Остальное - шелуха.
Обрывки.
*Начать с дуба (аналог, "начать с камня") - пословица, чеп смысл: "Начать сначала, с первопричин".
- ...претендуют братья-Пелопиды: Атрей и Фиест. Оба - редкие мерзавцы, что весьма полезно при борьбе за власть. Сейчас наверху Фиест, и Атрея изгнали из Микен. Уже с полгода он живет у своего друга Тиндарея, спартанского басилея...
- Отца Елены!
- Земного отца, - поправил дядя Алким.
- Не забывай: земного. Стоит ли удивляться, что отцы, по примеру Глубокоуважаемых, решили судьбы детей? Агамемнон, честолюбивый наследник Атрея-честолюбца - и Елена, земная богиня... От искр погребального костра нынешнего ванакта Микен вспыхнет костер иной. И погасить его будет куда труднее.
Одиссей кивнул:
- А аргосскому правителю меньше всего хочется быть поленом в этом костре. Микены по сей день не признали (и не признают!) Диомеда ванактом. Быть войне. Если большинство поддержит богоравного мужа Елены - Аргос падет, открывая дорогу владычеству Златых Микен.
- Я всегда считал тебя парнем с головой, что бы там ни говорили другие, рассмеялся Алким; и устроившийся за его спиной Старик хмыкнул с одобрением. Твой приятель Диомед поступил мудро. По обычаю, где сватается один, должны принять и другого. Не обязательно носить диадему ванакта или венец басилея любой отпрыск знатного рода имеет право участвовать. Скоро в Спарте будет не продохнуть от женихов. Только Итаке, по большому счету, нет дела до того, кто победит в противостоянии. "Пенные братья" и морская торговля нужны любой власти. Зато дурной крови на сватовстве не избежать...
- Меня звал Диомед!
- вскочил рыжий.
- Он звал всех. Понял?
- всех. В том числе и тебя. Дурачок! Твой Диомед искусный политик, несмотря на молодость. Хочешь быть копьем в чужой руке? Ведь не маленький, должен понимать!.. особенно если тебя не греет мысль о ложе Елены...
О боги!
Политика, расчеты, поиски выгоды - тогда и сейчас, как бы я хотел возненавидеть вас! Но я не умею ненавидеть. Я умею только любить. Я люблю тебя, дядя Алким! Мудрый дамат - ты искренне хотел предостеречь наивного юношу; по-своему ты в итоге оказался прав. Брачное ложе грозило обернуться пламенем тризны. Но твоим убедительным рассуждениям, мой добрый Алким, не хватало простой малости.
Просто дружба.
Просто любовь.
Просто глупость; порыв без смысла.
Именно из этой кажущейся простоты, а не только и не столько из отцовского дома и Грота Наяд, из красногрудых кораблей и тучных стад, земли под ногами и богов над головой складывается то, что я теперь зову своим Номо-сом. И если-в угоду иллюзорной безопасности я зажму сердце в кулак - не задохнется ли птенец сердца в мертвой хватке рассудка? Не убью ли я самого себя вернее, чем наишустрейший из троянских копейщиков, мечтающий о печени некоего Одиссея?!
К чему лукавить: если понадобится, я в состоянии обмануть, убить и предать. Диомед, сын Тидея - ты снаружи или внутри? Потому что иначе однажды я смогу обмануть, убить и предать - тебя.
Но не сейчас.
* * *
- ...Понимаешь, дядя Алким...
Рыжеволосый юноша почему-то глядел мимо дамата. За его спину и чуть правее. Хотя Алким готов был поклясться: там никого нет.
- Мне трудно это объяснить. Ты прав, а я не прав. Но я должен ехать в Спарту. Должен, и все тут. Ты мудрый, ты умеешь размышлять, предполагать и делать выводы. А я сумасброд. Мне дано лишь слышать, видеть, чувствовать и делать...
Дамат Алким сморгнул. Отвернулся; молчал больше минуты. И вдруг, совершенно неожиданно, кивнул. Одиссей даже глазам своим не поверил:
- Как?.. Ты согласен со мной?!
- Согласен. Во-первых, я не вправе удерживать силой взрослого наследника басилея Лаэрта. А во-вторых...
- Что - во-вторых, дядя Алким?
