- Бей рабов!
...и вскоре пришла тишина. Всюду.
АНТПСТРОФА-11 ТЕНИ ВСТАЮТ С ЗЕМЛИ
- Диомед! Радуйся, Диомед!
Это уже завтра. Утро. Это уже я отлежался. Спасибо нянюшкиным рукам: с вечера замесили тестом, на рассвете поднялся пирогом! Правда, с корочкой: скула вот, губа нижняя, еще на боку... А лесбосца его люди домой увезли. Я их проводил до излучины; заверил, что зла не держу. Пригласил в гости заезжать. На Итаку. Рады, мол, будем, примем как родных. Если что, мы корабли пришлем. Сколько надо, столько и пришлем. А они сразу прощаться стали. Спешили, наверное. И Филамилед прощался, с носилок. Ему говорить трудно было, он глазами прощался. Одним глазом, правым; который заплыл не до конца. Славный, в общем-то, парень оказался. Ладно, - смотрит. Бывает, - смотрит.
Ну ты зверь, - смотрит.
И еще чего-то смотрит, чего я не понял.
А едва я обратно вернулся, гляжу: скачут.
- Слушай, Диомед, я так рад! Тут такое! Такое!..
- Такое!
- Он с колесницы прыгнул, за руку ухватил: - Ну, чего, женимся?
Прежний он был, Диомед, сын Тидея. Калидонский. Гибкий, быстрый. Взгляд синими зарницами полыхает. И улыбка. Только за десяток стадий чувствовалось:
ванакт.
Хозяин.
Дядя Алким спрашивал: "Хочешь быть копьем в чужой руке?"
...Я, Диомед, сын Тидея, ванакт Аргоса, Арголиды и всей Ахайи, повелитель Тиринфа, Трезен, Лерны, Гермионы, Азины, Эйона, Эпидавра, Масеты и Эгины Апийской...
Рука в руке.
Копье в руке.
Хочу ли я?!
...хлопнул Диомеда по плечу. И звон металла резанул сердце: опять?! Ф-фу, глупости... просто медь ударилась о медь: кольца на ножнах - о колесничный обод.
Иногда я готов проклясть наследство своей крови. Но все-таки: хотелось рассказать ему обо всем. Взахлеб, путаясь в словах, как мальчонка - в подоле одежды на вырост. Новые знакомства, вчерашняя ссора с лесбосцем, а рыженькая возьми да исчезни... даже не попрощалась!.. Хотелось рассказать. А я стою; молчу. Почему я молчу?
И, поперек молчания - пронзительный вопль глашатая:
- Тиндарей! богоравный Тиндарей Спартанский! призывает!! богоравных женихов!!! Короче, некогда лясы точить. Пошли жениться.
* * *
...память ты, моя память!.. я вернулся.
В сонме других женихов я торчу столбом перед ступенями дворца. Равный среди равных. Богоравный среди богоравных. Духота; острый, звериный запах пота смешивается с кипрскими благовониями. Над ухом утробно сопит Аякс-Большой. Сейчас ему будут показывать Елену Прекрасную. Земную богиню. Набычился Аякс, разбух от крови по жаре; не мужчина, живой фаллос. Меня за бок лапать стал: от волнения плоти.
Отодвинулся бы, да некуда.
Тесно.
- Радуйтесь, мои дорогие гости! Радуйтесь, богоравные! Великое счастье пришло в мой дом! Счастье!..
Стар басилей спартанский. Дряхл. Не человек, руины. Кашляет, плюется. От счастья, должно быть. Явилось оно в Дом, стоглаво, стотело: вот-вот само себя на много счас-тьишек рвать станет. А там и охрана подоспеет, пособит...
Моргает басилей. Утонули глазки в черепашьих глазницах; гноем в уголках закисли. Слезятся. Пальцы веточками акации роются в грязной бороденке. Наверное, ищет, что бы еще сказать. О, нашел:
- Настал час выдать замуж мою... э-э-э... Елену, Елену Прекрасную... э-э... гордость земли нашей...
Не слова - каша. А вышло, будто кремень. Высеклись искры из жениховских венцов. Высеклись искры из юных, вожделеющих взглядов. Зажглось незримое пламя, пляшет над толпой; Черная Афродита топчет души босыми ногами, а душам то в радость. По всему ахейскому Номосу, год за годом, двое мальчишек играют в песке - выросли мальчишки, налились жаркими соками, порченой кровью: легкой, серебристой! Сошлось в Спарте поколение обреченных: безумные, разумные... сейчас, сейчас!.. Я и сам было вперед подался, да отвлекся. Почудилось: стоит рядом кучерявый насмешник. Головой качает. Нос брезгливо морщит: воняет ему здесь.
