До Одиссея не сразу дошло, что он, оказывается, уже держит Арсиною в объятиях. А куретка ничего не имеет против, напрочь позабыв про мужа и "строгую семью".

- Ох, Одиссей...

Дальше ей продолжить не удалось, поскольку целоваться и говорить одновременно не умеют даже боги.

- ...ты так похож на него... на Тидея, отца Диомеда!.. Опять! Деянира говорила то же самое! Они в этой Куретии, что... Однако подумать о чем-либо еще рыжий не успел.

- Извини, мне пора!
- с неимоверной поспешностью шепнула ему в ухо Арсиноя и, ужом выскользнув из объятии, исчезла! Рыжий обалдело завертел головой: неужели окончательно рехнулся?! Вот переулок, вот шершавый бок каменной изгороди, тяжелые ветви олив... Вот приближается какой-то бродяга... и тень у бродяги как тень, ничего особенного... а Арсинои нет!

- Богоравный! Богоравный герой! Радость, радость-то какая!..

Бродяга подошел ближе, разом превратившись в старого знакомца. Ну, Ангел! ну, словоблуд! попался!!! Неужели он мою куретку спугнул? В любом случае, самое время припомнить гадкие стишки...

- Это, значит, меня можно счесть скудоумным? Так-то ты спасителя воспеваешь?! в благодарность?

- Обожди, богоравный!
- поспешно вскинул руки аэд.
- Ты ведь не дослушал дифирамб! Сейчас, сейчас...

Он лихорадочно извлек из заплечного мешка лиру, ударил по струнам:

- ...Но когда издавал он голос могучий из персей, Речи, как снежная вьюга, из уст у него устремлялись! Нет, не дерзнул бы с могучим никто состязаться словами!..

- Вот! а ты сразу драться!
- гордо заявил Ангел. Сын Лаэрта махнул на аэда рукой:

- Ладно. Считай, выкрутился. Ты лучше вот что мне скажи: девушку не видел? Рядом со мной стояла...

- Нет, богоравный. Она ушла куда-то? Пойти поискать?

Одиссей посмотрел в честные глаза аэда и понял: правды не добьется. Может, действительно не видел. Может, врет.

Но сегодняшний день встреч не закончился.

- Радуйся, Одиссей, сын Лаэрта! Наконец-то я тебя нашел!

С другого конца переулка бежал запыхавшийся юноша-ровесник - поджарый, загорелый, кожа лоснится, будто маслом намазана. А волосы - соломенная шапка, из-за чего в первый миг юноша показался Одиссею седым. Нет, конечно, просто волосы на солнце выгорели.

- Я Алет, сын Икария. Отец благодарит тебя за спасение чести его дочери Пенелопы и просит быть его гостем!
- без запинки выпалил юноша.

"Значит, ее зовут Пенелопа!"

Огонь кудрей, зеленые глаза с золотыми искорками, россыпь веснушек... В груди сладко заныло. А эти охломоны по Елене убиваются! Оглянитесь вокруг, богоравные!..

- Радуйся и ты, Алет, сын Икария. Для меня будет честью посетить дом твоего отца.

- Тогда идем! Я провожу.

Прямо сейчас? А почему бы и нет?

Одиссей огляделся и увидел рябую физиономию Эвмея. Свинопас подглядывал из-за угла. Наверняка остальные там же прячутся.

- Надеюсь, твой отец не будет возражать, если я приду не один?

- Конечно!

- Тогда - веди.

И, рябому соглядатаю:

- Вылезайте! Нас приглашает к себе достославный Икарий, брат басилея Тиндарея.

* * *

Море памяти. Туман глухих бухт и зимние, выцветшие островки чередуются с яркими, будто умытыми ливнем берегами,

Идем через наш лагерь: это оказалось по дороге. Дом Икария - за городом, в долине реки. Очень кстати: прихватили дары - негоже идти в гости с пустыми руками. Да и переодеться не мешает. Эвриклея - с нами. "Кто тебя, молодой хозяин, отпаивать будет, случись что? Как днем?" И ведь права няня.

Только дорогу я все равно не запомнил. Иду - а внутри очаг тлеет. Тепло, по-домашнему. Словно вечер, а я сижу, отдыхаю. Когда рыженькая удрала, не попрощавшись, грустно было. Муторно. А сейчас - спокойно. Наверное, бабник.Не заметил, как пришли.

