За ужином моряки единогласно решили: такова воля богов - взять на борт случайных пловцов. А как иначе объяснить, что сперва пакость на пакости, а едва женщина с псом оказываются на борту - тут тебе и море чистое, и ветер попутный, и Посейдон провожает, и Афина путь указывает!..
Лишь много позже я узнал: все было не совсем так. Совсем не так.
* * *
Море.
Удивительная штука: все и ничего - одновременно. Море...
Когда я стану жирным и дряхлым, внуки примутся теребить меня, взобравшись на колени:
- Деда! ну деда же! Расскажи, как ты плыл на Елене жениться! Деда! расскажи!
Я улыбнусь беззубым ртом. Приласкаю сорванцов и тайком, исподволь, переведу разговор на другое. Страдая одышкой, я буду вспоминать беды и злосчастья, проклятые дни и минуты кошмара во плоти, перебирая их, словно семейные драгоценности. Внуки завопят от восторга, а я обрадуюсь детской забывчивости, ибо ничего интересного не смогу рассказать им о плавании в Спарту.
Забавно ли рассказывать о дороге без приключений? ярком солнце? песнях разленившихся гребцов?! Разве эта стоит памяти потомков?
- нет.
Это стоит всего лишь зависти живущих.
- ...ишь, взбрыкивает!
- притворяясь, что сердится, заявил кормчий Фриних.
- Выпорол бы ты его, что ли?
Мы как раз миновали Кипарисский залив и полным ходом шли мимо Пилоса южнее, на Энусские острова. Фриних утверждал, что, если на то будет воля богов, к завтрашнему утру обогнем Пелопоннес и свернем на восток. Возник ленивый спор: где лучше высаживаться? Мнения разделились - одни полагали зайти в Мессенский залив, оставить судно в Малых Фарах, и оттуда по суше направиться в Спарту. Другие возражали: дескать, так придется тащиться перевалами лесистого Тайгета. И много лучше еще полдня идти морем, минуя мыс Тенар, до Лаконского залива - а там до Спарты рукой подать, и никуда карабкаться не надо.
Кто-то вспомнил, что у мыса Тенар находится один из земных входов во тьму Аида, и это слегка поколебало сторонников Лаконского залива - но их победа явилась из Пилосской гавани. Нас догнал корабль некоего Антилоха, местного жениха (знать бы, отчего он не двинулся сушей?), и, сложив ладони раковиной, сей Антилох прокричал нам последнее известие:
- В Лаконику! плывите в Лаконику, к Гифийской пристани! там встречают!..
Потом он отстал, и крики перестали быть слышными. Примерно через час наш кормчий и бросил:
- Ишь, взбрыкивает!
Упрек относился к рябому Эвмею. На весла свинопаса не сажали, уважая свитский чин, но Эвмей еще в начале пути сам ухватился за весло и долгое время греб с нескрываемым удовольствием. Позже, когда мы шли только под парусом, свинопас мотался по проходу меж гребными скамьями наперегонки с Аргусом, запрыгивал на борт, вперевалочку бегая по узкому краю, козлом скакал через рукояти весел на одной ножке - он словно превратился в ребенка, искренне радуясь приволью.
Я никогда не видел его таким. Даже в минуты детских игр, когда он притворялся циклопом-людоедом. Плохо верилось, что это человек, который закрыл меня своим телом от солдат Калханта, а потом тащил на горбу по раскисшей дороге.
- Брось ворчать, Фриних! Пусть его скачет...
- Пусть скачет, - неожиданно согласился кормчий, садясь рядом со мной на ковер, застилавший полупалубу.
- Я ведь не со зла. Так, для порядка. Глаз радуется... Знаешь, басиленок: это ведь я его подобрал, рябого-то!..
- Подобрал? Где ты его подобрал?!
- Где, где... у Нерея на бороде! В море, где ж еще! Про трезенских пиратов слыхал, небось?
- Которые Диониса обидели? А он их потом с ума свел...
Кормчий Фриних зычно расхохотался:
- Свел, басиленок, свел! Как тут умом не рехнуться, когда в трюме гора пифосов с прамнейским!
- у купца с Икарии, мир его праху, одолжили... Я сам не видел, но ясное дело: сели трезенцы Диониса обижать, и наобижались до поросячьего визга. А вот куда они после делись, не скажу. Мне в те поры тридцать пятый годок стукнул, я уже кормчим ходил... встретил трезенский корабль в Миртойском море, на полпути к Криту.