"Дурак! дурак!.." - знакомый шепот в уши.
- Телемах? ты?!
Зашикали на меня. Вот же невежа итакийская! Тиндарей-басилей, и тот сбился. Зажевал, зачавкал:
- Сейчас же прошу... э-э-э... гостей, дорогих гостей на славный... славный...
Ну на пир, на пир просишь! Давай, рожай! Жаль: чудо было, и сгинуло. Стою как оплеванный. Все ждут, всем дивно, а мне смутно: шарю глазами - кучерявый? где ты, Далеко Разящий?!
Наверное, солнышком голову напекло.
Прозевал я Еленин выход. Только и взмыло кругом, голубиной стаей:
- А-а-а-а-а-а-х!
Привстал я на цыпочки, Аякса отпихнул: да вон же! на ступенях! Маленькая женщина, вся в голубом, золото волос на плечи льется. И тут меня ударило. Наотмашь. Вся бронза, что в бою с Филамиледом вокруг гремела, за праздник показалась. Ослеп я, оглох; умер. Стою мертвый. Беспамятный. Лет триста мне, не меньше. Руки ходуном ходят; поджилки трясутся, в глазах - толченый хрусталь. Не вижу я Елены. Женихи в сто глоток: "А-а-а-х" - а у меня дыханье сперло.
Я другое вижу, сквозь хрустальную крошку.
Сквозь слезы.
Насквозь.
Тень маленькой женщины сперва на ступенях лежала, складками - поднялась. За Еленой встала. Женщина маленькая, тень большая. Под самый фриз, с инкрустациями синей эмали. Женщина светлая, тень темная. Хуже моего эфиопа. Старуха. Крылья за спиной кожистые, злые. Подрагивают в нетерпении. Легли ступеньки под черные ноги колесницей; обернулись женихи драконьей стаей, добровольно впряглись - рванутся, понесут, не разбирая дороги! Гони! в левой руке у тени плеть, в правой уздечка, на поясе - меч да весы...
Один раз отмерить, семь - отрезать.
- А-а-а-а-а-х!
- Елена!
А я Елены не вижу. Так, еле-еле. Что я, рыжий? выходит, рыжий. Они все с Еленой, у них обожание, восторг у них заполошный, а я, рыжий безумец, с черной Еленинои тенью-старухой - лицом к лицу.
Один на один.
...Хорошо в толпе: захочешь, не упадешь... некуда падать.
* * *
Возвращаться трудно. Почти невозможно. Рвусь из Цепких объятий тайного моря, любой глоток воздуха грозит стать последним, и водоросли прошлого опутывают ДУШУ. Я не такой, как все. Разумные, безумные... это слова, а слова ничего не значат. Я бреду пешком, слепец, глупец, я волочу за собой молчащего Старика - подскажи! ответь! убей, но ответь!!!
- а по Спарте вскачь несется Дикая колесница, запряженная драконами в венцах, золотых и серебряных, и за спиной возницы-тени плещут злые крылья. Ярят драконов, бесят хуже плети. Огнем и дымом из зубастых пастей:
- ...такую Агамемнону отдать? Никогда!
- Костьми ляжем!
- Стеной встанем!
Зачем я приехал сюда?! Незнакомые люди становятся драконами, незнакомые люди становятся знакомыми, частью меня, это больно, это страшно, и хочется упасть под колеса, лишь бы озверевшая упряжка пошла боком... завертелась!.. остановилась.
Но мне не дано падать под колеса.
Если нужно будет убить - я убью. Если нужно будет предать - я-предам. Если нужно будет спасти - я спасу. Себя, а значит, их. Всех; не всех; никого, кроме себя. Я не знаю, как, но это не имеет никакого значения. Как не имеют значения имена тех, кого понадобится убить и предать ради спасения.
Номос важнее предрассудков.
- ...чтобы все по обычаю!
- Ристания! На колесницах!
- И на копьях, и на копьях чтобы! И лук!.. Тяжелая рука опустилась на плечо. Остановила:
- Что ты видел?! Малыш, что ты видел?! Почему ты один не кричишь: "По обычаю! Не отдадим!.."?
Я не знаю этого человека. Раньше мы не встречались. Средних лет, плотного телосложения. Без венца. Одежда в пыли. Жених? вряд ли. Он смотрит на меня так, будто хочет вывернуть наизнанку и узнать: что там, внутри?!