Всю дорогу, сквозь тепло и покой - одна мысль. Одна страшная: что сделал бы на моем месте Геракл? Убил бы Елену?! Умысли злые, кожистые крылья... кш-ш, проклятая!..

СТРОФА-111

НУ, ЭТИМ ЗЕЛЬЕМ Я ТЕБЯ ПОДДЕНУ -ЛЮБУЮ БАБУ ПРИМЕШЬ ЗА ЕЛЕНУ!..1

А в дом нас не пригласили! У рассохшихся ворот встретил плешивец-слуга (не разобрать, раб или свободный, видно лишь, что сильно навеселе!) и возвестил, икнув:

- Радуйтесь! Богоравному Ик-карию надоела духота мегарона, и он умоляет дорогих гостей пожаловать в долину, к реке! Клянусь Дионисом, мне это понравилось! Церемонии, напыщенность здравиц, чинные трапезы, когда кусок в горло не лезет... в Тартар их!

Молодец Икарий!

Он и вправду оказался молодец: встретил по-нашему, по-пастушьи. Холстина расстелена прямо на земле. Щербатые чаши из ольхи. Закуски на скорую руку: холодный свиной бок, порезанные дольками яблоки, блюдо томленого лука, обильно сдобренного лавром. Вместо богатства - радушие. Улыбки вместо постных рож. Амфоры не из подвала - вон, под кручей, в реке охлаждаются! И благоухают на всю округу, дожариваясь, молоденькие барашки.

Слюны полон рот.

Аргус и вовсе решил: на собачий Олимп попал. Все на земле, значит, можно! жаль было пса разочаровывать.

Сам Икарий встал навстречу. Брат спартанского басилея разительно отличался от развалины-Тиндарея, из которого разве что песок не сыпался: телом дороден, румян, на язык легок и явно не дурак выпить. Неразбавленного, как выяснилось позже. А ведь ему, по меньшей мере, восьмой десяток... пошли нам боги такую, воистину зеленую старость - бодрую, полную сил!

*Гёте, "Фауст".

Пятеро сыновей. Старшему около тридцати, не больше, Дочке Пенелопе четырнадцать. Мне рассказывали: с Икарием, как жена, живет напея - долинная нимфа. Детей ему рожает. Если кому завидовать, так это человеку, на исходе лет способному увдечь нимфу не на ночь, не на день-два - на десятилетия.

А мы: подвиги, подвиги...

* * *

- Радуйся, Одиссей, сын Лаэрта!
- Зычный голос хозяина вспугнул селезня в осоке.
- Ну ты герой: назвали сопляком - сразу в зубы! Это по-нашему! по-геройски! Ладно, шучу, шучу!.. Эй, Пенелопчик! доча, благодари защитника!

Девушка, заворачивавшая подогретый сыр в лепешки, обернулась - и в глаза Одиссею будто солнцем плеснуло.

- Ишь, рыжехвостые! оба! Я ли на Итаке гостил, Лаэрт ли к нам заезжал?! Доча, ты чего?! Или не рада?

- Рада. Безумно, - и веснушчатое солнышко быстро, надеясь, что остальные не заметят, показало Одиссею язык.

Сын Лаэрта обиделся, но виду не подал. У самих языки длинные: высунем, мало не покажется...

- Великая честь быть гостем богоравного Икария...

- Да ну!
- отмахнулся почтенный старец. Сунул в рот маслину, косточкой плюнул в Эвмея; не попал и густо расхохотался.
- Запел, щегол?! Великая честь, да сесть бы да съесть... Лучше делом займись, а то мои дорогие сыночки до ночи проваландаются! Нарожал, понимаешь, криворуких! помру, за год не похоронят!

Пятеро дорогих сыночков и ухом не повели: привыкли, должно быть, к шуткам папаши. Завертелось: сбрызнуть вином жаркое, очистить гранаты, раскидать в миски обильно перченную требуху, вертел покрутить... стряпухе-рабыне пособить с горшками...

- Жаль, ваятеля нет, - вздохнула язва-Пенелопа, когда Одиссей принялся разделывать барашка.

- Зачем, да?
- вслух удивился эфиоп, увязавшийся со всеми.

- Запечатлеть в мраморе: великий герой побеждает жаркое. Небось прославился бы!

- Кто, баран?
- Одиссей решил принять правила пока еще не ясной ему игры.