- Пустяки. Гримасы судьбы. Когда-то, еще до рождения одного рыжего безумца, твой отец вот так же уплывал с Итаки. В бездну опасностей, перед которыми сватовство к Елене выглядит детской забавой. Лаэрт вполне мог остаться дома никто бы не счел его трусом. Твой дед, тогдашний басилей Аркесий, и мой отец, итакийский дамат, долго уговаривали юношу отказаться от своей затеи. Я хорошо помню; я стоял рядом. Довод сменялся доводом, мудрость - рассудительностью. И вдруг, в какой-то момент, Лаэрт повернулся к своему отцу и просто сказал:
"Понимаешь, папа, я должен ехать. Должен, и все тут!" На этом спор прекратился; вечером Лаэрт отплыл с острова. С того дня я знаю, когда надо замолчать. Это у вас в крови...
Он еще раз моргнул невпопад. Закончил еле слышно:
- Мальчик мой, ты даже представить себе не можешь, как тебе повезло...
Да, дядя Алким. Это у нас в крови. Только не зови это - везением.
Собирались быстро и деловито. Одиссею казалось:
хрустальное колесо времени вертится прямо вокруг него, вынуждая белкой мчаться по ободу - и это ощущение быстро передалось остальным.
Что нужно молодому жениху?
В первую голову, достойный корабль. С этим согласны все, а больше всех славный кормчий Фриних. Хмыкает:
гребцы - звери, парус заштопан, едой-питьем загружены. Хоть сейчас в море.
В голову вторую, чья главная обязанность сохранять лицо: достойное сопровождение. Где друг-Ментор?! сопит над планами Пагасейской верфи?! Отменить! Есть дела поважнее: ноги в руки, умыться-нарядиться, веселья в левыи глаз подпустить - и сюда, на пристань. В Спарту едем! Эврилоха даже искать не пришлось: тут как тут, и все понял с полуслова. Раздулся от гордости рыбой-шаром, умчался бороду подстричь. Это дело плевое, благо стричь толком нечего: вон, бежит обратно, красавец. Стриженый. Верному Эвмею и Филойтию с дружками было не впервой преображаться в сопровождающих важной особы.) Еще Коракса им для пущей славы выделить: ни у кого в| свите, небось, эфиопа нет, многие их вообще выдумкой) считают, а у нас - пожалуйста!
- Еленку сватать едем! Уговорим, да?!
Да, эфиопская твоя рожа...
В третью голову, представительскую, нужны достойные дары. Незваный гость, да еще с пустыми руками, хуже этого... ну как его? Ничего подходящего для сравнения не нашлось, но дары нужны все равно. Пришлось слегка выпотрошить тайный склад в Безымянной. Что еще?
Ах да, собственно жених...
На сей раз и железный меч взять можно. И венец златой, басилейский наследнику положено. Серьга на месте, хитон новый, крепиды на ногах скрипят расчудесно, плащ зимней, серебряной зарей сияет - хорош, спору нет!
- Еленка увидит, чувств лишится, да!
Что да, то да.
Солнце, правда, к закату клонится, но это пустяки. Чай, не на лодке плывем - на корабле. Фриних днем ли, ночью, с закрытыми глазами дорогу найдет: ему каждый риф - брат родной.
Весла на воду!
* * *
Помню, только и успел Сказать матери: "Уплываю в Спарту. На сватовство. Я люблю тебя, мама!" А вот что она сказала в ответ - не помню. Не пей много? береги себя?
- нет, забылось. Обняла, кажется. А удерживать не пыталась. И не плакала.
По крайней мере, пока я ее видел.
Папа спал. Дышал ртом, храпел. Я постоял над ним, укрыл одеялом. Вылил остатки из кувшина: на пол. Пусть считается божьей долей. "Х-р-р... х-р-радую-с-с-с..." - бормотнул спящий; заворочался, отвернулся к стене.
Спи,папа.
Зато Аргуса я твердо решил не брать. Отнюдь не потому, что пес загулял в порту: то ли местных сучек решил облагодетельствовать, то ли просто дрых в тенечке. Свистнул бы - примчался как миленький, даром что без ушей. Но куда мне на сватовство, в чужой город, где дунь-плюнь - в басилейское чадо угодишь - с собакой?! Засмеют! Своих кобелей хватает; особенно двуногих. Или надумал невесту с собакой загонять?!