Он перевел дух, собираясь с мыслями.
- Ребята еще молиться стали. Плывет навстречу судно а на борту - никого! Только вино кругом разлито, дух от корабля - в башку за стадию шибает! И еще этот блажит на все море, - кормчий мотнул головой в сторону Эвмея: свинопас как раз затеял кувыркаться через уставшую собаку.
- Погоди, Фриних! Ты его у трезенцев, что ли, подобрал?
- Ну да! Мы крюками подтянулись: думали, разделимся, отгоним судно в порт не пропадать же добру! Перелезли, глядим: чисто! ни одного человечка. Лишь младенец верещит - ему тогда и полугода, наверное, не сравнялось... Где его трезенцы подобрали? зачем? чей сын?!
- кто его душу знает!..
- Дурачина ты, Фриних!
- крикнул Эвмей издалека:
- подслушивал, мерзавец.
- Говорил тебе: царский я сын!
- А не бог?
- подначил кормчий. Свинопас озадаченно почесался:
- Не-е... вряд ли. Рябых богов не бывает. Ну, может, капельку? Лучше сын. Царский! Только краденый! Из этого... как его?..
- Из Баб-Или!
- заорал один из гребцов. Остальные мигом подхватили:
- Из Таршиша!
- Из Сидона!
- С Олимпа! прямо с Олимпа утащили!..
- упало сверху, из смотровой корзины, укрепленной на вершине мачты.
- Да ну вас, грязноротиков!
- Эвмей притворился обиженным.
- Зато я в море, что называется, с младых ногтей, не чета всяким!
- Это точно, - тихо подтвердил Фриних.
- С младых ногтей. Он на землю-то до пятнадцати лет и не сходил толком. Понесли было с корабля: задыхаться от крика стал, посинел весь... Оставили. Сперва думали: сам помрет, мы его в воде похороним, как полагается. Буря, а я его, голо-задого, сухой лепешкой кормлю. Во время абордажа ни разу под злую руку не попался... пальчиком в небо ночью тычет: "Вон, мол, Волопас! вон Плеяды!.." Первого своего в пять лет заколол - бронзовым штырем от мачты...
Вспомнилось:
"У тебя есть нож, басиленок?"
Да, Эвмей, родства не помнящий - ты был уверен, что у ребенка должен, просто обязан быть нож. Теперь я понимаю. Ты ведь и сам: вечный ребенок. Никто из ниоткуда. Сиюминутность, готовая, если надо, тащить меня на плечах хоть на край света.
- Эй, раб!
- крикнул я, и свинопас помчался ко мне, радостно ухмыляясь. Ты чего буянишь? Знаешь, что с рабами-неслухами делают?
- Бью-ю-ют!
- завопил Эвмей, подпрыгивая от нежданного счастья.
И я стал бить нерадивого раба.
Прямо здесь, на кормовой полупалубе, на глазах у всей команды.
Восторгу гребцов не было предела.
* * *
Послезавтра днем мы вошли в Лаконский залив. Действительно, на Гифийской пристани людей было - не протолкнуться. Да и кораблей у причала... Колесницы все расхватали еще вчера, пришлось довольствоваться повозками, запряженными быками.
Нас ждали в Спарте.
СТРОФА-11 ДОВОЛЬНО СТРАСТЬ ПУТЯМИ ПРАВИЛА...
...Память ты, моя память! Отчего так бывает: вернешься, глянешь вокруг - а все краски выцвели. Напрочь. То есть, знаешь: багрянец! мертвенная синь! зелень весны!
- но именно знаешь, понимаешь рассудком. Сердце молчит. А без сердца есть ли в мире краски, кроме черной да белой?
Отчего так бывает: чем больше вокруг соберется народа, закружит, завертит буйным хороводом - тем чаще мне становится скучно?'.
Ночь перед отплытием.
Я брожу туда-сюда по темной террасе. Дышу скользким предчувствием рассвета. Остановился, хлебнул прямо из кувшина; вновь брожу. Каждый шаг сам по себе, каждый вдох сам по себе. Каждый "я" сам по себе: вчерашний, сегодняшний, давнишний. Мы заполняем террасу телами. Нам всем тесно. Нам всем скучно.
Не плохо, нет!
- я не это хотел сказать.
Я, я, я...