Мужчины дружно заржали, поддерживая собрата по оружию; Пенелопа фыркнула, но не нашлась с ответом и отвернулась. Икарий с укоризной взглянул на дочь, но видя, что гость весело смеется, лишь рукой махнул: "Дурь играет! в мамочку уродилась, вертихвостка..."

- Дионис, Гестия! Хай! Как говорится, чем богаты... Да уж видим, видим: не на широкую ногу живется басилейскому брату. Однако: в брюхе-то урчит! и вино из дорогих - мендесийское темное, с легкой горчинкой.

- Удачи гостям!

- Благополучия хозяину с сыновьями!

- Доброго мужа его красавице-дочери! А Пенелопа нахмурилась пуще прежнего. В сторону глядит.

Странно.

- Ну и как тебе, Лаэртид, та Гадесова похлебка, которую заварил мой достославный братец?

Малость осоловев от вина и жирного мяса, Одиссей лениво пожал плечами:

- Боюсь, начнут расхлебывать - едокам тошно станет. Только это ведь вроде Атрей-микенец сватовство затеял?

- Шиш с маком!
- Икарий махнул толстой стряпухе, поскольку дорогие сыночки усердно вгрызались в жаркое:

наливай, мол!
- Кто такой нынче Атрей? сыночки его - кто?! Перекати-поле, зазнайки носатые. Только и славы, что отродье Пелопса, враля и лицемера! Вот братец и колебался. Прикидывал, взвешивал... пока не помер.

- Помер?!
- Кусок встал поперек горла.
- Видел я его сегодня! живехонек!

- Ну, помер, не помер, лишь бы был здоров...
- в груди хозяина загудело неуверенно, будто в пустом пифосе.
- Хворал он сильно. Годы, сто лет в обед. Врачеватели отмалчивались, а там - в один голос: не жилец больше. Пора в Аид. Мы уж и к тризне готовиться стали. Вечером к нему сиделка зашла - вылетела стрелой: не дышит! Пока бегала, пока родичей созвала, заходим в покои - братец на ложе сидит! Кашляет. И даже встать пытается, а ведь больше месяца - пластом... Чудо, кашляет. Боги, кашляет; великая милость. Сам Асклепий', мол, явился, или еще кто, но похож...

Икарий умолк. Сделал глоток. В полной тишине; лишь звенели цикады, да глупая рыба плеснула под кручей.

Все ждали продолжения.

- Очухался братец. Уж не знаю, из Аида его извлекли или так подняли только с того дня заикаться он начал. А еще, бывает, остановится в коридоре и стоит столбом. Слепой, глухой. Потом очнется, давай всех мучить: куда, мол, шел? зачем?! Голова дырявая... Одно в башке, занозой: Елену замуж выдать. Сам к Атрею пришел, сам предложил. Атрей обрадовался, а братец вместо свадебного пира возьми да и раззвони от края до края...

- Вот и слетелись, - вставила Пенелопа.

- Кто?

- Да вы, кто ж еще! Женишки!.. кобельки богоравные...

- Пенелопчик! сгинь!..

- А что, папа, не правда?
- Девушка наивно захлопала ресницами, но зеленые глаза ее при этом метали искры. Кажется, назревала ссора между отцом и дочерью. Почувствовав себя лишним, Одиссей уже начал подумывать о благовидном предлоге ретироваться - но помешал грохот колес от излучины.

- Это кого еще гарпии несут?

Повозка, запряженная измученной кобылой, остановилась совсем рядом, и наземь едва ли не кувырком слетел возница.

Наверное, из людей Икария.

- Господин!
- задыхаясь, выпалил он.
- Там... там афинский гонец прибыл! Микены проиграли битву, все сыновья ванакта Эврисфея убиты... сам ванакт пытался

* Асклепий - бог врачевания; Паниасид в списках смертных, Решенных Асклепием, упоминает спартанского басилея Тиндарея.

бежать, но Иолай-Копейщик настиг его у Скиронидских скал... Трон!.. микенский трон...

Тишина. И - ровный голос молчавшего до сих пор Ментора:

- Микенский трон свободен. Значит, Атрей Пелопид с наследниками - больше не перекати-поле. А войди в их семью Елена...

Ментор мог не продолжать. Микенское владычество чей призрак с самого начала витал над безумным сватовством, на глазах обретало плоть и кровь. Диомед-аргосец в лепешку расшибется, лишь бы не дать сопернику овладеть символом удачи значит, быть беде. И брани быть, и городам гореть, и женщины вина, а не богов, что сгинут и герои, и вожди... А ведь слышал уже эту новость!

