- Наверное, ты действительно сумасшедший, - вздохнул Паламед.
Я не стал ему ничего говорить. Он просто не знал, что такое - любовь. Настоящая любовь.
* * *
Иногда кажется, что судьба обделила меня врагами. Морщу лоб, хмурю брови: нет, не вспоминается ни один. Враг - это что-то близкое, трепетное: мало убить человека, чтобы он удостоился почетного звания врага; я застрелил мятежника в воротах Калидона, все полагают, что Фи-ламилед с Лесбоса умер после моих побоев, Приам держал меня в темнице... теперь вот Паламед. Три дня сплошных пиршеств, пока мы не проводили их в гавань, изумление в его глазах сменялось страхом, ужасом, суеверным ознобом; думаю, это заметил не один я. Впрочем, мне все чаще было скучно, и еще любовь, целое море любви, и еще бронза, превратившаяся в детский плач... Часть меня засела в эвбейце стрелой, зазубренным наконечником, и сейчас выдергивалась, возвращалась к хозяину вместе с частицами чужой души взяв взаймы, без отдачи; корчась от страха, он сползал с нагретого места, а такие места долго не пустуют...
Когда-то я видел в нем идеал. Вижу и сейчас. Завтра я начну воплощать идеал в жизнь. Спасибо, Паламед. У нас много общего, больше, чем ты думаешь. Не бойся, не надо. Я люблю тебя.
* * *
Папа был в саду. Тюкая мотыгой, он окучивал какую-то грядку; в центре грядки торчал разлапистый папоротник, млеющий от счастья. Чуть поодаль, на принесенной рабами скамеечке, сгорбилась мама: штопала теплый плащ. Она сильно располнела за последнее время - сказывалась наследственность.
Порченая кровь.
Не обижайся, мама. Пожалуйста.
- Раненько ты, - вместо приветствия бросил папа, не разгибая спины. Потянулся, тронул резной лист; вздохнул.
- Хороший человек уверял: в середине лета зацветет. У них, у гипербореев, всегда так, ночью. Жаль, не застану...
- Почему не застанешь?
- тупо спросил я. Обширная папина лысина сверкала бисеринками пота, и лоснились мокрые волосы за ушами. Он все-таки поднял голову, будто почувствовал мой взгляд:
- Уезжаю.
- Куда?!
- В деревню, - бросила мама, прикусывая край нити.
- Ты всем так и говори, если спросят: в деревню, мол, уехал. Виноградники возделывать. Служанку с собой взял, и больше никого. Стареет, значит.
У полных людей не бывает морщин. Вернее, бывают, но мало. Поэтому мамино лицо выглядело много моложе тела. Счастьем веяло от ее лица, тихим, грустным счастьем. Так бывает, когда все плохо, и вдруг нашел старый, утерянный в суете дней пустячок - прижал к себе, вдохнул родной, давно забытый аромат...
- Интересно, кто из нас родился не в своем уме?
- Ты, - уверенно сказал папа. Разрыхлил комок земли и повторил: - Ты. Поэтому ты едешь на войну, а я в деревню. Ведь ты едешь?
- Еду. Война - настойчивая любовница. Как все богини, - он снова глянул на меня: быстро, искоса. Будто дротик метнул.
- Хочешь не хочешь, а рано или поздно поворачиваешься к ней лицом.
- Или тебя поворачивают. Стоишь к войне лицом, кланяешься, а тебя уже сзади... какой-нибудь проныра...
- Пусть так, - по-моему, он намекал на судьбу посольства.
- В конце недели-я отплываю. Не в Авлиду, нет!
- туда еще рано. Мне бы не хотелось говорить вслух, что я собираюсь делать, папа. Скажу лишь: я намерен стать любимцем Глубокоуважаемых. Дядя Алким однажды сказал: "Даже если собрать целую армию героев, каждый из них будет сражаться сам по себе. Это не будет настоящая армия; это будет толпа героев-одиночек. Жуткое, если задуматься, и совершенно небоеспособное образование..."
- Я всегда говорила: Алким умнее тебя, Лаэрт!
- вставила мама. Мотыга застучала чаще.
