- Велика ли цена, Лаэрт?
- Тихий смех путается в бороде.

- Как кому. Ты своего наследника во сколько ценишь? Махнемся не глядя?

Басилей Навплий с минуту пристально ощупывает меня взглядом. Всклокоченного, в хитоне из оленьей шкуры с серьгой в ухе; с руками, измазанными смолой - все-таки налипла, проклятая! ремни на сандалиях облупились...

Смотрит.

...смотрит.

И начинает хохотать. Необидно, от души, взахлеб - так смеются над самим собой, допустившим легкую, вполне простительную оплошность, которая разрешилась ко всеобщему удовольствию.

Рядом с Навплием хохочет его двойник: пухлый, холеный, низенький (хотя и повыше меня). Обильный пушок на подбородке намекает: и я! и я кольцами! скоро!.. Двойнику около двадцати. Отец с сыном. Мы с папой тоже:

отец с сыном.

Мы стоим друг против друга: Итака и Эвбея. Лаэрт с Одиссем - и Навплий с Паламедом.

- Ну, Лаэрт! ох, Лаэрт! Уел-таки! И я хорош: забыл, с кем дело имею! Радуйся, басилей итакийский! И ты радуйся, наследник! Ох, Лаэрт...

Легко сбежав по сходням, Навплий мимоходом треплет меня по вихрам и начинает обниматься с папой. Сейчас они отправятся во дворец, будут долго говорить о всякой скучище!.. люди разбредутся кто куда... праздник разбредется, став буднями...

Утро бьется за плечами гостя, схваченное Пифоном из золота.

- Это надолго, - словно угадав мои мысли, сын Навплия идет ко мне; подмигивает втихомолку.
- Пошли, ты мне покажешь ваш остров?

И меня на миг разбирает стыд: такой он чистенький и ухоженный.

- Ага, - кивнул Одиссей.

Треск в ушах не возвращался. Оттого ли, что опасность ушла? Оттого ли, что рыжий все делал правильно?
- хотя много ли тут правильного: заявиться на встречу гостя грязней грязного?..

- Только я... я переоденусь, ладно?

- Да ну его!
- махнул рукой Паламед и подмигнул еще раз, наклонившись близко-близко.
- Толку-то?

У него был меч с рукоятью, сплетенной из золоченых ящериц, которые в пастях держали хрустальный набалдашник.

Рыжий еще подумал, что все отдал бы за такой меч.

...Эвбея - остров на крайнем западе Лилового, иначе Эгейского моря, вытянут в длину примерно на тысячу стадий, известен Ридийскими медными рудниками, крупнейший рынок рабов; ближайшие гавани на восточном побережье Аттики Рамнунтская, Киносура, Псафисская...

Да, дядя Алким, я помню.

Возвращаться становится трудно. Я изо всех сил рвусь на поверхность, молочу руками по воде, захлебываясь и тараща полуослепшие глаза.

Трудно.

Очень.

- Теперь ты будешь меня ненавидеть?

- Нет. Я буду тебя любить. Как раньше. Я умею только любить.

- Наверное, ты действительно сумасшедший, - вздохнул Паламед.

Это случилось слишком недавно, лишь на шаг вспять от настоящего к прошлому; это еще свежо в памяти, и- память зарывается носом в волну, отливающую на закате кровавым багрянцем.

Но я все-таки вернусь.

Три дня мы провели вместе с Паламедом. Три, полных восторга зарождающейся дружбы, дня. У меня раньше никогда не было такого друга - опытного остроумного, мягкого в обращении, понимающего с полуслова. Паламед казался идеалом: старше меня ровно настолько, чтобы вызывать уважение, не отдаляясь. Пока наши отцы вели долгие беседы в мегароне, мы излазили весь остров, от источника Аретусы до отрогов Нейона, от Кораксова утеса до Грота Наяд (правда, далеко вглубь не заходили!); если бы не боязнь прогневать папу, я бы украл лодку и свозил Паламеда на Астер-остров, куда давно тайком собирался.

Я рассказал ему про древнего героя Итака-Силача, в честь которого моя родина получила имя. По слухам, любой свой подвиг легендарный герой начинал со слов "Итак...", лишь потом кидаясь в бой. Паламед слушал внимательно, ни разу не улыбнувшись; а потом показал мне, как укладывать волосы в настоящую мужскую прическу. Сам Паламед, конечно же, успел пройти обряд пострижения во взрослые; и, поймай кто нас за этим занятием, эвбейцу-не миновать бы взбучки. Нас никто не поймал.

