Подобный смех струится в моих жилах; скоро от меня потребуют его вернуть. Это не воля, это просьба: верни, пожалуйста... милый. Милые, время отдавать долги! и нестерпимо чешется шрам под коленом, залеченный ее трудами.
- Я боюсь того, чего не в силах предугадать. Молнии, землетрясения; твоего копья, стрелы твоего вспыльчивого брата. Гнева твоей мачехи. Это ничего, что я так? открыто?
- Успокойся, милый. Рядом со мной тебе ничего не грозит. Так ты выполнишь просьбу?
- Разумеется! Но мне бы хотелось... понимаешь?..
Мой Старик, раньше сидевший на корточках возле камня, вскочил. Зашагал вперед-назад. Кто из нас тень, Старик? ты понял, да?! в отличие от меня и подобно ей, ты всегда умел понимать.
Но как-то по-другому, по-своему.
Ей так не дано.
- Чего бы тебе хотелось, милый?
- Клятвы.
Все. Слово сказано. Хорошо, что мне по-прежнему скучно. Стихает детский плач вдали, сменяясь вопросительной тишиной; бесформенным камнем ожидает любовь в траве.
- Какой клятвы?
- Какую твоя Семья однажды дала Хирону Пелионскому. Нерушимой клятвы черными водами Стикса, что никогда и ни при каких обстоятельствах, тайно и явно, не станет посягать на его жизнь.
Сказанное грудью ударилось в фалангу копейщиков между нами.
И бродил туда-сюда Старик, кусая губы от возбуждения.
- Ты безумен, милый?
-Да.
Взгляд Старика был мне наградой.
Ее лицо отвердело, став ликом статуи. Вокруг нагой фигуры дрогнул призрак: латы, ужас эгиды, легкий шлем с гребнем... копье в руке. Крепость, сова и олива. Словно вопрошая, она запрокинула голову к небу: синева, вспененная облаками.
Я ждал. Скука, и любовь, и целый мир, переставший плакать.
Два облака налились чернотой. Будто в молоко сыпанули гость земли. Заклубились, грязные; грозные. Ворчание донеслось издали; но нет, детский плач не откликнулся, выжидая. Тучи, ранее бывшие облаками, двинулись навстречу друг другу, зависли на миг, размышляя; сошлись вместе.
Морщина молнии между ними.
И - гром.
Хрипотца затихающих раскатов.
- Хорошо, милый. Папа сдвинул брови. Если ты выполнишь... волю, ты получишь клятву. Значит, все-таки - воля. Не просьба. Значит, все-таки - отец невесты.
Значит, я действительно хорошо поработал.
- Но ты тоже должен будешь поклясться, милый...
- В чем?
- В том, что не допустишь ухода ахейцев из-под Трои до... до конца.
- До победного конца?
Она не ответила. Синие льдинки глядели в упор; ждали. И тучи над головой не спешили разойтись в стороны.
- Я дам такую клятву.
Старик вдруг стал хромать. Раскачиваясь и едва ли не подпрыгивая при каждом шаге, будто птичка-вертишейка. "Славно, славно..."- беззвучно дернулся рот знакомой присказкой.
Да, мой Старик. Конечно.
Только можно я не стану сдвигать брови?
- Я дам такую клятву. Сейчас я вернусь на Итаку, а в конце месяца отправлюсь выполнять... волю.
- Ты - умница, милый. Хочешь, я проведу тебя напрямую? тайными коридорами Семьи?
- Нет. Я безумец. Тайные коридоры нужны, когда не любишь; когда любишь, просто идешь. И еще: мне понадобится помощник.
- Хорошо. К концу месяца Диомед будет ждать тебя в Аргосе.
- Диомед? почему именно он?
- Диомед - мой сын, - спокойно ответила сова, и олива, и крепость.
На обратном пути нам встретился Ангел. Тощий аэд сидел у обочины, мучая лиру; когда я проезжал мимо, услышал:
- ...мы оба Любим хитрить. На земле ты меж смертными разумом первый, Также и сладкою речью; я первая между бессмертных Мудрым умом и искусством на хитрые вымыслы. Знай же, Ныне пришла я, дабы все с тобою разумно обдумать...
- Новая песня?
- спросил я.
- Старая, - ответил Ангел. Останавливаться мы не стали.
