Не то!
У одних боги вызывают опаску и уважение. Другие тупо боятся, стараясь не гневить лишний раз. Третьи задабривают, лишь бы что-нибудь вымолить... Дурачье! Богов надо просто любить!
- и ответом тебе будет любовь. Не молния, не тайная стрела - любовь, дружба, покровительство...
Старик в тени криво усмехнулся: а я о чем?!
У каждого истинного героя был свой бог-покровитель, Персею-Горгоноубийце помогал легконогий Гермий, Язону-Аргонавту - могучая Афина, Защитница Городов; Гераклу - его небесный отец... Так чем он, Одиссей, хуже? О нет, он не станет сердить покровителя, оправдывая имя! Он будет любить его, приносить жертвы - не забывая, конечно, остальных Глубокоуважаемых...
Кто ты, мой покровитель?
Назовись?!
Путь ляжет морем, по владениям Посейдона. Однако затем ждут земные дороги, где странников опекает Гермий, а гостей - сам Дий-Гостеприимец. Дальше: война, удел неистового Арея... Ведь покровитель должен стать для него, Одиссея, особым богом, в некотором роде - единственным! и чтобы любить его... "Любить его" прозвучало непривычно. Почему "его"?
- ее!.. богиню, добрую, как мать, и властную, как небожительница!
Волоокая Гера?
- но вспомним того же Геракла...
Артемида-Охотница?
- этой мужчины вовсе безразличны.
Афина Паллада?
- когда настоящий "Арго" выходил из гавани, на его носу стояла статуя Афины...
И тут Одиссей ясно осознал: он выбрал! Афина-Дева, символ мудрости и справедливой войны - о, он сумеет полюбить богиню, как никто другой, он уже любит ее! Ниспошли удачу, великая! помоги, как помогала прежде Тидею-Нечестивцу, отцу Диомеда из Аргоса! Наверняка лагосклонность твоя осенила и самого Диомеда а ведь Диссеи направляется именно к нему! Лучшие друзья, побратимы, они будут биться плечом к плечу, вместе ворвутся в Семивратные Фивы - а если понадобится, Одиссей закроет Диомеда собой! Внемли же, богиня, сыну Лаэрта - он говорит правду, ибо слова эти идут из глубины сердца!
...пламя вспыхнуло ярче. Коснулось протянутых рук, но не обожгло. Лишь обдало пальцы ласковым теплом чтобы почти сразу угаснуть. Порыв ветра взметнул золу - в носу засвербило, и знатный чих огласил притихшую Итаку.
Добрый знак?
Когда Одиссей отгребал от берега, туман слегка разошелся, и сын Лаэрта увидел на вершине Кораксова утеса женскую фигуру. Статную, высокую; больше ничего из-за тумана рассмотреть не удавалось.
"Эвриклея! Спохватилась-таки. Сейчас побежит к отцу, тот снарядит погоню..."
Юноша сильнее приналег на весла. Однако женщина стояла молча, не призывая блудного наследника вернуться. Наоборот, она растерянно оглядывалась вокруг, словно не понимала: где она и как здесь очутилась? Солнце, на миг пробив пелену, облило женщину с ног до головы расплавленным золотом, а когда Одиссей протер глаза - туман вновь сгустился, скрыв утес.
СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ ЧАСТЬ ИОНИЧЕСКОГО МОРЯ:
Птака - Карм - Таф - Певкааа;
побережье Акарнанип южнее порта Апизпп (Френ1)
...плаванье - сплошная судорога бытия. Косой дождь насквозь прошивает, не разгоняя, гнусные клочья тумана. Время от времени приходится сушить весла и вычерпы
*Ф р е н - плач; часть песни.
вать набирающуюся в "Арго" воду. Потом налетает изрядный боковой ветер, и я совсем теряюсь.
В море.
В мире.
...убрал парус.
Аргус беспокойно оглядывается по сторонам, ворочается в поисках сухого места. Но не ропщет - так решил хозяин, живой бог.
Старик молча сидит на корме.
Несет на северо-восток.
...Волдыри на ладонях вздуваются, чтобы сразу лопнуть. Язвы саднит от соленой воды. Ветер разогнал туман, но из-за мутной пелены дождя все равно ничего не видно.
Скоро сдохну.
...К вечеру сквозь завесу дождя проступает серая громада острова. Заскребли камни о днище. Вываливаюсь на прибрежную гальку.
