на них пашут - и за страх, и за совесть, и за кровушку жертвенную...
- Ухоронка моя заклята, не ворогом ложена, не ворогом взята, аминь, аминь, лиходей меня минь...
- доносится из-за ближайшего монитора гнусавый тенорок. Заговор мне знаком, такой читается на сохранность почтового ящика; только без последних слов.
Сворачиваем за угол, и тенорка больше не слышно.
За поворотом - столовая.
Она больше напоминает кафе: стильная дубовая обшивка стен, мягкие стулья, круглые столики (опять же, у одного из столиков лежат два новеньких коврика для кентавров), в углу - стойка, как в баре. Тихий перебор струн в невидимых динамиках; и пахнет на удивление вкусно.
- Борщ с пампушками будете?
- Официант материализуется перед нами из воздуха: усики стрелочками, черные волосы гладко зачесаны назад, глаза внимательные; белая накрахмаленная рубашка, узкий черный галстук и черные же отутюженные брюки. Н-да, такой красавец в любом ресторане ко двору бы пришелся!
- Ясен пень, будем!
- отвечает за всех Фол, а я не отвожу взгляда от официанта: интересно, как он на кента отреагирует?
Никак.
Клиент есть клиент.
Пусть и кент.
- Пять порций борща... Мы дружно закивали.
- На второе есть котлеты по-киевски, плов, тушеный кролик с гарниром, ромштекс...
- Котлеты. По-киевски, - оборвал Фол этот перечень, который грозил затянуться надолго.
К Фолу присоединились все, кроме Ерпалыча, который заказал плов, причем наверняка только из чувства противоречия.
-Перед нами немедленно возникли пять глубоких тарелок с руническим орнаментом по краю, а следом официант торжественно водрузил на стол дымящуюся кастрюлю с борщом. Нес он ее так, будто это были по меньшей мере омары в белом соусе ла-робера (ел я их один раз в кабаке на халяву; ничего особенного, кстати).
Я смотрю на старого хрена Ерпалыча, а старый хрен Ерпалыч пристально смотрит на нашего официанта; вернее, на его руку, которой тот придерживает кастрюлю, аккуратно наполняя тарелки благоухающим борщом.
Интересно, что старик высмотрел? Когти львиные?!
Когтей на руке официанта не обнаруживается, да и вообще, рука как рука... и тут до меня доходит! От кастрюли несет жаром, я сам вспотел, просто сидя рядом, - а наш официант совершенно спокойно держит кастрюлю голой рукой, причем не за ручку, а прямо за раскаленный бок!
Когда официант удаляется прочь, я воровато протягиваю палец к кастрюле ближе, еще ближе, еще...
И, естественно, обжигаюсь, едва не заорав от боли.
Лель беззвучно смеется, созерцая последствия моего эксперимента.
- Поверьте, Олег Авраамович, полгода - и для вас такая шутка будет проще пареной репы. А если еще взять водицы после обмыва покойника да заговорить врагу на холодную постель, себе - на восстановление власти... Впрочем, это не застольный разговор. Потом, если пожелаете. Приятного всем аппетита.
Обед прошел в молчании.
Под занавес мы выпили по бутылке "Монастырского темного" и начали, отдуваясь, выбираться из-за стола.
- Ну что ж, командуйте, куда сначала двинемся, - интересуется Лель.
- Как - куда?
- изумлению Ерпалыча нет предела.
- Разумеется, к психам! Мы ведь с вами договаривались...
4
Узкая ладонь Леля легла на глянцевое тело замка. Миг - и внутри сухо щелкнуло, хотя я не видел ни пластиковой карточки-ключа, ни запорного знака, а для распознавания отпечатков пальцев этот замок был слишком простоват.
На морде написано.
Кстати, открывающего слова Лель тоже не произносил - я бы услышал.