АМТПСТРОФА-11 КРАСНАЯ КРОВЬ ВАС С ЗЕМЛЕЙ НЕ РАЗЛУЧИТ1
Итака.
Груда соленого камня на задворках Ионического моря.
Возвращаюсь, чтобы покинуть; чтобы вернуться. Неужели так - вечно?
..только-только выбравшись из-за горизонта, Гелиос слегка щурился, окутываясь легкой дымкой - боялся, всевидец, ослепить сам себя. Кроме этой, упрямо следовавшей за золотой колесницей, дымки, на бирюзе небосвода не было ни пятнышка. Сезон испепеляющей жары
"- Брось, Одиссей, эти стоны притворные, Красная кровь вас с землей не разлучит. А у меня она страшная, черная, В сердце скопилась, и давит, и пучит."
Н. Гумилев. "Ахилл и Одиссей"
медлил, ожидая появления Орионова Пса, и плоское блюдо земли, накрытое опрокинутой чашей небес, было не раскаленным, а просто теплым.
Живым.
Радуйтесь, твари земные, пока есть время!
Твари радовались. Стремглав носились над головами стрижи с ласточками, добывая пропитание горластому потомству; щебет стоял - уши закладывало! Басом гудели солидные, толстые, отливающие бронзой жуки, деловито жужжали пчелы, наперебой заходились стрекотом цикады в темной зелени олив и смоковниц - все спешили жить. Вкусить от пиршественного стола бытия, урвать лишнюю кроху, пока еще не открылись пред тобой мрачные врата Эреба и горькие воды Леты не плеснули прямо под ноги, приглашая сделать глоток забвения.
Спешили; жили, дышали... даже те, к кому горечь тайных вод подступила вплотную.
Слуги уложили Алкима на солнышке, возле плетеного навеса - чтобы, если начнет припекать, мигом перенести больного дамата в тень. Одиссей хорошо помнил этот навес: здесь дядя Алким не один год вдалбливал в детские головы тьму всяческих премудростей. Ментору вдолбил:
как-никак сын, плоть от плоти. А ему, непоседе-басиленку?
Сейчас проверим.
- Радуйся, дядя Алким!
- сказал и поперхнулся. Где уж тут радоваться...
Более всего дамат Алким походил на каким-то чудом ожившую мумию. Говорят, в Черной Земле, в древнем Айгюптосе, царей после смерти не сжигают, а засушивают и хоронят в огромных толосах, ограненных на манер копейного жала. Сам же дядя Алким и рассказывал... Казалось, тело дамата вдруг спохватилось и теперь спешило усохнуть вслед за левой ногой, сухой с детства. Сейчас советник Лаэрта-Садовника выглядел жухлым,, увядшим, как ломкий осенний лист, лишенный и малой толики жизненных соков: дунет ветер - подхватит, понесет прочь, все дальше и дальше, на край земли, за край, откуда нет возврата...
И только глаза на лице мумии лихорадочно горели: два угля Гефестовой кузницы под слоем пепла.
- Радуйся, Одиссей, - в голосе дамата добавилось хрипотцы, но слова он произносил по-прежнему: четко и твердо.
- Садись, поговорим. Ты ведь за этим пришел, я вижу.
Одиссей молча кивнул и уселся напротив умирающего. На то место, где обычно сидел во время занятий некий рыжий сорванец. Память ты, моя память!.. накатила отхлынула.
Не сейчас.
- Позволь, дядя Алким, я расскажу тебе одну историю, - потянулся, тронул сухой, щетинистый подбородок Алкима: тайный знак просьбы и любви.
- Вроде тех, что ты когда-то рассказывал нам с Ментором. Если хочешь, спи... каюсь, я тоже иногда задремывал на твоих уроках.
Взглянув в пепельно-серое лицо дамата, Одиссей запнулся, отвел взгляд. Продолжил, невольно подражая памятным речам своей возлюбленной-покровительницы:
- Жил-был в Фессалии герой Пелей-Неудачник... Пауза. Нет, дядя Алким ничего не спросил. Можно продолжать:
- Не складывалась жизнь у Пелея, и вот однажды решили Глубокоуважаемые сжалиться над ним. Из Неудачника сделать Счастливца. Богатство, долголетие, жена-богиня - чем не счастье?!
- Титанида, - осенним листопадом прошелестел голос дамата.
-Что?