Сиди, дружок лохматый, дома.
- Проклятье!
- в сердцах воскликнул новоявленный жених, когда корабль уже выходил из Форкинской гавани. Кормчий с тревогой обернулся к рыжему.
- Жертву принести забыл! К Афине-покровительнице воззвать, - тоном ниже пояснил Одиссей, хмурясь. Кормчий-то не виноват. Кричи, не кричи...
Фриних лишь плечами пожал: в чем загвоздка? Любой корабль имел непременный алтарь на кормовой полупалубе. А расторопный Эвмей уже волок из трюма бронзовый треножник, бурдюк с вином и невесть откуда взявшуюся клетку с тремя голубями. Корабль еще только разворачивался в виду острова, когда в треножнике вспыхнул огонь, отчаянно дернулась птица, чтобы обмякнуть в крепкой пятерне, и капли вина, зашипев, брызнули в пламя.
Слова мольбы были другие; убегая в эпигоны, рыжий молился не так. Да и сам он давно изменился. Одно оставалось неизменным: Одиссей обращался к богине не со словами просьбы, покорности или почтения, круто замешанного на страхе; но - со словами любви.
Не умел иначе.
Над островом заклубился туман. Сизый, будто голубь-жертва. Подсвеченный лучами закатного солнца. И в опаловой дымке, на вершине Кораксова утеса, рыжий вдруг разглядел женский силуэт. Эвриклея!
- первым пришло в голову. И почти сразу:
"Нет! быть не может! Ах я, дурак... какой же я дурак!.." Туман быстро сгущался, скрывая не только фигуру на утесе, но и саму Итаку. Мгновенье, другое - и мгла сожрала корабль. Солнце исчезло, задул противный боковой ветер, на снастях зеленым, мертвенным светом зажглись огни Диоскуров, предвещая бурю; и кормчий Фриних разразился короткими, лающими приказами. После чего еле слышно осведомился у Одиссея:
- Ты кому молился, басиленок?
- А-а... Афине!
~ Может, другие боги обиделись, что ты забыл их помянуть?..
- задумчиво, скорее себе, чем Одиссею, пробормотал Фриних, теребя бороду.
- Нас сносит обратно к. Итаке! Только не к гавани, а северо-западней, к Аретусскому заливу. Сколько живу, такого не припомню...
Тем временем эфиоп с усердием раздувал угасший было огонь в треножнике.
- Посейдону жертву принесем, да? Дедушке Форкию, да? Эолу-Ветродую, да? Зачем мешают? зачем назад гонят?! Нам в Спарту надо, да!
Двое гребцов, оставив весло, кинулись на помощь к эфиопу; но корабль продолжало сносить в залив.
- Поворачивай!
- Одиссей ухватил Фриниха за плечо; сдавил что есть силы. В море!
- Куда поворачивай?!
- взъярился кормчий, охнув от боли.
- Куда поворачивай, я тебя спрашиваю?! В Аид?! в преисподнюю?! В заливе пересидим, раз все равно туда несет! Обождет твоя Спарта, не сдохнет! Не бывало еще, чтоб Фриних не доплыл куда надо! И не будет! Понял? Только лучше до утра куковать, чем к рассвету на Хароно-вой ладье плавать!..
Туман дрогнул, поредел. Проступили лоснящиеся бока береговых скал. Кто-то бежал по тропинке к воде, явно спускаясь с Кораксова утеса.
Она?
Еще дюжина взмахов весел - и Одиссей узнал спешащую к берегу женщину.
Эвриклея!
Выходит, все-таки...
А рядом с няней, не обгоняя, но и не отставая, размеренно трусил лохматый гулена Аргус!
Впору было подумать: это женщина с собакой накликали непогоду, желая вернуть корабль к острову! Чушь, блажь! бред... Рядом самозабвенно молился эфиоп, взывая (верней, взвывая) ко всем морским и ветренным божествам, каких только мог припомнить. Клетка опустела, бурдюк иссяк, жертвенный огонь немилосердно чадил и лишь добавлял вокруг туману.
- Няня! что ты делаешь?!
Они не остановились у кромки прибоя.
Они бросились в воду.
С разбега.