Утащив сына Навплия на дальние выгоны, я целый день демонстрировал ему войну спартанцев с мессенцами, измучив войска сражениями у Свиного оврага до такой степени, что резко упали вечерние надои. На бревне я был непревзойден: привязанный к спине козел охрип, а пастухи один за другим шлепались в ручей. Затем я показал гостю Волчье Торжище - мою гордость; Паламед осмотрел постройку и согласился, что это да! здорово! Заодно рассказал, что в настоящем Аргосе люди прозвали торжище Волчьим из-за расположенного там храма Аполлона-Ликия', самого высокого в Аргосе здания, видного якобы даже из златообильных Микен.

- Говорят, когда аргосский кабан хрюкает, притворя

*ли к и и - Волчий; одно из прозвищ Аполлона.

ясь волком, микенский волк настораживает уши, притворяясь свиньей, добавил Паламед.

Я плохо понял смысл шутки, хотя знал от дяди Алкима что между Микенами и Аргосом - всего шестьдесят пять стадий по прямой.

Рукой подать.

Мой Старик все это время никуда не пропадал, тенью бродя за нами, и я даже попытался познакомить молчаливого спутника с Паламедом. К его чести, эвбеец долго всматривался перед собой, потом развел руками, извинившись. Не все и не всем даровано богами, сказал он, а мой Старик долго после этого глядел на него, кусая губу.

- Я тебя не замучил?
- спросил я на рассвете третьего дня.

Паламед улыбнулся:

- Что ты! мы ведь скоро станем родичами! считай, братьями! Какие обиды между братьями?

- Никаких, - радостно согласился я. Когда Паламед улыбался, на его щеках играли милые ямочки.

...и никакого треска. Сердце подсказывало: все идет как нельзя лучше. Обожать - значит, уподоблять богу. Наверное, предложи мне кто принести Паламеду жертву у алтаря-я согласился бы с радостью.

Когда его отец призвал сына к себе, я лег возле шалаша и стал смотреть в небо. Редкие облака паслись за утесами, скрывая венец солнца; метелка дикого овса щекотала мочку уха.

Мне было хорошо.

Скоро мы станем родичами. Почти братьями. И я упрошу Паламеда взять меня с собой: сперва к нему, на Эвбею, а после на Большую Землю. Он подарит мне меч с хрустальным навершием, меня постригут во взрослые, мы будем биться бок о бок, и аэды в своих песнях назовут нас неразлучными, как братьев Афаридов или Диоскуров.

Мне было очень хорошо.

Рядом грудой свалявшейся шерсти разлегся сонный пес; не волнуйся, мой немой Аргус, тебя я тоже возьму с собой...

- Паламед, он аргосский проксен', - Старик подошел ближе и сел на корточки.
- Общественный гостеприимец. Храм Аполлона-Ликия строили в основном на его средства.

- Ну и что?
- спросил я.

- Ничего, - пожал жирными плечами Старик. И стал глядеть в сторону моего Волчьего Торжища. Я приподнялся на локте. Тоже поглядел. Ощущение блаженства уходило стремительно и неотвратимо; зябкий холодок пробежал по плечам, по спине... Мне стало скучно. Очень скучно. Я смотрел на устроенное мной Волчье Торжище - груду дурацких камней; я видел Паламеда, стоящего у настоящего Волчьего Торжища, у настоящего храма Аполлона-Ликия, самого высокого здания в настоящем Аргосе, видного, по слухам, даже из настоящих Микен.

Ниже по склону мекали козы - мои удалые мессенцы, наголову разбившие овец-спартанцев у Свиного оврага. Понимание явилось незваным гостем на пир. Боги!
- одними губами выдохнул я.
- Он же принял меня за сумасшедшего!

Старик еще раз пожал плечами: то ли от безразличия, то ли соглашаясь.