- Ты действительно слишком часто дремал на моих уроках. Не богиня. Жена-титанида, древнего рода. Из тех, кто скрепя сердце пошел на поклон, чтобы не пойти в Тартар. Оборотень, как и все морские.
- Ты говоришь: оборотень?!
- Я ничего не говорю. Я старый и больной; я сплю. Это люди говорят: Фетида Глубинная в руках героя становилась зверем, огнем, водой...
- Твои сны - вещие, дядя Алким. Итак, сыграли) свадьбу, а вскоре родился у счастливых родителей сын Лигерон...
- По прозвищу Ахилл, что значит "Не-Вскормлен-ный-Грудью".
Сухие губы умирающего чуть раздвинулись в улыбке ~ и нижняя губа треснула; на ней проступила капля густой, как смола, темной крови. Но Алким даже не заметил этого. В глазах его теперь горел совсем другой огонь - яркий, веселый, живой. Молодые глаза на лице умирающего старца. Это было... вспомнились тени, кружившие в сладострастном танце вокруг Приама-Троянца: прекрасный, завораживающий ужас. И Одиссей торопливо продолжил, оборвав повествовательный лад:
- Сейчас юному Лигерону, насколько я понимаю, около двух лет. И его очень любят Глубокоуважаемые. Настолько любят, что жаждут видеть младенца на самом почетном месте - под стенами Трои.
- Храни нас боги от своей любви!
- еле слышно прошептал Алким, слизнув кровь обложенным языком.
- Говори, говори дальше!.. я сплю...
- Спи. И пусть тебе снятся Лигероновы папа с мамой. Глупые, они почему-то не хотят ребенку такого великого счастья!.. скрывают, прячут.
- Жаль, мне не снится, где именно прячут этого замечательного малыша...
- Сейчас приснится. Его держат на Скиросе, среди дочерей и внуков тамошнего басилея. Переодетого девочкой. Но я избран помочь Лигерону обрести его удел, его невиданное, неслыханное счастье. Меня об этом очень убедительно попросили.
- И ты хочешь знать...
- Знать? нет. Я сумасброд; я не умею знать. Мой рок: видеть, чувствовать и делать. Что делать, мне успели объяснить. Что я чувствую, никого не касается. Теперь я хочу видеть: ясно и отчетливо.
- Ты вырос, мальчик. Стал совсем взрослым. Видеть, чувствовать и делать по-человечески. Славно, славно... Алким умолк, вслушиваясь в далекий шум прибоя и стрекот цикад. Легкая тень от дымки, преследовавшей солнце по пятам, набежала на его лицо, сделав впадины и морщины резче; хотя казалось, что резче некуда.
- Какой чудесный сон: юный Лигерон, сын полубога Пелея и титаниды Фетиды! Дитя, в чьих жилах едва ли не на семь восьмых течет серебристый ихор Глубокоуважаемых, и лишь чуть-чуть - алая кровь смертных. Редкость в наше время; опасная драгоценность. Что нам снилось об этой драгоценности раньше?
- Слухи. Сплетни.
- Люблю грезить сплетнями. Итак...
...Сухой песок скуки заваливает меня с головой. Кто-то невидимый быстро и уверенно выводит на песке острым стилосом, чтобы стереть, едва я успею прочесть:
"Одни говорят, что Фетида Глубинная купала сына в черных водах Стикса, дабы сделать его тело неуязвимым для людей и богов. Другие вместо Стикса поминают Лету; третьи утверждают, будто мать с вечера клала новорожденного, умащенного нектаром, в огонь, желая выжечь смертную долю, а утром натирала амброзией. Если поверить хотя бы в одно из этих утверждений или на мгновение допустить, что верны все три..."
Сухой песок пышет жаром. Жаром огня, в котором древняя титанида закаляла плоть своего сына - но я терплю. Вытерпел же Лигерон, прозванный Ахиллом... А невидимая рука тем временем разравнивает горячую поверхность песка, чертя новые письмена:
"После освобождения Прометей-Ясновидец открыл олимпийцам великую тайну: жена-возмездие, Фетида родит Зевсу сына, который будет сильнее отца вкупе с другими богами, дабы со временем низвергнуть их. И тогда Громовержец, стремясь избегнуть рока, повелел отдать Фетиду в жены смертному; и родила она от героя Пелея..."