- Папа, я еду собирать урожай героев. Если толпа, значит, толпа - но самая большая толпа, какую только удастся собрать. Я вытащу героев из любой норы, где бы они ни таились, я сделаю героев из трусов, ястребов из перепелов, все серебро в нашей крови уйдет плавиться в Троаду; а когда мы встанем под троянскими стенами - каждый сам по себе!
- я научу их воевать по-человечески. Я встану лицом к войне, но спина у меня будет прикрыта.
- Одиссей, любимец...
- папа не договорил. Выпрямился.
- Ты вырос, малыш. Ты совсем большой. И все равно: рядом со мной ты можешь говорить вслух о чем угодно.
- Почему?
- Потому что мужчины нашей семьи - люди Номоса. Я ждал рождения внука... у тебя ведь так ничего и не прошло? да?!
- Да, папа...
...детский плач вдали умолк. Сменился тишиной; позже - смехом. Ярким, восторженным. Я купался в этом смехе, оглохнув, ослепнув, не слыша слов отца, не видя тревоги на лице матери; я блаженствовал, как можно блаженствовать лишь, еще не родившись, - и впервые услышанное мной слово "Номос" было тому причиной. Все, что приходилось видеть, слышать, чувствовать и делать, все, что придется видеть, слышать, чувствовать и делать в дальнейшем, - все было там. Нерожденное, оно прекрасно умещалось в одном-единственном слове: берег и море, живые и мертвые, любовь и скука, смерть и бессмертие, от пределов Восхода к пределам Заката...
Даже сейчас мне трудно вспоминать об этом: хочется уйти туда.
- ...они думают: это можно понять рассудком! Они глубокомысленно вещают друг дружке: "Плоской нам мнится земля, меднокованным кажется небо..." - и отвечают тремя словами: Номос, Космос и Вестник. А мы не умеем понимать! Мы живем в этом, дышим, рождаемся и умираем в центре Мироздания, где бы мы ни находились - мы, люди Номоса...
Отец замолчал. Грудь его ходила ходуном, на щеках выступили пятна. Я впервые видел отца таким. И мама не вмешивалась, не останавливала.
- Хочешь, я объясню тебе значение этих слов?
- отдышавшись, спросил он.
-Нет.
- Почему?
- Потому что я не умею понимать. И мне поздно учиться.
- Я ждал, что ты так ответишь, - еле слышно обронил Лаэрт-Садовник.
- Ждал. У тебя ведь ничего не прошло?
- Да. Ты уже спрашивал.
- Когда я плавал на "Арго"...
Он даже не поинтересовался, слышал ли я об этом. Мой отец всегда умудрялся знать все, что ему было надо.
- Когда я плавал на "Арго", то уже в Колхиде, пока герои возились с руном и упрямыми колхами - я сушей отправился дальше. Меня уверяли, там растет... впрочем, неважно. Я вернулся вовремя, к отплытию. Вернулся - другим. Сейчас я полагаю, что случайно пересек границу Номоса, оказавшись вовне. На краткий миг, но мне хватило. Я вывел корабль по неизвестным путям, я не видел того, что видели остальные; я вернулся домой, но с тех пор Глубокоуважаемые слепнут, когда хотят обратить свой взор в сторону Итаки и некоего Лаэрта. Забывают, теряют нить рассуждений; отвлекаются на что-то иное. Главное:
не называть их по имени. Мы часто спорили об этом с Ал-кимом...
Кусая губы, папа смотрел мимо меня. Я и так знал:
дамат Алким по прозвищу Дурной Глаз болеет с зимы. Няня сказала: до осени не доживет.
- Мы спорили с Алкимом. Он считает, что человек Номоса, выйдя за пределы, становится космополитом. Гражданином Космоса. И поэтому...
- На, примерь, - вмешалась мама, подходя ближе.- Вечно вам о глупостях толковать!
Отец послушно накинул плащ, повертелся, внимая маминым приказам. Ожидая, пока она укоротит завязки, осведомился:
- Отплытие намечено из Авлиды?
-Да.
- И на пути в Троаду вы врежетесь во флот Приама. Очень умно. А потом тех, кто сумеет высадиться, будут бить с двух сторон: с суши и с моря. Эх ты, любимец...
- Папа!..
Я задохнулся. Понимать - не для меня, но впервые в жизни я понял.