Наверное, стыд должен был пожрать меня живьем. С косточками; с потрохами. Тогда я еще не знал: если Сердящему Богов становится скучно, страсти бегут его. Холодок перестал шустрить между лопатками, объяв целиком; стыд замерз, обида замерзла, не осталось ничего, кроме рассудка - ледяного, равнодушного. Я скорчился нерожденным птенцом в скорлупе своего личного Номоса.

Паламед принял меня за сумасшедшего. Три дня, проведенные вместе, однозначно подтвердили эвбейцу: на

Проксения - закон гостеприимства; проксеном называли чужеземца, оказавшего большие услуги тому или иному городу и обладающего вследствие этого множеством привилегий.

следник Лаэрта-Садовника - слабоумен. Бегает в драной олежке говорит с призраками, играет в войну с козами. Не Навплий ли дал поручение сыну: подтвердить или опровергнуть то, о чем давно говорят за пределами Итаки?

Зачем?! "Мы ведь скоро станем родичами! считай, братьями!.."

- Говорят, у твоего деда Автолика долго не было сыновей, - буркнул невпопад "Старик.
- Антиклея, твоя мама, родилась первой. Поэтому ее имя - "Не-милая" плод отцовского раздражения. Если бы сыновья так и не появились на свет, владеть бы зятю-Лаэрту, помимо родной Итаки, угодьями тестя близ Парнаса...

Мне было холодно.

Мне было скучно.

- Став зятем Лаэрта, Паламед получает право наследования в случае гибели прямого наследника. Или невозможности того вступить в права.

Кто это сказал?

Я?!

...сестер не помню. Почти. Они всегда существовали как бы отдельно от меня: и в детстве, и после, когда разъехались вслед за мужьями на Самое, Закинф, Эвбею... Я знал, что у меня есть сестры, как знают, что есть камень у дороги. Ну, есть. Пускай.

Сейчас я жалею об этом.

- Зачем Паламеду право наследования басилейства на Итаке?
- спросил Одиссей, глядя в небо.

- Итака? при чем здесь Итака?
- прозвучал ответ.

Нет, не ответ.

Вопрос.

- Знаешь, - помолчав, добавил Старик, - больше четверти века тому назад приключилась одна история. Некий молодой человек решил подзаработать. Собрав компанию себе подобных, он снарядил судно - пятидесятивесельную пентеконтеру, способную, кроме гребцов-воинов, принять на борт до сотни быков!
- и принялся шастать у побережья, зажигая ложные маяки. Многие купцы и мореходы, обманувшись, шли в западню и расшибались о камни. Выживших добивали; уцелевшее имущество делили по справедливости - львиную долю отдавали предприимчивому молодому человеку. Лет за шесть-семь много поднакопилось... Кое-кто знал о шалостях с маяками, но доказать не удалось. Одиссей смотрел в небо.

- Судно молодого человека называлось "Стрела Эглета". Символично, однако...

- Это не может быть тот же самый корабль, - сказал рыжий.
- Прошло слишком много времени.

- Много, - согласился Старик.
- Не может.

* * *

Глубокой ночью Одиссей подкрался к шалашу, где обитала няня. Вольно или невольно подражая Старику, присел на корточки - неподалеку, чуть-чуть не дойдя до сложенного из веток жилища. По правую руку, ближе к кустам маквиса, горел поздний костер: там клевал носом кто-то из пастухов. Отсюда не различить, кто именно.

Думалось о странном.

Живя на пастбищах, вместе со всеми, Эвриклея умудрялась всегда выглядеть опрятной, казалось, не прилагая к этому никаких усилий. Чистая одежда, складка к складочке, пояс под грудью заранее выглажен разогретым камнем, волосы аккуратно уложены вечной раковиной, прядь к пряди; сандалиям сносу нет, хотя камни под ногами у всех одинаковы...

Глупые мысли.

Совсем глупые.

Или он, рыжий Одиссей, мечтая о далеких палестрах с гимнасиями, просто раньше плохо понимал, чему следует учиться, а чему нет?

- Не спится, маленький хозяин?

Вопрос раздался из недр шалаша: спокойно и буднично, как если бы няня ожидала позднего явления воспитанника.

И от этой обыденности вдруг выплеснулось:

Няня... если Паламеда призвал его отец - значит, завтра будет свадьба?