...вспышка памяти. Озарение. Я помню тот миг, будто это было даже не вчера - сегодня. Творящееся в заливе безумное действо увиделось отстранение: корабль рвет туман, чадит огонь на носу, завывает благочестивый эфиоп, плывут навстречу женщина и собака - все идет как надо! все будет хорошо! Тишина в ушах вместо опасного треска была залогом удачи. Взамен разлома скорлупы - беззвучный, знакомый стон, больше похожий на рычание влюбленной львицы:
"Я тебя искала! искала! где ты был?! почему не позвал раньше?! Глупый! рыжий! сумасшедший..."
Или я слышу это лишь сейчас?..
- Женщина на судне - к беде...
- Может, не подбирать? Пусть назад плывет!
- Рабынь табунами возили - и ничего!
- Так то ж рабыни...
- А это кто?!
- Что - кто?
- И это тоже рабыня. Которая плывет. Басилея Лаэрта рабыня.
- А-а-а... Так бы сразу и сказал! Тогда конечно... Тогда вытащить надо: не пропадать же добру?
- И собаку?
~ Поди его, облома, не вытащи!.. ухватит зубищами за корму, перевернет... .
Одиссей стоял, слушал. Рассеянно улыбался чему-то своему. Эвриклея и пес были уже совсем рядом. Женщина выбилась из сил; теперь она держалась за Аргуса, который, казалось, и не замечал дополнительной ноши. С борта протянулось сразу несколько пар рук, рябого Эвмея гребцы спустили вниз, удерживая за щиколотки, чтобы он подхватил кусачую собаку...
Туман исчез разом, словно по мановению божественной десницы. Даже не исчез - отодвинулся, попятился к острову, скрывая от глаз берег. Зато морская гладь очистилась до самого горизонта, вспыхнув закатным золотом - и кипящий столб вырос от моря до неба, расплескав тучи.
Потом часть моряков с пеной у рта клялась: из пучины восстал сам' Посейдон-Черногривый с трезубцем в деснице, Другие припоминали разное: венец, сверкающий алмазами, клочья бороды, косматые брови, гриву ездового гиппокампа... Почти все были уверены, что в громе опадающей воды прозвучало гневное: "Вот я вас!" - после чего мерзкие братья-ветры бросились врассыпную.
Последнее, кстати, было чистой правдой.
Но благоприятность знамения - единственное, на чем все сошлись однозначно.
И как раз в эту минуту на борт подняли Эвриклею с Аргусом.
- Чисто нереида!
- ахнул один из молодых гребцов, глядя на женщину: намокшая одежда плотно облепила статную фигуру, давая возможность мужчинам полюбоваться всеми достоинствами бедовой нянюшки.
- А ты говорил: не подбирать!
- ухмыльнулся гребец постарше, ставя точку в недавнем споре.
- Поживи с мое!..
- Смотрите!
Корабль, распустив тугие паруса, уходил прочь от туманной Итаки, а на вершине Кораксова утеса, провожая и благословляя, путеводной звездой горел маяк! Лишь через десяток гулких ударов сердца до людей дошло, что им явилось в действительности: на утесе возвышалась сама богиня-воительница, в драгоценной броне, и случайный луч солнца отражался от сверкающего наконечника копья, воздетого высоко над головой.
Богиня сулила благополучное возвращение.
- Афина! Афина Тритогенея! пронесся по судну благоговейный шепот.
А Одиссей все переводил взгляд с мокрой Эвриклеи на богиню в вышине. Что-то до боли знакомое чудилось рыжему в осанке богини; что-то грустное и памятное, от чего сердце сжималось в кулак... Нет, не вспомнить. Солнце упало в дымку, сверкание копья угасло, и более ничего нельзя уже было рассмотреть во мгле тающего за кормой острова.
- Куда ж ты без нас собрался, молодой хозяин? Кто ж без свахи свататься едет?
Одиссею осталось только развести руками: оплошал, мол!
- Знаешь, няня... там дары в сундуках. Но, думаю, Елена как-нибудь перебьется. Выбери себе, что понравится. Ворон, покажи ей сундуки.
- Слушаюсь, молодой хозяин, да!
- и, не договорив, эфиоп покатился от ловкой затрещины; впрочем, успев-таки мимоходом ущипнуть нянюшку за пышную грудь. Хохот гребцов, вперемешку с морской водой, стекал по плечам Эвриклеи царской мантией.