- Они кричат совсем другое, - ответ родился сам. Одиссей плохо понимал, что говорит. И на "малыша" не обиделся. Его рвало словами, будто желчью.
- Они кричат: "Мне! мне!! только мне!!!" Вот что они кричат на самом деле. И злые крылья рвут небо над Спартой...
Опомнился.
Вдохнул со свистом.
- Кто? кто ты такой?!
- Протесилай из Филаки. Я только что приехал. Имя странного человека ничего не говорило Одиссею. Приехал. Только что. Значит, жених. Значит, завтра или уже сегодня он будет кричать вместе со всеми: "По-честному! Победителю!" - на самом деле крича: "Мне! Только мне!.."
- А я - Одиссей... с Итаки...
- Я знаю. Мне сказали. Малыш, ты видишь? ты действительно видишь?! Проклятье, почему ты так молод!..
Одиссей отшатнулся. Казалось, удивительный Протесилай сейчас схватит его за грудки и начнет трясти, пытаясь состарить - потому что нужно куда-то бежать, что-то делать, а он, Одиссей, слишком молод...
Солнце рассекло надвое стайку облаков, и короткая, нелепая тень зашевелилась под ногами Протесилая из захолустной Филаки. Смяла песок. Смех хрипло вырвался из груди итакийца. Нет, но ведь смешно! правда, смешно! У взрослого человека тень - ребенок... лет пять, может, шесть!.. Тень-дитя. Корячится на солнцепеке, молит отпустить, в холодок... А у самого Одиссея, у малыша, иная тень - Старик.
Смейтесь!
- Ты ничего не понимаешь, мальчик! Ты видишь, но не понимаешь! Микенский трон опустел, диадема катится по земле, ожидая, кто нагнется и подберет! Эврисфей, ванакт Микен, убит Иолаем-Копейщиком, и теперь...
Протесилай осекся.
Потому что Одиссей подошел к нему вплотную.
- У тебя детская тень, - доверительно сказал рыжий.
- У Елены крылатая, а у тебя - детская. Тебе говорили об этом? И еще: я не умею понимать. Я сумасшедший. Тебе об этом тоже не говорили, да? Я умею лишь слышать, видеть, чувствовать и делать...
Ужас отразился на лице Протесилая из Филаки. Но Одиссей уже не видел его лица. Отвернувшись, он он брел наугад, хохоча во всю глотку. Тень-дитя! тень-Ста-РИК. тень-безумие!.. драконы несут колесницу в пропасть:
"Мне! мне, единственному!.."; мыши копошатся на опустелом троне Златых Микен, подбирая крошки власти, и какая-то карга, держа на коленях голову мертвого ванакта, выкалывает ему глаза вязальными спицами, а дядя Алким говорит, что глупо быть копьем в чужой руке, он ничего не понимает, этот Алким, он не знает, что просто быть еще глупее, когда можно не быть, не быть, не... Можно.
...позднее Эвмей рассказывал: они подобрали мeня у общественной лесхи1. Затащили внутрь, в прохладу. Лесха пустовала, если не считать мертвецки пьяного бродяги у дальней стены; и няня Эвриклея мигом принялась колдовать над-питомцем, попутно кляня болванов, отпустивших мальчика без присмотра. Эврилоха, как самого быстроногого, погнали в лавку за снадобьями. Филойтий распалил очаг, закипятил воды в чьем-то шлеме - а я все смеялся.
Тихо,радостно.
Потом перестал.
Слезятся глаза. В голове Гефестова кузница. Нет, я не могу на нее смотреть! не могу!..
- ...очухался.
- Тебе лучше, молодой хозяин?
Ладонь сама скользнула к глазам, прикрыла. С некоторым усилием удалось приподняться; сесть. Мир вокруг качнулся, обретая четкость. Это просто послеполуденное солнце: упало во дворик лесхи, слепит. Просто солнце.
Я люблю солнце.
И шумит не здесь - за стеной, снаружи.
Толпа шумит.
Я люблю толпу, растревоженное осиное гнездо... Дио
' Л е с х а - общественное помещение, где иногда устраивались собрания и где постоянно собирались местные жители, дабы поболтать и обменяться новостями; влесхах ночевали бродяги и бездомные.
мед! Он ведь остался там, на площади! среди драконов! Они ведь сейчас... с обрыва!..
Вскочил. Слабость отпускала, и в голове прояснилось. Только горчил на губах отвар, которым отпаивала рыжего Эвриклея.
- Ты куда, молодой хозяин?!
- Надо. Спасибо, няня!
- Не за что...
