- Слава! слава нам!
- Здесь, в храме великой богини, возлюбленной мной больше прочих, я взываю: Афина, Защитница Городов! Отврати свой светлый лик от злокозненной Трои! обрати к ним ужасную эгиду свою, всели страх в сердца! Не тебя ли, прекраснейшую Деву, оскорбил кривой на оба глаза Парис, когда не подал тебе яблоко раздора? отверг твои дары?! На руинах града подлецов и клятвопреступников мы осыплем тебя, о Паллада, тысячью яблок - и на каждом вырежем слова нашей признательности!
- Статуя! статуя кивнула! чудо!!!
- Перребои и эниане, мужи додонские! Не ваши ли земли омывает серебристый Титаресий, берущий начало от истока подземного Стикса - чьими водами клянутся боги? Кто поросль священного Зевесова дуба? Чьи голоса сливаются с вещим ропотом листьев?! с пророческой медью в кроне?!
- Наши! Мы лучше всех!
- Отмеченные Громовержцем! Здесь, в додонском храме Владыки Олимпа, я взываю к тому, кто превыше небес, как вы превыше прочих мужей...
- Все! Как один!
- Орлы! Орлы летят! Бьет роковой час!..
- ...именем "пенного братства" велю тебе, Идоменей Критский: восемьдесят "вепрей" на воду! И три десятка двутаранных "козлов" вкупе с "быками", сколько сыщутся-в проливы Троады! Немедленно! Лаэрт Аркесиад снова вышел в море!
- левой руке отца нужен щит...
- Да, старший брат мой! Дом древних Миносов прикроет Итаку в морском бою! Я знаю: на помощь троянскому флоту спешат корабли ванакта Черной Земли - но волны в бурю хохочут голосом Лаэрта-Пирата, а "пенному братству" не впервой дышать резней абордажа!
- Я не забуду тебя, критянин...
- Аркадяне! блаженные! богоравные! Горцы Килле-нии, стоявшие у колыбели Гермия-Проводника! бойцы Стимфала, орлы мои медноперые, коршуны бронзово-клювые!
- вам ли оставаться в стороне?! вам ли довольствоваться объедками чужой славы?!
- Нам - объедки?! Аркадия вовеки!
- Что значит: нет кораблей? Будут! Полсотни! шесть десятков! Эскадра из микенского заказа - вам, гневные мои! Это говорю я, Одиссей, сын Лаэрта!
- Слава Многокорабельному!
- Гермы* Зевесова сына, Атлантова внука источают кровавые слезы! Благое знаменье! благое!..
...я носился из края в край, словно на ногах у меня были крылатые сандалии моего прадеда Гермия. Спал урывками, ел что попало, не чувствуя вкуса; отказывал женщинам, тратя возбуждение на многолюдных собраниях. Толпа - та же женщина: ненавидит соперниц, падка на лесть, нетерпима к бессильным умникам. Мычали быки, обильными гекатомбами умирая в притворах храмов. Дым алтарных треножников застил небеса, и туда, в дым, пахнущий кровью и жиром, я кричал, подобно опытному ксенагу: "Все! как один! слава!"
- А-а-а!
- отзывалась толпа.
Меня узнавали издалека. Частью в шутку, а больше с уважением звали панахейским ксенагом - вербовщиком воинов. Приезд считался честью: в авлидской роще Посейдона, понимаешь, выступал, в самосском капище Геры ораторствовал - а у нас? чем мы хуже?! вон, и роща есть, и храм, и родник, из которого сам Дионис... проездом... Дешевая блудница, я принадлежал любому желающему. "Все! плечом к плечу! слава!"
- А-а-а!
- отдавалась толпа.
Серебро готовилось без остатка излиться под Трою.
Застыв щитом для моей спины.
А за мной по пятам - хвостом! плащом! храпом загнанной лошади!
- носился Паламед-эвбеец. Идеал прошлого, он не успевал, он отчаянно запаздывал, взывая к героям, уже распаленным речами хитроумного Одиссея, молясь у алтарей, покрытых золой угасшего жертвоприношения, призывая к войне, удовлетворенной за полчаса до его приезда.