Миновав внутреннюю решетку, мы гуськом прошли в ту часть сада-парка, которая примыкала к "дуркину дому". Я шел сразу за Лелем, мурлыча под нос старую песенку, весьма любимую отцом (проклятие!.. надо учиться говорить "покойным отцом", да язык сразу костенеет...):
- Ах, у психов жизнь
Так бы жил любой:
Хочешь, спать ложись,
Хочешь, песни пой...
Аккуратные скамеечки стояли вдоль аккуратных аллеек. Сразу представлялось: умственно неполноценные чинно сидят здесь летом и осенью, в первом случае нюхая цветочки, а во втором - грызя яблоки. Сорванные здесь же, с местных; "симиренок" и "розовых наливов", стерильно вымытые в маленьких фонтанчиках у обочин... Красота! Хоть самому пускай слюни и просись на постой. Впрочем, уже вроде как напросился... Было не очень холодно, и я шел в одном свитере, не удосужась забежать в гардероб за курткой. Ерпалыча силком заставили напялить его кожух, из уважения к возрасту обоих; а кентам было на погоду чихать слрисвистом. Вон, катят себе позади... остановились, пошептались - и рванули наискосок, через засыпанную снегом клумбу.
Я посмотрел на Леля: наш Вергилий отнесся к шалостям Фола с Папочкой с веселым пониманием.
У бетонной стелы с изображением городского герба (рог изобилия, копия Минькиного украшения, только более полезный в обиходе) прогуливались две старушки. Обе в одинаковых плащах-стеганках на искусственном меху, с капюшонами. Костистое личико первой все время подергивалось мелким тиком, подмигивало, словно у мучимой любопытством мумии; вторая, толстенная матрона, шествовала чинно - этаким ожившим памятником боевому слону.
- Здрасьте, - хором поздоровались старушки, едва мы приблизились.
- Здравствуйте, - вежливо поклонился Лель (я кивнул, а Ерпалыч - тот и вовсе промолчал, грубиян старый!) и бросил мне через плечо:
- Знаете, Олег Авраамович... вон та, что побольше - она уже лишних года два живет! Представляете?!
Хоть бы голос понизил, красавец!
- Это в каком смысле "лишнее живет"?
- Беспричинное раздражение копилось во мне, ища выхода.
- Пришить хотели, да все недосуг?!
Ослепительная улыбка была мне ответом.
- Чушь порете, извините! Нашу Матрену Егоровну врачи еще позапрошлой осенью похоронили. Живьем закопали. Сказали: дескать, с месяц протянет - и все. Костоправы... Матрена Егоровна, как здоровьице?
- Вашими молитвами, - вместо толстой Матрены серьезно отозвалась мумия, дернув щекой.
- Вашими молитвами, Лелюшка...
Ага, выходит, у него это постоянная кличка... или не кличка?
Боевой слон Матрена только остановилась и низко, в пояс, поклонилась всем нам; потом повернулась к кентаврам и поклонилась им наособицу, кряхтя от усердия, - и вот уже старушки идут себе дальше.
- Простите, Лель, - подал голос Ерпалыч.
- Это у вас все население или как?
- Что вы, Иероним Павлович! Просто детей и... ну, считайте, тоже детей их автобусом повезли в Дергачи, в зал игровых автоматов, мы его трижды в месяц арендуем. Кое-кто, правда, остался вместе с престарелыми; они там, в доме. Зайдем?
- Непременно.
- Ерпалыч воспрянул духом и даже зачем-то потрепал меня по плечу.
- Непременно зайдем!
И мы пошли к дому, сопровождаемые бдительной Папочкой.
Фол поначалу отстал - тыкался по саду туда-сюда, вздымал снег бураном, словно пес, ищущий выхода; наконец он смирился и догнал нас у самого порога.
- Нету, - тихо уронил Фол, когда Лель первым вошел внутрь.
- Совсем?
- поинтересовался Ерпалыч.
- Совсем. Даже не так: вроде есть, но заперто. И ключ в воду.
- Чего нету?
- тоном оскорбленной невинности поинтересовался я. Развели секреты!
- Того свету, - старик хмыкнул в бороду.