Отчего так бывает: возвращаясь в самое начало, в далекие дни, месяцы, годы, первым делом я влетал, оседлав гребень волны, в цвета и звуки, оттенки и отголоски - помните?
...Осень явилась самозванкой. Пышная, сияющая, она раскрасила деревья в пурпур и золото плодов; небо налилось особенной синевой...
...Тут тебе и хитрый изгиб, и полировка, и резьба - цветы всякие, и листики, в придачу разукрашены, как папина клумба! И накладки костяные, и даже тетива - подумать только!
- разноцветная!..
...Своды грота озарились призрачной вспышкой - это полыхнуло ослепительной лазурью кольцо из пены...
Сейчас иначе. Особенно когда вокруг, сменяя ночь ожидания, встает день ожидания: Спарта, столпотворение людей, только и разговоров, что о прелести Елены - тенью за разговорами, сводя прелесть на нет, маячит главное: кому удача?! кого рвать станем?!
Почти нет красок.
Почти нет лишних, посторонних звуков. Да, блеют овцы перед закланием, ржут кони, оглушает гомон многочисленной челяди, повизгивают рабыньки, глашатай что-то орет про завтрашний выход басилея Тиндарея к достославным женихам...
Слышу, не слыша.
Память избирательно скользит по лицам. Память-слепец: видит пальцами. Ощупывает. Я верчусь вьюном в самой гуще толпы, знакомлюсь, приветствую, улыбаюсь, отвечаю и спрашиваю, но это все пустяки. Почему? почему мне чудится: я складываю бревна в основание погребального костра?! Запоминаю каждую неровность, трещину коры, отличаю ясень от липы...
И еще: пронзительный голос аэда. Ангел, старый приятель тут как тут: затесавшись в середину, поближе к вертелам с мясом, он терзает лиру, вереща славословия женихам. Сам спрашивает, сам отвечает.
Да, я слышу.
ЮГ ПЕПОПОННЕСА, ПАКОИСКАЯ ПОЛИНА. ЗАПАДНЫЙ БЕРЕГ РЕКИ -ЭВРОТ;
Спарта (Агонистический дифирамб1)
- Кто сей, пред ратью ахейскою, муж и великий, и мощный? Выше его головой меж ахейцами есть и другие, Но столь прекрасного очи мои не видали, Ни столь почтенного,мужу-царю он подобен!
...у него борода! Настоящая, темная. Вьется. Наверное, так легче скрыть вялый подбородок. А нос - всем носам нос! Кажется: глаза голубыми ледниками застыли по обе стороны горного кряжа. Слова цедит неохотно, по капле, не смотрит - взирает, не говорит - вещает.
Руку, однако, подал.
- Муж сей пространнодержавный Атрид Агамемнон, Славный в Элладе, как мудрый владыка и доблестный воин, Между передних свирепствуя, губит ряды браноносцев...
- Кто же, скажите, стоит молчаливо поодаль, взирая На остальных женихов, будто яростный лев на овнов тонкорунных?
...похож на старшего брата. Очень. Тот же долгомерный носище, прозрачность взгляда... Жаль, лед слегка подтаял. Блестит тайной слезой. Но - белобрыс, вроде Ментора. Безбород. Губы узкие, ниточкой. Шрам вместо
*Агонистический дифирамб - хвалебный гимн в честь Участников состязаний. Собственно дифирамб (букв. Дважды Рожденный, первоначально - эпитет Диониса) является буйной песней-прославлением; агонистика же - соревнование первенства ради, с осязательным славословием герою-победителю.
рта, застарелый рубец. Солнце отшатывается от его бледных щек; синяя жилка бьется на виске. И ноздри трепещут.
- Вождь Менелай, сын Атрея, всегда говорит, изъяснялся кратко. Мало вещал, но разительно он - зато в битве из первых, Сердце героя наполнено смелостью мухи, которая, мужем Сколько бы крат ни была, дерзновенная, согнана с тела, Мечется вновь уязвить...
- Кто еще оный ахеянин, столько могуче-огромный? Он и главой, и плечами широкими всех перевысил!
...бык. Впрочем, нет: бычок. Венец туго врезался влоб выжимая капли пота. Налитые кровью глазки раздражен-) но шарят в поисках: кого б боднуть?! Странно: здесь оц больше всех, а топчется неуверенным в себе мальцом,1 ежеминутно готовый ринуться доказывать свое первенство. Вот и сейчас: руку подал, а сам багровеет, пыхтит втихомолку - раздавлю! Не раздавит, но больно. Врать на стану.