Резные столбы вдоль дорог, посвященные Гермию-Психопомпу.
- А-а-а!
- отмахивалась толпа, даже толком не собравшись.
Дважды Паламеда чуть не прибили: решили в запале, что он - сторонник мира. Любое благое знамение приписывали мне; дурное - ему. Арестовали на острове Эгине:
в торжественной речи эвбеец помянул участие святого царя Эака в строительстве троянских стен. Наш Эак?! нет, наш Эак?! хватай его, люди! Через неделю, оголодавшего, выпустили на поруки - завернув на денек, я поручился за своего шурина, напомнил тамошним мирмидонцам, что они - первые люди на земле, и уплыл в буре воинственных гимнов.
Спешил к куретам.
* * *
Это был совсем никудышный храм, близ Бебтийских Феспий. И стоял-то он на отшибе, в распадке у ручья; и я торопился дальше, не рассчитывая собрать беотийцев по второму разу. Но будучи застигнут сумерками, решил дать отдых лошадям. Пока мои спутники разбивали лагерь, зашел в священное место: просто так, на всякий случай. Если попадется кто-либо из жрецов - закажу молебен...
Портик был.пуст, внутри тоже никого не оказалось.
- Э-эй!
Тишина.
Снаружи было еще светло, хотя бледный серпик месяца болтался над деревьями; здесь же царила тьма. Плотная, осязаемая, насквозь пронизанная неясными воспо-'Д минаниями, и я поспешил наружу.
- Проклятье!
Шагнув за порог, больно ушиб ногу. Присел, шипя от боли. Так случается: кости целы, ушиб пустяковый, а больно, хоть плачь! Вот он, подлый, притаился в траве:
бесформенный, пористый камень. Ждет ротозеев.
Вот он... вот я...
...но, отступив назад, рыжий споткнулся о бесформенный камень - треклятый валун являлся всегда следом за Телемахом, прячась в траве или пене прибоя! охнул, моргнул...
- Ушибся?
Я сидел на корточках, словно желая превратиться в моего Старика; я боялся повернуться, обмануться, я молчал, глядя на камень, и глаза мои застилали слезы.
- Ну и дурак. Вот сейчас уйду, будешь знать. Он изменился за последние годы. Мы опять выглядели ровесниками. И он по-прежнему был выше меня на целую голову.
- Не уходи, - попросил я.
- Ладно? Я искал тебя... Далеко Разящий обеими руками взлохматил шевелюру. По-моему, он снова хотел назвать меня дураком, но передумал.
- Искал он меня... значит, плохо искал.
- Хорошо.
- Ну и как? нашел?
Бронза, ставшая детским плачем. Скука, рассыпающаяся песком вечности. Любовь, простертая бескрайним морем.
- Нашел, - я не стыдился слез.
- Нашел! Боги, какой же я был дурак! боги!.. Он присел рядом, на камень.
- А я тебе что говорил? Был, есть и будешь. Только боги здесь ни при чем.
- Ты бог, - сказал я.
- Ты соврал мне.
- Нет. Я не вру и не промахиваюсь. Я - Сила. Там, где бог говорит: "Я!", Сила молчит: "И я тоже!.." Там, где бог молчит, Сила смеется: "И я тоже!.." Закон Силы: я не есть все, но я есть во всем. Я - Сила, а ты - дурак.
- Сам дурак, - ответил я.
Он наклонился совсем близко. Лицом к лицу. И странность, мучившая меня с детства, прояснилась сама собой. У него были змеиные глаза. Не всегда. Временами. Когда ему хотелось. Когда он бывал доволен.
- Ну наконец, - счастливый вздох.
- Наконец-то... Эй, иди сюда! хватит прятаться!
Последнее относилось не ко мне.
Сперва явился аромат яблок.
- Радуйся, Афина, дочь Зевса, - сказал кучерявый.
- Радуйся, Эрот, сын Хаоса, - ответила синеглазая.
Я молчал.
Я не был уверен, что не сошел с ума, и вся встреча не происходит исключительно в моем помраченном воображении. Хотя нет, в последнем-то я как раз был уверен.