*Амброзия ("бессмертная пища") - дарует вечную жизнь, возрождение плоти; нектар (от греч. корня "нек", т. е. "смерть") предохраняет от старения и разложения. Аналог живой и мертвой воды; богам доступны оба компонента. Применяемые по отдельности, создают вечных старцев или юных, нетленных покойников.
- ...дитя из пророчества? На месте Глубокоуважаемых, и в особенности на месте их владыки (умирающему простительна ересь!), я бы все же опасался этого мальчика. Не ища встречи и посылая по его душу кого-нибудь другого... например, тебя.
Если мумия способна выглядеть счастливой, то дядя Алким был счастлив.
- Значит, они хотят просто избавиться от угрозы? Принести в жертву? Но почему именно под Троей?!
- Ты слишком многого от меня требуешь. Одиссей. Я не пророк и не ясновидец; я старый, больной человек. Я сплю и вижу дивный сон. О маленьком Лигероне стань он сыном божества, быть ему сокрушителем Олимпа, губителем родичей. Но Не-Вскормленный-Грудью - сын полубога-героя. Кого станет сокрушать он, дай ему волю?!
- Ему два года, дядя Алким! Даже меньше двух! А война вот-вот...
Алким отвернулся, сощурился на солнце, глубже спрятавшееся в сизую пелену. Глаза его медленно гасли, но там, в глубине, продолжали мерцать отсветы огня. Быть может, того огня, что на глазах иссушал, сжигал дамата изнутри... и нет под рукой амброзии: омыть умирающего на рассвете. Дрогнул, раскрылся провал рта:
- Тебе не доводилось видеть, как моряки растят "крысиного волка"?
"Доводилось",.- угрюмо кивнул рыжий. Не единожды. В бочку запирали дюжину крыс-самцов; спустя некоторое время извлекали единственного: выжившего крысоеда. Его держали в клетке, кормя только живыми сородичами, и наконец подпускали в трюм корабля. Вскоре "крысиный волк" принимался задело...
- Спасибо тебе, мой Алким, - Одиссей не заметил, что назвал дамата так, как всегда звал своего советника Лаэрт.
- Нам с тобой приснилось больше, чем я надеялся. Я исполню волю Глубокоуважаемых. Я вытащу Лигерона из норы... но я буду очень внимателен к этому ребенку. Очень.
- Я сплю, мой басилей. Я не слышу тебя. И мне снится город Эфир, снится один хороший человек, большой знаток в составлении ядов. Если ты собрался воевать, как воюют люди...
- Да, мой Алким. Как люди. Спасибо еще раз.
- Ну что ж, прощай, мой басилей. Я знаю, тебе надо спешить. Мне - тоже. Скоро я не проснусь вовсе. Внутри бедного Алкима поселился злобный, усатый рак, и клешня его вот-вот перекусит нить моей жизни. Но теперь мне не обидно умирать. Знаешь, я всю жизнь мечтал поучаствовать хотя бы в одной войне... Лицом к лицу!
Немой вопрос отразился на лице Одиссея, уже поднявшегося, чтобы идти.
- Я все-таки принял участие в войне. В Троянской войне. Прямо сейчас. Ведь для этого совсем не обязательно надевать шлем и размахивать копьем, выкрикивая всякие глупости...
Я никогда не забуду твой урок, мой Алким. Последний урок.
Прежде чем отплыть на встречу с Диомедом, Одиссей сделал малый крюк. Причалив в эфирской гавани, сказал Илу Мермериду, больше известному среди "пенного братства" как Ил-Гадюка:
- Мне нужен яд.
- Для друзей? для врагов? для тайны?
- ласково осведомился Гадюка: горбун с длинными, паучьими руками и лицом редкой красоты.
- Для стрел. Что-нибудь вроде Лернейской отравы. На лице Гадюки появилась мечтательная улыбка:
- О, у моего господина хороший вкус!.. Медок Лерны! молочко Ехидны! Горгонская слизь! это, знаете ли...
- губы эфирца стянулись шрамом.
- Но для этого господину нужно всего лишь убить гидру.
- Мне некогда выслушивать твой бред. Да или нет?
- Увы, - паучьи руки разошлись в стороны.
- У меня нет яда для стрел. А зелья, подобного Лернейскому, вообще нет на земле. Но у меня есть совет. Мой господин знаком с Анхиалом-тафийцем? это рядом, в Акарнании...