Скажи такому: в Эврот с кручи прыгать опасно!
- сиганет без раздумий.
- Муж сей - Аякс Теламонид, твердыня данаев! Кто б ни желал, против воли Аяксовой с поля его не подвигнет Силой иль ратным искусством! И он не невеждой, надеюсь, Сам у отца в Саламине рожден и воспитан...
- Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа, Кто средь мужей и любезен, и ликом приятен? Думаю, он не последний из славных героев?
...виски-то совсем седые! Не старше прочих, но рядом с ним чувствуешь себя неловко. Предложить дружескую чашу? состязания в беге?
- улыбнется краешком рта, все. Когда ему кажется, что на него никто не смотрит, начинает грызть ногти. Привычка. А голос бронзовый. Гулкий.
Потому и говорит тихо: сдерживает.
- Это Патрокл Менетид благородный, чья участь прискорбна:
Друга случайно убив, был из дома родимого изгнан - Нынче ж, неистовым духом подвигнут, явился он в Спарту...
- Хочется знать мне о том несравненном герое, Плотию кто необилен, но взглядом донельзя свирепый!
...ишь, живчик! Ни минуты на месте. Сухой, туго перевитый жилами. Ударь по такому, не стоном - стуком отзовется. Вон, уже опять с кем-то задрался. Разнимают. А он щекой дергает. Гляди-ка: вырвался! ушел, не оглянувшись.
Нет, оглянулся: помню, мол! это я - коротышка?!
Встретимся еще на узкой тропинке.
- Малый Аякс Оилид, друг сердечный Аякса Большого, Дротики мечет он, словно перуны - Кронион! и в беге из первых, Нравом же грозен: бессмертных и смертных равно не страшится...
- Вижу я гордого духом, готового к славе и смерти Мужа из дальних краев только кто он? откуда явился?!
...очень смуглый. Еще немного, и привет ему от моего эфиопа. В талии узок, похож на шершня: не движется - танцует. Едва ли не первым ко мне подошел: "Попутного ветра и свежей воды!" И обождал, пока я отвечу. Серьгу в ухе теребил: капельку золота с жемчужной слезинкой. За спиной его критяне молчали. Эвмей среди них затесался: знакомца нашел.
А глаза у смуглого - девичьи. Ресницы черными стрелами...
- Зевс-Громовержец Миноса родил, охранителя вольного Крита;
Мудрый Минос породил Девкалиона, славного сына;
Ют Девкалион родил сего воина - Идоменея, Море - отчизна его, и под парусом трон морехода...
- Кто же те двое, кто возле борцов иль кулачных бойцов ожидают:
Буде какое несчастье - и рану залечат, и кровь остановят?
...оба румяные, кругленькие. Поросята. Такие хороши в старости: седенькая бородка, благостный взгляд. А пальцы длинные, гибкие, непрестанно шевелятся! Глянь, глянь!
- плечо Полипойту, сыну Пиритоя-лапифа что в царстве мертвых на камне за дерзость сидит, вправляют.
Рывок! бранится Полипойт!
- больно.
А эти улыбочки на губах катают.
- Бог врачеванья Асклепий - родитель сих братьев, Имя же им - Махаон с Подалирием. В снадобьях оба искусны:
Яд ли губительный, зелье ль целящее - все им доступно...
- Можно ли все имена перечесть, в этом сонме великих, В толпище гордых царей, что готовы схватиться друг с другом, Будто олени рогатые сходятся, самки взыскуя?!
- Многие здесь собрались: юный Талпий-эвбеец, Эвмел, сын Адмета,
Что отказался сойти добровольно во тьму преисподней, отца заменяя;
Братья Эпистроф и Схедий, Мегет, сун Филея, досель никому не известный,
Пилосский вождь Антилох Несторид, Эврипил-аркадянин, прекрасный собою;
Прочих же всех перечислить нет сил - всколебался народ на женитьбу, Много их в Спарте сошлось...
...жаль, Диомед еще не приехал. Сказали: завтра. Нас собрал, а сам задерживается. Неужели прав был дядя Алким: я - копье в чужой руке?
Много их в Спарте сошлось, этих копий... неужто рука - одна?!
- Только позволь вопросить напоследок: кто сей данаец? Менее целой главой, чем великий Атрид Агамемнон, Но, как сдается мне, он и плечами, и персями шире!
...это, кажется, я.