- Что - папа?! что - папа, я тебя спрашиваю?! Папа едет в деревню! Виноградник лелеять. Плыви спокойно, мальчик мой. Собирай кого хочешь, прикрывай спину. И скажи этим... героям, когда будешь учить их воевать по-человечески: они могут не брать в расчет Приамовы эскадры. Только не обижайся, Фриниха, Филойтия и Эвмея я у тебя заберу. Под Троей они тебе ни к чему, а мне в самый раз... виноград - дело хлопотное, особенно зеленый!..
- Папа...
- И нечего нюни распускать, - строго сказала мама, запахивая плащ на отце.
- Не маленький. Ну как, Лаэрт? не задувает? А то в деревне сыро... вечерами...
Я - самый счастливый человек на свете.
СТРОФА-11 ЛЮБИМЕЦ ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫХ
- ...скоро уеду, Пенелопа. И папа - тоже. Вы останетесь без нас: женщины, хозяйки... дети. Предоставленные сами себе. Думаешь, вы справитесь?
Тихий вопрос итакийского басилея Одиссея вплетается в отдаленный шепот ночного прибоя. Кажется, с женщиной говорит само море, над которым нависли бесчисленные глаза-звезды великана Аргуса.
Вот-вот покатятся под безжалостным серпом.
- Справимся, рыжий. Конечно, волчицы не чета ушедшим на охоту волкам... Но логово будет ждать; и волчата будут расти. Иногда, хвала Гермию, Сильному Телом, упрямство способно заменить силу!
Низкий, грудной голос Пенелопы сливается с шорохом ветра в листве, и теперь кажется: море спросило, а ветер ответил.
Ночь.
Море разговаривает с ветром.
Наверное, это очень красиво со стороны. Надо только уметь видеть и уметь слышать.
Надо уметь возвращаться.
- ...Это хорошо. В эру развода небес с землей я предпочел бы иметь за спиной дом, а не западню. Поколение обреченных, рыжая моя! Порченая кровь. Они ведь не просто спешат на войну, горя рвением юнца, которого поманила девка, навалившись плечом, они пытаются сдвинуть камни старых границ. Любой ценой. Сдвинут, не сдвинут, победители или побежденные... никому не найдется места в новых рубежах. Союзники поневоле, герои на час; разрушенный мост через пропасть. Но если ты уверена в малом: в себе, во мне... в нашем сыне и нашем доме...
- Я уверена, Одиссей.
Ветер еле слышно выводит нежную мелодию, вторя неумолчному шуму прибоя. Кифаред и флейтистка. Им обоим никогда не надоедает вечный дуэт.
- Повтори! повтори еще раз!
- Я уверена, рыжий.
- Я рад это слышать, Пенелопа. Впрочем, мой отец, - скрытая гордость всплывает на поверхность моря и вдребезги, в брызги пены, расшибается о береговые скалы, - он знал, что делает, сразу взяв маленького Телемаха на колени и нарекая внуку имя.
- Это была случайность. И не очень удачная. Свекору следовало бы обождать, пока ребенку не сравняется хотя бы полгода. Боюсь накликать беду, но дети болеют... люди станут злословить, осуждая такую поспешность.
- Надо плохо знать Лаэрта Аркесиада, чтобы сказать:
случайность. Теперь наш Телемах - законный наследник. Что бы ни стряслось...
- Я слушаю тебя, рыжий...
В шорохе ветра явственно пробивается тревога.
- Телемах, сын Одиссея, внук Лаэрта - продолжатель рода. Пускай наш сын пачкает пеленки и временами мается животиком; важно, что он наследник по закону! Отныне и навеки. Мой отец всегда знал, что делает.
- И ты боишься...
- Да, я боюсь, Пенелопа. Боюсь, и мне не стыдно в этом признаться! Слишком многим Итака с ее влиянием на море - кость в горле! Сейчас наш флот нужен всем, нас встречают кликами восторга, но позже... Запомни, рыжая: когда тебе будет плохо, одиноко или мучительно холодно на пустом ложе, ты представь, что я сижу вот в этом углу. На корточках. Смотрю на тебя; улыбаюсь. И тихо шепчу: "Я вернусь!"
- Рыжий... не надо!..
- Надо. Тебе не станет легче жить, но станет легче ждать. Пусть герои не спят ночами, грезя о державе Пелопидов от эфиопов до гипербореев!