Утром? днем?

- Слышал? От кого?

Вот тебе и раз! Вслух подумалось?

- Да встретил в городе одного человека. Тень у него еще... ладно, ерунда. Назвался Протесилаем из филаки.

- Лаэртид! дурашка рыжая! Ты хоть знаешь, кто это был?

-Кто?

- Иолай Первый! Иолай-Копейщик!

- Возничий Геракла?!!

- Он самый.

Будь проклято мое зрение! будь прокляты тени, встающие с земли, проклятие звону в ушах и золотоволосой женщине на ступенях... Ведь рядом же стоял! Говорил с ним' О столъком мог расспросить!

Если б знать...

Знакомый гул нарастал вокруг. Одиссей зажмурился - но гул внезапно отступил перед вопросом рыжей девчонки, которой было наплевать на всех Геракловых возниц и Протесилаев из Филаки, вместе взятых:

- А ты, богоравный Одиссей? Небось тоже рвешься в ванакты? Жаркое одолел, глядишь, и с престолом управишься?

Пенелопа откровенно дерзила, но дерзость была щитом для обиды. Малым щитом; не укрыться.

- Я? ванактом?!

- В приданое трон получишь. Хвостом к Елене!
- гневно фыркнула девушка, нимало не заботясь бредовостью идеи.

- Да провались она пропадом, ваша Елена! Помешались на ней... Молятся на старуху! храмы возводят!.. придурки!..

Слезинка растерянно покатилась по щеке дочери Икария, смывая веснушки. Бледная-бледная щека; чистая-чистая слезинка. Чуть слышный шепот:

- Ты... ты... она же красивая... самая!.. она же богиня...

- Говорю ж: помешались! Самая! рассамая... Не знаю, не разглядел. У меня от вашей Елены голова болит. А от тебя - выздоравливает!

Бледные щеки вспыхнули пожаром.

- Так ты что же, парень, не жених?
- Икарий подавился яблоком.

- А вам без меня женихов мало? Спарта по швам трещит, а им еще подавай! хотите, эфиопа подарю?!

- Ты это...
- не удержался старший сын хозяина.
- Ты, понимаешь... а зачем тогда приехал?

- Зачем?
- Одиссей подумал. Честно развел руками.
- Не знаю! Меня и папин дамат пытал: зачем? что, без тебя не женятся? Понимаешь, Пенелопа, я сумасшедший... я, наверное, к тебе ехал...

Боги не смеются так на Олимпе, как рассмеялся веселый Икарий. Он хохотал долго, до слез, утираясь ладонью, вкусно булькая, хрюкая, брызжа слюной - глядя на него, заулыбались все. Пенелопа сидела потупясь, но щит был мал, и без труда виделось: рада.

Счастлива.

- Вот ведь дитя неразумное!
- гаркнул Икарий, отсмеявшись.
- Вот тебе и жених! Только не Еленин! А Пенелопчик сразу: дуться, обижаться... То-то я гляжу: он у тебя и герой, и спаситель, и красавец чище Ганимеда, а явился - слова доброго пожалела! Эх, молодо-зелено...

Совершенно пунцовая от смущения Пенелопа краем глаза покосилась на улыбающегося Одиссея. И уже открыто, не таясь, показала язык: острый, розовый.

Ну что ты с ней будешь делать?!

* * *

Костер отбежал назад, присел на корточки, став маленьким, встрепанным, еле заметным. Лишь отблески бродили вечерней долиной, пугая уток в камышах; да еще неслось над дремлющим Эвротом, на крыльях хмельного ветра:

- Налей-ка, братец, вина мне в кубок, Помянем прошлых, усопших пьяниц Пускай в Эребе теням безгласным легко икнется от нашей песни!..

Эвриклея со стряпухой отстали, не мешая молодежи сумерничать. Говорили о всяком; больше - о Елене. Само получалось: начнешь о пустяках, а выйдет - Елена. Новый Еленин пеплос. Новая прическа. Елена играет на кифаре: лучше всех. Скульптор приезжал, из Коринфа - Елену ваять собрался, для храма. Ну хоть одним глазком!.. говорят, изготовил статую и закололся, через день. Прямо у постамента. У Елены сандалии на тройной подошве, с каблучком. Клитемнестра, сестра Елены, примерила - чуть ноги не поломала. А Елене ничего. Ходит.