Рядом беззвучно плачет Аргус.
...буря. Настоящая. К счастью, удалось оттащить "Арго" подальше от ярящихся бурунов. Отсиживаюсь в пещере, жую изюм, изредка выглядывая наружу.
Тошнит.
Аргус пускает слюни, и я кормлю его козлятиной с лепешками.
Старик молчит.
Если это не один из многочисленных безымянных клочков суши, где даже козы не живут - значит, мы на островке Карн.
Бесформенный камень в углу пещеры дышит теплом. жмусь к нему, будто к старому другу; засыпаю. Сплю.
...снятся пакости: будто я герой Тезей, иду из родных Трезен в Афины, а мне по дороге каждый встречный - в морду. И Перифет-Дубинщик. И Синид - Сгибатель Сосен. И Прокруст-Мучитель. Даже Минотавр, сбежав сюда из критского лабиринта в морду.
А я, герой, все иду.
...третий день, как покинул Итаку. Распогодилось; оставляю Карн. Проплыви я в сумерках мимо... даже думать об этом не хочется.
Молюсь своей покровительнице Афине.
...По-прежнему несет на север. Впрочем, грех браниться: умудряюсь вклиниться между Левкадой и Тафом. Тихо. Скалы защищают от ветра.
Ночую на северной оконечности Левкады - чтобы с первыми лучами солнца совершить последний отчаянный рывок.
Вон она, Большая Земля.
Отсюда видно.
АНТПСТРОФА-1 НЕ БЕССЛАВНО ЕМУ, ЗАЩИЩАЯ ОТЧИЗНУ...
"Арго" мягко ткнулся носом в прибрежный песок. И наследник итакийского престола ступил наконец (вернее, скакнул горным козлом!) на Большую Землю, следом за верным Аргусом, воспрявшим духом при виде суши.
Огляделся.
Будто и не уезжал с Итаки. Покладистые с утра волны лениво лижут песок; блестят валуны, заросли ракитника тянутся выше по склону. Листья: охра в крови. Вон пара лодок на берегу сушится...
- Ай, гости! ай, по наши кости!
Сминая ракитник, по склону ссыпался ухмыляющийся дядька в плаще из козьей шкуры: поперек себя шире, ряшка от румянца чуть не треснет. Однако двигался дядька на удивление проворно, напомнив своими повадками Одиссею что-то до боли знакомое...
Опять же, дубина в руке. Знатная штука. Одиссей тайком прозвал дядьку Дубинщиком, себя же ощутив Тезеем - не из пакостного сна, а настоящим.
- Ай, кто к нам приплыл?!
- Я приплыл, - сообщил рыжий Дубинщику, на всякий случай прихватывая пса за шерсть на загривке.
- Радуйся! Где тут у вас дорога на Калидон?
- На Калидон?
- Дядька завертел головой, словно надеясь высмотреть Калидон прямо отсюда.
- А на кой тебе Калидон?
- Нужен, - Одиссей начал испытывать раздражение.
- Иду, значит, в эпигоны. Воевать.
Последнее он добавил, чтобы заранее пресечь дальнейшие вопросы.
- Дык ясен пень! куда ж еще идти такому герою! А лодку, выходит, с собой потащишь?
- Зачем?
- удивился Одиссей.
- Здесь оставлю. До возвращения. Или тебе продам!
Мудрая мысль! Еще сопрут, лодку-то, до возвращения... Много за такую посудину не выручишь, но харч пригодился бы: взятый из дому запас стараниями прогло-та-Аргуса изрядно истощился.
- Или тебе лодка не нужна? Ты, небось, пастух?
- Пастух, пастух!
- заржал Дубинщик сивым мерином.
- Сидим тут с братаном, пасем...
Повеяло родиной. Что наши итакийцы, что этот! Словно по-прежнему дома. Вон и серьга у Дубинщика в ухе знакомая - капелька меди.
Одиссей машинально коснулся своей, железной серьги: отцовского подарка. Кроме нее, из украшений он взял только дешевый перстенек, доставшийся маме в наследство от дедушки Автолика. Мама надевала перстенек лишь раз в году, в день смерти деда. Перстень был простым, медным, без самоцветов; зато на нем был искусно вырезан волчий профиль - личный знак Автолика, Волка-Одиночки. Одиссей взял украшение на память сразу о двоих: о маме с дедушкой.