- Ну ладно, пойдука, - Далеко Разящий поднялся на ноги, запрокинул голову, вглядываясь в сиреневое небо.
- Не буду вам мешать. Поворкуйте, голубки... наедине...
- "И я тоже"?
- спросил я, улыбаясь.
- Наконец-то...
- повторил он, скрываясь во тьме храма.
Аромат яблок сгустился.
- Однажды он явился к моему сводному брату, - приподняв пеплос до колен, она опустилась прямо в траву, мокрую от росы. Избегая прикасаться к бесформенному камню.
- И попросил дать ему выстрелить из Фебова лука. Братец всегда был вспыльчив, вспыльчив и глуп, как и все красавчики.
- Отказал?
- Я никак не мог стереть с губ дурацкую улыбку. Будто щит. Случайно заметил: даже про себя, не размыкая рта, все равно стараюсь не называть их по имени. Даже Далеко Разящего, а уж казалось, привык... да не к тому, к чему надо. "Он", "она", "синеглазая", "кучерявый" - будущие аэды убьют меня за такие штучки.
А, ладно.
- С тех пор у брата одни неприятности с любовью, - вместо ответа сказала она.
- Дафна в лавр превратилась, Гиацинта диском убило... Коронида-нимфа сгорела. Любимчик Адмет таким гадом оказался... Откуда ты его знаешь?
- Кого? Твоего брата?
Долгий, внимательный взгляд - будто она увидела меня впервые. И, после паузы:
- Как я соскучилась, милый! Ты даже представить себе не можешь...
Позже, на изломе ночи, я снова зашел в храм. Она не препятствовала дремала, утомленная, а может быть, делала вид, что дремлет. Внутри по-прежнему царила тьма,
380
но теперь мне светили пенные кольца Грота Наяд, и зеленые звезды над утесами, и синий взгляд из смятой травы, и радуга тетивы, и алый бутон вместо наконечника, и память о тайных путях, которые нужны, когда не любишь - иначе просто идешь, не оступаясь. Хвала вам, Феспии Бе-отийские, мой случайный привал!
- внутри я не обнаружил изображений или статуй. Алтаря не обнаружил тоже. Там лежал камень - пористый, бесформенный; родной. Проступал из тьмы, из хаоса, тая в своей бесформенности мириады вещей, людей, слов, боли в ушибленной ступне;
Номос, один из многих, проступал из Космоса, не требуя ничего, кроме силы, влекущей одно к другому. Я не есть все, но я есть во всем. Древняя поговорка пеласгов': "Начать с камня" - с истока, с самого начала, с основания... не с этого ли камня, с которого однажды начали мы, о насмешливый друг мой?! Я дал пострелять тебе из моего лука, ты дал мне пострелять из своего - нам обоим хватило на всю вечность, которую мы звали игрой, а теперь зовем жизнью, ибо лук и жизнь - одно. Выйдя из храма, я улыбался, и до рассвета было еще много любви, синих вздохов в траве и зеленых звезд над головой.
* * *
Звон кузнечиков. Птичья разноголосица. Соловей-хорег булькает на нерадивый хор, погрязший в заботах о червях и гнездах: утренний стасим до сих пор не выучен, а облака уже расположились кругом сцены, клубясь в нетерпении.
Рассвет.
Кажется, я начинаю бояться рассветов.
- Семья хотела послать кого-то из ангелов, милый, - нагая, она сидела, полускрытая метелками дикого овса. Склонив голову набок, заплетала русую волну кудрей. Родинка под мышкой то скрывалась, то игриво подмигивала мне.
Никогда не скажешь, что сова, и олива... и крепость.
Пеласги- древнейшие обитатели Греции, по преданиям, жили в Золотом Веке.
- Из ангелов?
- Из вестников. Гермия или Ириду Радужную. Я сама напросилась: хотела повидаться. Понимаешь, если без личины... Папа ругается, да и мы все клялись!..
Дочь отца-тирана сбежала в луга с заезжим петушком. Маленьким таким, рыженьким парисиком. Олива, и крепость, и сова забыли доложиться молнии. Молния будет сердита.
