- Троя большой стенка! Высокий! Стенка боги ставил; человек пальцем нет-нет-нет ломай! Троя враг режь-режь, в море топи-топи. Троя друг золото давай! Домой плыви, золото вези - да-да-да?!
- А почему мой любимый шурин Паламед не пришел ко мне сам? Почему прислал тебя?
Ни один герой никогда не стал бы задавать лазутчику подобные вопросы. Да еще и рассчитывать на правдивый ответ - без пытки. Впрочем, за пытками, если понадобится, дело не станет...
Что со мной? Что?!
И все-таки: неужели Паламед хочет вернуться сильнее, чем я?!
Страшная штука: ревность.
- Х-ха! Паламеда хитрый делишка делать! Сейчас к Агамем-ванака ходи, да-да-да!
- Зачем?
- В волосатый ухо плюй-шепчи: хитромудрыя Диссей - измена! Великий Троя помогай, про Не-Ел-Сиська болтай-болтай! Золото давай - золото бери. Агамем-ванака сюда бегом беги, воины беги, много-много. Моя сюда видеть, золото видеть, хитромудрыя Диссей бей-убивай - да-да-да! Паламеда хитрый, сильно-сильно. Меня потом отпускай, золото давай!..
Я спрашиваю - он отвечает.
Преданно и честно.
Сейчас он просто не способен врать, раскрашенный фракиец, от которого несет конюшней и которому очень нужно золото Паламеда. Что-то творится со мной, что-то болезненное, острое, раздирающее душу, словно десны, в кровавые клочья, - наверное, растут зубы.
...начинаю - с себя. С себя.
- Ты пришел один?
- Х-ха! Зачем один? Целый ладонь брат-фракийца рядом жди! Вся ладонь криком кричи: "Да-да-да! Мы троян-золото хитромудрыя Диссей неси! Хитромудрыя Диссей - измена!"
- Сейчас ты их позовешь.
- Да-да-да! Я зови! Я...
- Замолчи. Позовешь, когда я скажу. Откидываю полог шатра:
- Клеад!..
Без потерь не обошлось. Фракийцы отбивались, как бешеные крысы. Одного мои свинопасы сгоряча зарубили, да еще Клеада пришлось перевязывать: плечо рассекли и щеку. Ладно, что ни делается - к лучшему. С трупом и раненым все будет выглядеть куда убедительней. Раскрашенного лазутчика связали за компанию: он вертелся, помогал вязать... руки подставлял.
Приказав стеречь пленных, я направился к шатру
Агамемнона.
Спасибо тебе, Паламед, за этот урок. За последний твой урок.
- Теперь ты будешь меня ненавидеть?
- Нет. Я буду тебя любить. Как раньше. Я умею только любить.
- Наверное, ты действительно сумасшедший...
Наверное. Я не держу на тебя зла, я люблю тебя, мой шурин: ты показал мне, что и как надо делать, если действительно хочешь вернуться. По-настоящему. Спасибо тебе. Я - хороший ученик, я отплачу учителю по достоинству: его же золотом. Будь хитрее хитрого, будь подлее подлого, обрати ловушку против ловца - только тогда сможешь победить: подло и грязно.
По-человечески.
...Начинать надо - с себя. Ты начал, эвбеец. Ты показал свои новые зубы теперь мой черед.
* * *
Я встретил их на полпути. Словно домой вернулся, на Итаку, когда они ждали меня, безумца, внизу: оба Атри-да, притвора Нестор... зато Аяксов тогда не было и микенских гвардейцев.
И Паламед сейчас не держал в руках моего сына.
- Горе, ванакт!
- кричу издалека, вместо исконного пожелания радоваться. Горе! Измена в лагере!
Нет, любимый шурин. Я не дам тебе вставить ни словечка. Дергайся, разевай рот выброшенной на берег рыбиной...
- Верный Паламед уже сообщил нам об измене!
- Сквозь высокомерие в голосе Агамемнона пробивается растерянность. Лицо микенского ванакта - золотая маска с прорезями для глаз. Маска бросает масляные блики в отсветах факелов, и кажется: она шевелит губами. Но это только иллюзия. В Микенах такие маски кладут на лица умерших правителей, прежде чем отправить тело на погребальный костер. Ты уже умер, Агамемнон? Это твоя тень говорит со мной?
Но даже если ты - всего лишь тень ванакта, я отвечу тебе.