Остальные промолчали. Просто двинулись следом, не отставая, сбившись в маленький, плотный кулак. И няня пошла со всеми, больше ни о чем не спрашивая.
Город ударил в уши многоголосьем, лязгом доспехов, беспорядочным шарканьем сандалий. Люди стягивались в кучки, где поменьше, где побольше, с подозрением косились друг на друга; к кому-то уже спешил десяток тяжеловооруженных воинов гетайры личной охраны.
Драконы несли колесницу.
Диомеда, окруженного телохранителями, Одиссей приметил издалека. Подошел; почти подбежал. И что же? Ванакт Аргоса, который сейчас должен был объединять сторонников и строить козни врагам, преспокойно разговаривал с какой-то девицей! Стройная фигурка, волосы темной меди, грудь вздымается от волнения - девушка в чем-то пыталась убедить ванакта, а тот никак не убеждался.
- С кем это ты?
- выпалил Одиссей без раздумий. И мигом спохватился:
- Радуйся, красивая!
Диомед запнулся на полуслове; замер едва ли не с открытым ртом.
- Ой!
- это девушка.
Ну вот, напугал. Еще бы: налетел незнамо откуда РЫЖИЙ вихрь, да как гаркнет из-за плеча! Тут сам Зевс испугается.
- Не бойся, красивая! Мы с Диомедом друзья. Я Одиссей, с Итаки. А ты откуда?
Кровь бросилась в лицо. Потому что девушка во все глаза уставилась на него, Одиссея! Улыбается:
- Я Арсиноя, сестра Тидида. Троюродная, из Куретии. Ой, Одиссей, а где это - Итака? Это далеко?
- Ну... кому как. Это остров. На корабле сюда четыре дня плыли. Хвала богам, послали попутный ветер.
- А я на островах не была ни разу! А про Итаку даже не слышала. Небось, куда ни глянь - море? Троюродный брат мялся рядом, забытый. "Везет мне на красавиц!" - еще успел порадоваться
Одиссей, а Арсиноя уже, оказывается, тащила его прочь с площади.
- Противно здесь, - заявила девушка на ходу.
- Все, едва Елену увидели, как с цепи сорвались. Я бы и Тидида увела, да он упрямый...
"Так вот в чем дело! Сообразительная у ванакта сестричка..."
- Уезжайте отсюда, - вдруг посерьезнев, сказала Арсиноя, останавливаясь в пустынном переулке. Сбивчивый шепот был ей не к лицу, но иначе не получалось. И побыстрее, пока целы. Уж поверь мне!
- Верю.
- И все равно не спешишь уезжать? Небось и ты от Елены без ума?
- Это точно!
- Голос получился тонкий, сдавленный, будто лепешка в жадной руке.
- Глаза б мои на нее не глядели!
- слезы, резь под веками... Муть всякая мерещится. Вон, кругом невест хоть завались! Красавицы! Рыженькая тут есть одна... да и ты, например...
Язык, как всегда, поспел впереди ума. С одной стороны, какая девушка обидится, если ее назовут красавицей?! А с другой, когда в твоем присутствии хвалят соперницу...
- Ты правда красивая. И умная. А еще...
-- А еще я замужем. И моя семья очень строга и ревнива, - Арсиноя нахмурилась, но, вразрез с собственными словами, придвинулась ближе к парню. Так ты что, не намерен жениться на Елене?
Похоже, ее это очень удивляло.
- Не-а!
- Одиссей весело мотнул головой.
- Вот на тебе бы женился ("Или на той, рыженькой!" - мелькнуло поперек). А на ней - фигушки! Лучше яду выпью.
- Так уезжай! чего ждешь? Неужели ты все-таки лишился разума?
-Лишился. С рождения... Понимаешь: смотрю на Елену - а ее тень возьми да встань. Черная, с крыльями, как у нетопыря. Опять же: человек ко мне на улице подошел, поговорить, я гляжу - а за ним тень ребенка волочится. Да и с моей тенью не все...
Одиссей сбился. Потому что в этот самый миг на глаза ему попалась тень Арсинои. Девушка была стройная, худенькая, одного роста с Одиссеем - а тень...
Тень лежала на земле - и рыжего обдало жаром. Дом Геракла, смятое ложе...
- У тебя хватает любви на всех -на отца с матерью, на друзей, на богиню-покровительницу... на меня?
- Моей любви хватит на всех! На всех!
Это была ее тень! Тень Деяниры, какой я ее запомнил. И в то же время другая. Тень лежала на земле, тень ждала, и моя тень осторожно, бережно опустилась сверху...
* * *