А еще - как залог возвращения.
..аи, лодку продаешь? Тут думать надо. Братана кликнуть... Ай, небось, за свое корыто дорого спросишь. У нас, бедных людей, и не найдется столько? Похоже, Дубинщик издевался.
- Еды возьму, - постепенно закипая, ответил Одиссей ледяным тоном. Сколько унесу. И вина бурдюк
Лодка того стоит.
- Ай, Левкои, беги сюда! Герой лодку продает! Торговаться будем!
- Лодка?
- Из зарослей ракитника возникла другая ряшка, точное подобие первой.
- На кой нам лодка? Ежели приплатит, тогда ой!.. тогда возьмем. Сандалии пусть докладывает. И котомку.
Левкон стал с завидной резвостью спускаться вниз, а у Одиссея закололо в крестце. Дурное предчувствие. Наверное, сон про Тезея оказался вещим...
- Ты, Левкоша, не гоношись!
- Дубинщик расхохотался, мимоходом щелкнув себя по медной капельке, висевшей в мохнатом ухе.
- Ай, славная лодка у парня. И сам парняга славный. Герой! За его посудину трех барашков - мало будет! Только ай! куда герою с бараном на плечах идти?
Одиссей представил себя в походе с бараном на плечах.
Кивнул, соглашаясь.
- Ай, ты гость или не гость? Пошли, обедать будем!
На сытое брюхо торговаться сподручнее...
Подбежавший Левкон, перехватив взгляд Дубинщика, закивал так, что стало страшно: оторвется башка, покатится в воду! Это, наверное, потому, что у самого Левкона серьги нету...
Братья-пастухи оказались милейшими людьми. Хоть зови их переехать на Итаку! Без лишних вопросов они накормили до отвала и Одиссея, и Аргуса (последнее было истинным подвигом!), наполнили бурдюк вкуснейшим вином, заодно всучили круг овечьей брынзы - в итоге
Одиссеева котомка раздулась до неприличия.
В придачу "ай! ой! юному герою!" была едва ли не насильно вручена оловянная цепочка с кулоном из агата.
158
Дескать, за такую хорошую лодку сколько ни дай, все мало...
Левкон самолично проводил юношу до уходившей в гору тропинки, показав нужное направление - и вскоре Одиссей с псом выбрались на наезженную дорогу,
...А еще спустя полчаса за спиной послышался мерный топот и скрип колес.
* * *
Одиссей потеснился к обочине, уступая дорогу процессии. Нога соскользнула в рытвину, подол плаща разом намок от обильных брызг. Проклиная собственную неуклюжесть, рыжий юноша уставился в землю, надеясь, что чужие насмешки минуют его.
Стук копыт приблизился.
Замедлился.
Остановился рядом.
- Радуйся, достойный путник!
Бдительный Аргус заступил хозяина. Горло собаки напряглось, и легкое, еле слышное сипение, напоминающее скорее гадючий шип, вырвалось наружу. Всякий, знающий Аргуса не понаслышке, понял бы намек; а не знающий понял бы тоже, едва увидев вздернутую губу пса, из-под которой сверкали убедительные доводы в пользу миролюбия.
- Тихо, Аргус! тихо! свои...
Одиссей поднял взгляд. Напротив стояла колесница, запряженная двумя смирными кобылками. И лицо колесничего - рослого мужчины средних лет, одетого не столько богато, сколько опрятно, - дышало приветливостью. Обладай рыжий проницательностью, приходящей с годами, он бы отметил: резкие складки у рта колесничего, трепет крыльев плоского, утиного носа - все это выдавало человека гордого и честолюбивого, обладающего властью, пределы которой никогда не казались ее обладателю достаточными.
Сейчас колесничий смотрел не на путника с собакой и даже не вперед, на дорогу, а в мутное небо. Туда, где вились чернобокие ласточки, шумно бранясь с оголтелыми жуликами-воробьями.
- Воистину свои, благородный юноша, Я Калхант-троянец. Прорицатель, внук Аполлона, - представился колесничий с тайным удовольствием. Видимо, собственное имя было ему по душе.
Одиссей еще отметил: имя отца Калхант назвать забыл. Или не захотел. Ну что ж, вежливость за вежливость.
- Меня -зовут Одиссеем, о мудрый прорицатель Калхант. Просто Одиссеем, ни больше ни меньше.