- Проклятый Парис тоже приезжал гостем, а не вором! Скорее, вожди! Скорее! И мой шурин срывается:
- Не верьте лгуну! Он заманивает вас в ловушку! Лучше спросите его о фракийцах, о троянском золоте - я видел, я все видел!
...начинать - с себя.
Ты кричишь, мой любимый шурин. Ты гневаешься, значит, ты не прав. Я ведь еще не назвал твоего имени, а ты уже кричишь, хрипишь, брызжешь слюной. Смотри: ты теряешь лицо. Мало-помалу исчезают губы, нос, брови, глаза - словно морская волна, накат за накатом, стирает с прибрежного песка детский рисунок. Я люблю тебя, Паламед, человек без лица. Я забираю твое лицо, забираю и делаю своим, а тебе суждено безликим сойти в Аид.
Видишь, какой бывает настоящая любовь? Тебе бы моего сына на руки, Паламед. И обнаженный меч. Кровь бьется в висках. Или это взахлеб смеется дитя у предела?..
- Кто громче всех кричит: "Держите вора!"?
- ни к кому не обращаясь, кашляет в бороду Нестор. И добавляет равнодушно: - Неужели богоравный ванакт Агамемнон страшится пройти лишнюю стадию? По собственному лагерю?!
* * *
Память ты, моя память...
Нестор Пилосский, седой лжестарик. Он поседел в ранней юности, узнав об истреблении всей своей семьи Гераклом. И занял опустевший трон Пилоса, первым делом воздвигнув храм Гераклу Мстящему; занял надолго. Многие из нас годились Нестору в сыновья; двадцатилетние - сорокалетнему. Почему бы и нет? В конце концов, большинство из нас погибло, как и сыновья этого седого, вечно кашляющего, согбенного и до сих пор живого пилосца. Я помню, он всегда старался не подходить близко к малышу Лигерону. На площади собраний, во время совета, в бою, в шатре - чем дальше, тем лучше. Умница: если твой родной брат был таким же морским оборотнем, как Не-Вскормленный-Грудыо, а Гераклы редко оказываются под рукой в нужный момент...
Что ж, у каждой лепешки - свои зубы.
Главное - вернуться.
* * *
- Этих фракийцев схватили мои люди. Один погиб при сопротивлении. Начальник моей охраны Клеад ранен... Меня слушают. Внимают каждому слову. Я не есть все, но я есть во всем... во всех.
- Вот это нашли у лазутчиков.
- Срываю завязки с кожаного мешочка. Золотой дождь, весело звеня, сыплется под ноги собравшимся. Смешно: хеттийские шекели, те самые "деньги", которые якобы придумал эвбеец.
- Паламед обвинил меня в измене. Это худшее оскорбление, какое я знаю. Поэтому по праву оскорбленного я прошу у тебя, Атрид Агамемнон, дозволения задавать вопросы. Если ты сочтешь, что я спрашиваю не о том и не так, - можешь прервать меня в любое мгновение. Польщенный Агамемнон благосклонно кивает:
- Я дозволяю. Одиссей. Спрашивай. А мы послушаем.
- Ты. Да, ты, раскрашенный! Отвечай: кто послал вас сюда? Кто дал вам золото?
Лук и жизнь - одно. Два пузыря в кипятке - одно. Два Номоса - одно.
- Паламеда.
Дружный, изумленный вздох за спиной,
- Ты уверен? Ты знаешь его в лицо? Здесь ли он?
-Да-да-да!
- Если здесь - покажи!
Нет, я не заставляю фракийца лгать. Я даже не заставляю его говорить правду: он говорит ее сам, как если бы рассказывал все самому себе. Или мне. Для него больше нет разницы.
- Паламеда! Да-да-да!
- лазутчик обеими связанными руками указывает на эвбейца, невольно отступающего назад.
- Зачем он послал вас ко мне?
- Наша давай-давай хитромудрыя Диссей золото! Говори про страшный Не-Ел-Сиська! Долго-долго говори! Паламеда к Агамем-ванака бегом беги, кричи: измена!
- Ложь! Он подкупил их!.. Он давно меня ненавидит, он...
Ничего подобного. Я люблю тебя, мой шурин. Я не умею ненавидеть.
- Замолчи, Паламед. Я сам их спрошу. На фракийцев надвигается золотая маска мертвеца. В прорезях глазниц полощутся отсветы огней Эреба.