- Нет маленький хозяин. Завтра будет помолвка. Обряды в честь Гименея и Геры, Состязания; подарки. Пышная трапеза. И все. А свадьбу сыграют на Эвбее, родине жечиха. Или, может, в Аргосе: ведь Паламед - аргос-ский проксен, там у него много влиятельных друзей. Им наверняка придется по душе брак сына Навплия и дочери Лаэрта...

И мой Старик - моя тень мой вопрос без ответа!- тихо усмехнулся за спиной сказанному няней Эвриклеей, рабыней, похожей на богиню, если боги могут стоить на рынке цену двадцати быков.

- Няня... с утра я пойду домой, на помолвку. Я должен! должен! Но Паламед... его отец, басилей Навплий... их люди... Они такие чистенькие! ухоженные! у них дорогая одежда и украшения!

- Ты завидуешь, маленький хозяин? Честность за честность.

- Да. Завидую. Они словно из другой жизни. Но дело в ином. Думаю, сын хозяина дома должен появиться в день помолвки своей сестры так, чтобы все сразу его заметили. Мне очень надо, няня... я чувствую: надо!
- но объяснить не могу. Выходит, есть всего два способа. Первый я уже израсходовал.

- Ввалившись на пристань в драных сандалиях, грязном хитоне и по уши измазанный в смоле?
- Тихий смешок вместо обычной укоризны.

Одиссей тоже рассмеялся в ответ:

- Ага. Остается второй способ. Но я не умею. Помоги!

- Маленький хозяин становится большим... Скоро ему не понадобится няня. Но пока я еще нужна. Нам надо выйти после полуночи, чтобы быть дома перед рассветом. Полагаю, мы подыщем в кладовых все, что потребуется.

- Нам надо выйти сейчас, - донеслось из тьмы, но недра шалаша здесь были ровным счетом ни при чем.

Рябой Эвмей беззвучно выступил вперед, расплескав мрак.

- Не надо домой, Эвриклея. Не надо домой, басиленок. Заметят; испортят весь праздник. Если мы выйдем сейчас, то успеем к Гроту Наяд так, чтобы после вернуться утром в дом Лаэрта.

- И попозже!
- сообщили от костра грубым басом коровника Филойтия.
- Чего являться на заре... не грабить, чай, придем? В самый разгар и ввалимся! Слышь, Рябой, там дня за три перед Фринихом "Белоногий" причаливал... в дальних сундуках порыться надо!..

Еще два голоса от костра подтвердили вразнобой: мол, сундуки с "Белоногого" - это да! пороемся, раз надо!

Дружки Филойтия всегда горой стояли за атамана-коровника.

И Одиссей вдруг почувствовал себя юным предводителем, ведущим в бой малочисленное, но сплоченное войско.

* * *

- А-а-ах!

- Вина! Фасийского вина мне! Подогретого!

- Итис! Итис первый! Хвала Итису!

- Мою победу я посвящаю прекрасной Марпессе, дочери басилея Лаэрта и мудрой Антиклеи, невесте богоравного Паламеда Навплида! Да будут дни ее...

- Лей, виночерпий, мой мальчик кудрявый!.. глаза твои томною негой...

- Выведите его, пусть проблюется!

- Ги-мен! Ги-ме-ней! Ги-мен!..

Память ты, моя память... любопытно, можно ли вернуться за миг до действительного возвращения? Рассудок говорит: нельзя. Но я все-таки попробую...

Глинобитный пол мегарона был залит вином и усеян объедками. До полудня оставалось еще время, но если начать с самого утра, то можно и до полудня успеть совершить круг возлияний, придремать у очага, а потом успеть заново осушить кубок в честь помолвки. Слуги сбивались с ног, разнося блюда с жарким, колбасами в меду, оладьями с тертым сыром; во дворе истошно визжали свиньи под ножом, вторя блеянью овец; быки умирали молча. Там же, во дворе, молодежь состязалась друг с другом: итакийцы и эвбейцы готовы были надорваться, лишь бы не посрамить честь родных островов. Взмывали в небо диски, а зачастую просто камни, борцы корячились, блестя натертыми маслом телами, всякий удар кулачных бойцов сопровождался воплями зрителей; сизоносый аэд терзал струны на кифаре, рассчитывая снискать великую славу в виде бараньей ляжки; кое-кто уже тискал податливых рабынек, завалив красотку в уголке - здесь тоже собирались зрители, делая ставки.