Позади колесницы скучали солдаты в кожаных доспехах: десятка два. Пластины панцирей сверкали каплями росы, и казалось: доспех каждого взмок от пота. Солдатам была абсолютно безразлична беседа прорицателя со встречным мальчишкой; солдаты жили от привала к привалу. Рядом с ними и в то же время - особняком, не смешиваясь с мужчинами, стояла высокая девушка, разглядеть которую подробнее у Одиссея не было возможности, впрочем, солдаты также относились к девушке с полным безразличием, даже не глядя в ее сторону. Девушка слушала беседу с интересом.
- Кружение птиц подсказывает мне, - Калхант поправил жреческий венок из цветов и лавра, продолжая глядеть ввысь, - что наша встреча неслучайна. Как неслучайно все, творящееся под медным куполом небес. Крики ласточек утверждают: наши пути еще не единожды пересекутся. Общие испытания падут на нашу долю, и судьба одного будет часто зависеть от судьбы другого.
- А что говорят воробьи?
- поинтересовался Одиссей.
Ему внезапно захотелось, чтобы воробьи посулили им с Калхантом - по всему видать, прекрасным человеком!
- гору военных подвигов и память поколений.
- Чирикают, тупицы, - Калхант мигом развеял мираж.
- Жрать хотят. Воробей птица глупая. Ни один уважающий себя птицегадатель не опустится до гадания по воробьям. Орел, голубь, ласточка, наконец, - но воробей?!
И сразу, без перехода, бросив изучать небеса:
- Я еду из Ализии в обильный благочестивыми людьми Астак, куда меня пригласили для прорицания воли Деметры-Фесмофоры'. Городишко, надо сказать, так себе, но дороги прорицателя в руках богов. Если нам по пути, могу подвезти.
У прорицателя оказались чудные глаза: совиные. Россыпь искр, желтое на сером. И черные иглы зрачков - навылет. Такому филину не с Аполлоном - с Афиной-Совой в родстве состоять.
Счастливый случай? совпадение?!
Дважды упрашивать Одиссея не пришлось. Рассыпавшись в благодарностях, он не без опаски вскарабкался на колесницу - гогот солдат резанул по сердцу; спустя мгновение процессия тронулась дальше.
Аргус трусил обычной рысцой, время от времени беззвучно разевая пасть на кобыл. Хозяина везете, дуры! бога живого!
- а ну, без глупостей!..
* * *
Привал застал их возле речушки, грозившей со временем превратиться в откровенное болото. Встреченный на берегу рыбак живо согласился обменять дневной улов на бронзовое запястье; Калхант же заметил, что людям благородного происхождения есть рыбу зазорно.
Вручил десятнику еще одно запястье - широкое, в виде рифленой полосы - и послал за рыбаком в селение:
сменять на двух-трех овец. Кстати, девушка тоже исчезла чуть погодя, забыв вернуться к трапезе.
Девичья память - короткая.
Одиссей, искренне желая быть полезным, предложил свои услуги в походе за овцами или чистке рыбы, но прорицатель еще раз заявил о достоинстве людей благородно
*Фесмофора- Законодательница; одно из прозвищ Деметры, богини плодородия.
го происхождения. И рыжий - в придачу красный как рак от слов Калханта пошел собирать хворост для костра.
-Такую кучу припер - солдаты только диву давались охая. ' ...по сей день кажется: вкуснее обеда я не едал.
Насытившись, решили сразу в путь не трогаться. Толкование воли Деметры вполне могло обождать лишних полдня, ибо плодородие, в отличие от войны или, скажем мора - вещь долгая, торопливости отнюдь не приветствующая.
Ковырялись в зубах.
Говорили о всяком.
Просили Калханта предсказать судьбу; тот отговаривался усталостью и отсутствием подходящих птиц.
Вспомнили о сидонском корабле с грузом благовоний, которого ждали, не дождались, в ализийской гавани.
- Решили бурю не испытывать, - глубокомысленно заявил бельмастый детина, получасом раньше на спор разгрызший баранью кость едва ли не быстрее Аргуса. Небось, в левкадийских бухтах отсиживаются.
- Или на дне, - возразил один из солдат, зевая.
- Мне верный человек шепнул на ушко: вонючие сидонцы десятину с "пенного сбора" зажали. Вот и топят их нынче почем зря.
- Врешь!