- Отвечай, червь: Одиссей поддался на ваши уговоры?
- Нет-нет-нет, отец-ванака! Он велеть гадюка Клеад: бей в ухо! Вяжи!
- Я еще раз спрашиваю у всех, - Агамемнон обводит фракийцев грозным взглядом.
- Говорите правду! Кто послал вас к Одиссею и дал золото? Паламед?!
...Когда говорил Агамемнон, ванакт микенский, вождь вождей, - верить не хотелось. И соглашаться. Хотелось подчиняться. Слепо. Без рассуждений.
- Паламеда!
- нестройно выдохнули фракийцы. Агамемнон навис надо мной горным кряжем:
- Прости нас, Одиссей Лаэртид, честнейший из ахеян. Прости за то, что усомнились в тебе. Завтра, при дележе добычи, ты можешь трижды попросить себе, что пожелаешь, сверх своей доли. Слово микенского ванакта: тебе не будет отказа ни в чем! Вожди! Воины! Какой участи заслуживает коварный изменник?!
На границе хрупкого круга света, отбрасываемого костром и факелами, качнулась людская стена. Там уже долгое время собирались воины, наблюдая за происходящим.
Большинство - микенцы.
- Смерть! Смерть!
- казалось, сама ночь откликнулась на призыв ванакта.
- Смерть!
Вокруг Паламеда разом образовалась пустота. Как вокруг прокаженного. Лопнувший пузырь, он остался один в освещенном круге, а кругом звучал, гремел, эхом отдавался безжалостный приговор:
- Смерть!
- Забить камнями!
И первый камень ударил в спину эвбейца. Паламед затравленно охнул:
- Несчастные! Вас обманули! Истина умерла раньше ме...
Следующий камень вбил крик ему в глотку вместе с передними зубами. Я не выдержал, отвернулся. Начинать надо с себя. Я вернусь. Воевать надо по-человечески. И все же, все же...
И все же я сделал это.
А если понадобится, сделаю еще и еще раз!
* * *
Когда груда окровавленных камней перестала шевелиться, я подошел к Агамемнону:
- Ты обещал мне три любые награды при дележе добычи. Слово ванакта?
- Слово.
- Завтра уже настало. Вот мое первое желание: я хочу получить одного пленника-фракийца. Вон того, с раскрашенным лицом.
- Бери. Он твой, - пожал плечами Агамемнон.
- И еще. Что ты прикажешь делать с телом изменника?
- Отдать воронам. Собаке - собачья смерть.
- Ну и зря!
- прогудел Аякс-Большой, возникая из-за плеча микенца. Из подмышки Большого торчал меч, пробив панцирь и войдя в бок по самую рукоятку, но Аякс не обращал на это никакого внимания. Ну, торчит себе - и пусть торчит. Мешает, что ли?
Я моргнул, и видение исчезло.
- Зря, говорю. Над телом глумиться - последнее дело. Похоронить его надо. По-человечески.
- Нет!
- сухо отрезал микенец.
- Да, ванакт, - я поднял голову, потому что иначе мне было не заглянуть ему в лицо.
- По-человечески. Паламеда похоронят, как подобает. Таково мое второе желание: отдай мне тело казненного. Твое слово, ванакт!
...Когда тень Паламеда шагнула ко мне, мой Старик встал у нее на пути. С копьем в руках.
АНТИСТРОФА-II
Гнев, Богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...
ИТАКА. Западный склон горы Этос;
дворцовая терраса (Монолог)
Монолог - от греч. "монос", т. е. "единый", и "логос", т. е. "слово". Вид речи, не связанной с речью собеседника.
Вокруг меня бродят тени. Я отбрасываю их, словно нахожусь не в ночи, а в ореоле тысячи бродячих солнц; опытный борец, я отбрасываю их (...прочь! во тьму!..), но они возвращаются. Мне недостает сил, а им...
- о, им уже не хватает места на террасе. Безутешный, невнятный шепот входит в мои уши шелестом листвы, ворчанием моря входит он, стрекотом цикад растекается во мраке. Каждое дуновение ветра - прохлада их рук, от которой озноб вдруг пробирает до костей; они - всюду. Ждут в теснине прошлого: убийственная долина Скамандра, волны Фароса, горький песок общины лотофагов, рощи Лация, мегарон моего собственного дома. Толпятся у хрупких перил настоящего, грозя сломать ненадежную ограду. И, наверное, искренне надеются остаться со мной в будущем.