- я не герой. У меня семья. Никто из них не в состоянии сказать: у меня семья. Жены, дети да! но не семья. Ты можешь себе представить обремененного заботами о семье ванакта Агамемнона? Аяксов, Большого и Малого?! Менелая, чью жену мы якобы едем отбивать? даже у Диомеда - не получилось...
Тишина.
И коротко, ясно:
- У них есть слава, долг или честь, но нет семьи. А у меня - наоборот.
- Ты хочешь сказать...
- Если, не приведи Гадес, я погибну, тебя на следующий день возьмет в осаду армия женихов. Все соседние острова, от Зама до Закинфа! а днем позже Пелопоннес и Большая Земля. Вдова Одиссея-Многокорабельного... тебе позавидует Елена! Они будут убеждать народы, что мечтают о твоей красоте! они станут пить, жрать и врать так громко, что им поверят. Допускаю, среди них даже сыщутся один-два восторженных юноши, кто на самом деле полюбит тебя. Как любят символ. Но большинству будет нужен венец итакийской басилевии вовсе не из-за твоих чар. А наш сын...
- В лучшем случае его оставят прозябать во дворце. Время от время бросая подачки, словно шелудивому псу, - в посвисте ветра прорезалась отточенная черная бронза.
- В худшем...
- Ты умница. Ты сама все понимаешь. Поэтому я вернусь. Меня любят боги.
.
- Рыжий... что ты говоришь, рыжий?..
- Любят. Вернее, полюбят. Я жить не могу без любви Глубокоуважаемых. Ведь это очень просто: если я люблю их, смогут ли они отказать мне в любви? никогда!
- Ты сумасшедший...
- шепчет ветер.
- Да. Да...
- отзывается прибой.
- И еще: прошу тебя, заклинаю, молю всем сердцем... Если однажды наш сын захочет совершить глупость и на все твои разумные доводы ответит: "Я должен, мама. Должен, и все тут!" - не мешай ему. Останься со всей своей мудростью и не мешай. Хорошо?
- Рыжий...
ФОКГША - БЕОТИП - АФИНЫ - ПОПОНА;
КРИТ - АРКАДИЯ (Полемоапческпп стеспхор1)
- Фокеяне! Мужи божественных вод Кефиса и веселых Крисских долов! Браноносцы обильной злаками Ане-мории, утесного Пифоса, хранители священных Дельф! Доколе! Знаете ли вы, что проклятые хеттийцы признали договором петуха-Париса как вассального им царя Трои?! Теперь дряхлый калека Приам, даже если и захочет отсту
*Устроение, организация хоров в оправдание войны.
пить, вернуть похищенную Елену - ему не позволят! сменят на троне этим лесным варваром!..
- Позор!
- А знаете ли вы, хранители величайшего оракула - как хеттийские союзники троян именуют нашего Аполлона? нашего Блистающего Феба?! нашего Отпирающего Двери, Дельфиния, нашего Стрелка?!
- Как?!
- Апалиунас!!!
- Смерть! смерть косноязычным!..
- Оракул вещает победу!
- Беотийцы! Камни Авлиды, леса Этеона и холмы Феспий вопиют к небесам! Не здесь ли, в Семивратных Фивах, родина величайшего из великих, взошедшего к бессмертным Геракла?! Не вас ли ободряет на бой его тень? его память?! его сила и отвага?!
- Нас!
- Земляки Геракла! В этот суровый для ахейцев час я, Одиссей, стою в вашей заветной роще пред алтарем Посейдона! Внемли мне, Колебатель Земли! услышь, Черногривый! Фитальмий-Производитель, могучий Владыка Пучин! Эти мерзкие троянцы!
- они до сих пор похваляются, как мощный бог пачкал лилейные руки в растворе их жалких стен! как Зевс наказал своего старшего брата за дерзость, принудив служить ничтожным! как басилей Лао-медонт изгнал бога без платы за труд, грозя отрезать его олимпийские, многослышащие уши!
- Все! как один! горе тебе, Троя!!!
- Знамение! земля дрожит!..
- Воители прекрасных Афин! Дух Тезея, убийцы грозного быкочеловека, предводительствует вами! Нет никого искуснее вашего басилея Менестея в построении колесниц и пеших щитоносцев! Афинские старцы умудренней прочих, афинские девушки милей иных, афинские матери плодовитей всех!