- Слыхали песенку, Алик: "Лучше нету того свету"? Вот его и нету...
Ерпалыч скосился на меня и уточнил, предупредив обиду:
- Дырок на Выворотку, Алик. Нету их здесь; ни одной. Заперты. Я Фолушку просил глянуть... на всякий случай.
* * *
В просторной прихожей никого не было. Если не считать рослой девушки с косой до пояса: спиной к нам, она возилась в красном углу, возжигая лампадку. Спички ломались в ее руках, треща бессмысленными искрами; девушка вздыхала и начинала по новой. Я без особого смысла приблизился, встал у девушки за спиной. Пушистый затылок даже не дрогнул - видимо, занятие поглощало здешнюю аборигенку целиком. Нуте-с, кому мы мольбы возносим?.. я взял с журнального столика справочник, заложенный в нескольких местах обрывками газеты, вчитался.
"XX. О целительстве лишенных ума. 1. Блаженному Андрею, Христа ради юродивому (936; 15 октября). Андрей принял на себя подвиг юродства по особому повелению Божию и сподобился дара прозрения. (Молит. 197, 228, 240)".
Так, это понятно... и счастье, что мне никогда не доводилось взывать к Блаженному Андрею... дальше... "в зубной боли... Священномученику Анти-пе; будучи брошен мучителями в раскаленного медного быка, молил о благодати дара лечить людей в неутешной боли зубовной..." - так, а я все больше святителю Ионе, митрополиту Московскому... будем теперь знать; дальше... ишь ты!
"I. Об избавлении от храпа. 1. Мученику Трифону (помню, помню - я ему об изгнании тараканов, регулярно...) За свою святую чистую жизнь Трифон помимо прочего получил благодать избавления от храпа. (Молит. 118)".
Гляди, и номер молитвы тот же, что и от тараканов... может, я именно поэтому не храплю ночью? Натали еще радовалась!..
Девушка обернулась ко мне:
- Здласьте, дядя!
Я судорожно кивнул (грубый Ерпалыч привет передавал!) и постарался не отвести взгляд от ее: лица. Не получилось - миг, и я тупо рассматривал красный угол, пялясь на зажженную наконец лампадку.
- Настя, поди в мяч поиграй!
- пришел мне на помощь Лель, и Настя, радостно топоча, умчалась коридорами.
Только коса плетью мотнулась.
- С вами все в порядке, Алик?
Это Ерпалыч. Заботится.
Ох, что-то я в последнее время совсем расклеился...
- Все, все со мной в порядке! Иду!
Но идти не получилось. Протянув руку, я, вопреки всем канонам, забрал от лампадки крайнюю иконку и воззрился на нее в недоумении. "Мученик Трифон" гласила подпись в старославянском стиле. Нет, здесь какая-то ошибка!
- я ведь точно помню, Трифон, он лысенький, круглолицый...
С образка на меня холодно щурился сорокалетний мужик с черной, коротко стриженной бородой.
Который час назад заглядывал к нам в комнату для совещаний.
И что самое удивительное: иконка с "лже-Трифоном" не потемнела после воззвания, как случилось бы с любым одноразовым ликом, - нет, она оставалась по-прежнему яркой и глянцевой, будто только что из типографии.
Если не ошибаюсь, наши архипастыри соборные по сей день мучаются: как образки, что в свободной продаже, многоразовыми сделать? И ничего не выходит: едва сбудется, лик гарью берется. А тут, в Малыжино, да еще с ложным образом... или дело именно в том, что образ ложный, подсадная утка?!
Взгляд исподтишка...
Сквозь чернобородый лик (которому, в общем-то, самое место на иконе, с нимбом и благостью во взоре) проступает иное: колючий прищур, взгляд исподлобья, яркий рот кривится снисходительно, с легким презрением ко всей дешевой шушере, какая может объявиться вокруг, а холеная, цепкая рука с золотым "болтом" на безымянном пальце небрежно швыряет на зеленое сукно стола горсть квадратных фишек из пластика.