Навсегда.
Мой Старик, рядом с ними ты выглядишь живым, - это всего лишь значит, что ты бессилен перед тенями теней. Перед моими неупокоенными воспоминаниями: дождусь ли покоя? дождутся ли покоя они?! Бессильно копье - тень копья, выдернутая тобой из тени ребенка: с тех пор ты повсюду таскаешь за собой призрачное оружие... Увы, только я могу дать им вволю напиться жертвенной крови, вернуть на миг жалкое подобие жизни или силой загнать в самый дальний закуток внутреннего Эреба, - чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать и не делать.
Иногда это удается. Иногда - нет. Так кто же над кем властен?! Вопрос, достойный безумца, каковым я и являюсь. Какая разница, если все они - часть моего Номоса?.. Но эти тени сводят меня с ума.
Смешно!
Можно ли свести с ума того, кто безумен от рождения?
Наверное, можно. Дважды безумец, тогда я при жизни стану рабом жаждущих теней. Заложником вечности. Может быть, перекроив правду на сотни ладов, вместо меня в мир придет иной Одиссей: богоравный герой, убийца и хитрец?!
- судьба не хуже прочих...
Жаль, это чужая судьба.
Я улыбаюсь сам себе кривой ухмылкой идиота, и тени в испуге отшатываются. Не бойтесь. Есть еще время до рассвета. Есть еще возможность вернуться, вспомнить, пережить заново, поймать за хвост лукавых змей, ранее ускользнувших с наших алтарей.
Есть еще время!
Время-кипение, время-пар, время-трясина, в котором мы увязли под Троей. Незримая крышка Кронова котла захлопнулась над головами юнцов, мнящих себя мужчинами: о да, я помню. Пейте, тени! Оживайте! Я, Одиссей, сын Лаэрта, добровольно отворяю жилы для вас...
Многие лета!*
Пейте же кровь души моей!
*"Многие лета!" (греч. "Ксесиас!") - заздравный тост. Сочетание несовместимого: тост за здравие невозможен при погребальном обряде временного возвращения памяти.
* * *
- Доля родосцев! Девятикорабельный жребий!
- Я, Тлиполем Гераклид, басилей родосский, прошу сверх доли в личное владенье ларь из душистого кедра! Инкрустации перламутром с яшмовыми вставками, углы окованы серебром!
Думают вожди. Переглядываются. Может, еще кому заветный сундук глянулся? Хотя, с другой стороны: грех Тлиполему Родосскому отказывать. Наш человек. Еще в юности дядю отцовского, двоюродного дедушку Ликимния, пришиб сгоряча. Все потомки Геракловы на коне. клялись: поймаем кровника, зарежем, как собаку! Не поймали. Да и не очень-то ловили, если честно.
Ладно, пусть берет ларь: добродетели складывать.
- Да не будет тебе отказа, богоравный Тлиполем!
- Доля триккийцев! Тридцатикорабельный жребий!
- Мы, Подалирий и Махаон Асклепиады, просим сверх доли дюжину юных эритрянок по выбору богоравных вождей!
Думают вожди. Лбы морщат. На двоих дюжина лишних пленниц? Обученных сладкой неге в храмах Афродиты Эритрейской?! Не переусердствовали бы братья-Асклепиады! Мы и сами б... по полдюжины лишних на рыло! То бишь не на рыло, а совсем наоборот. Хотя, с другой стороны, ранят тебя завтра в оное рыло или в "совсем наоборот" - к кому побежишь, ежели сил хватит? А не хватит - к кому тебя, страдальца, понесут? К ним и понесут, к Махаону с Подалирием, сыновьям земного бога врачеванья!
Пусть их. Раз по нашему богоравному выбору - пусть.
Мы им выберем: юных.
- Да не будет вам отказа, богоравные Асклепиады!
- Доля симийцев! Трехкорабельный жребий!
- Я, Нирей Харопид, наследник басилевии Сима, прошу сверх доли сей дивный шлем с рогами бычьими, искусно кованными, и султаном из хвоста белой кобылицы!
Думают вожди. Хорош собой Нирей Харопид. Гибок, мягок. Покладист. Еще на днях отдали бы шлем, не глядя - за утеху тайную. А сейчас, когда пленниц нагих табунами гоняем...