- Понимаешь?
Я не понимал.
И не собирался понимать.
Минутой раньше мы смеялись. Это когда она рассказывала, как пыталась не пустить меня на сватовство в Спарту. Но потерялась, ища Итаку; даже название такое - Итака - вылетело из головы. Пока я не воззвал к ней на палубном помосте. Нашла, нащупала, кинулась спасать: противным ветром, заворачивающим обратно, непогодой... И, как назло, влез мой эфиоп, с мольбой к дяде - милый, ты же знаешь, дядя пристрастен к этим эфиопам, нектаром не пои, дай с черномазыми гульнуть, а Семья еще заранее сговорилась: всем женихам-полукровкам попутного ветра и свежей воды! Короче, дядя встал от моря до неба, рявкнул с похмелья - а тут она! торчит на утесе!.. пришлось сделать вид, что работает маяком, направляет и напутствует - если б разнюхали, что пыталась остановить... ты умница, милый, ты все понимаешь!..
Я смеялся.
Не находя в этом ничего смешного.
- Ты умница, милый, - повторила она, укрепляя узел на затылке. Грудь поднялась, вызывающе грозя небу темными, лиловыми сосками.
- Я всегда знала: ты умница. На этот раз мне повезло. Ты все правильно понял - тогда, с этим дурацким посольством, я сперва было решила... а ты молодец. И папа говорит, что молодец, и мачеха; и даже дядя, хотя ты сильно подставил его внука. Ну, этого мейлихия', с Эвбеи. Ты хорошо поработал на Семью, милый...
Мейлихий - медовый, сладенький (второе значение - слащавый).
Продолжаю растягивать губы полумесяцем, от уха до уха. Привычка. Хотя по-прежнему не вижу ничего .смешного. Думаю, подставленный эвбейский внук тоже. Я хорошо поработал. Тут она права.
- С тебя подарок, милый. За добрую весть. Рука сама напряглась: в моем будущем, еще не отлитом щите образовалась первая ременная петля, и предплечье ощутило тяжесть.
- Помнишь, я говорила тебе про Пелея-Несчастливца?
- Которого захотели осчастливить?
- Да. Так вот...
Я слушал, и меня, вовремя накинутым плащом, стремительно охватывала скука. Слова, едва произнесенные, выстраивались между нами фалангой копейщиков, теряя тепло и холод, смех и грусть, пока не оставался смысл, только смысл и ничего, кроме смысла - острого, равнодушного, холодного, словно граненое жало за миг до погружения в чужую печень.
Я слушал.
...Пелен Эакид, по отцу внук Зевса-Надменного и наяды Эгины, по матери кентавра Хирона Пелионского. Бывший аргонавт, участник знаменитой охоты в Калидоне; до сих пор жив, а говорят - Несчастливец...
...Фетида Глубинная, дочь старца Нерея и океаниды Дориды; по отцу внучка Геи-Земли и Понта-Водяного, рожденного без родителей; по матери - старейшего из титанов, седого Океана. Носительница проклятия: ее сын будет сильнее отца. Если мерить людскими мерками, многие за такое проклятие согласны доплатить...
...сын этих двоих - неудачливого героя и невезучей богини. Родившийся около двух лет тому назад, малыш Лчгерон, он же Ахилл, то есть Не-Вскормленный-Грудью (странное прозвище!), он же Пирра, то есть Рыжая (еще более странно: почему Рыжая, если мальчик?!)...
...и наконец: один шустрый итакиец, который хорошо поработал на Семью заметьте! бескорыстно!
- тем самым заслужив доверие.
- Да, - наконец сказал я.
- Воля Олимпа священна. Она жмурилась, подставляя лицо встающему солнцу. Она была счастлива. Крепость, сова и олива. Ямочки играли на щеках; распушенные локоны спиралью завивались от висков вниз. Дочь отца-тирана сбежала в луга с заез-жим петушком. Чтобы между ласками сообщить приятную новость: папа берет петушка, маленького, миленького парисика, в работники. Теперь мы будем видеться чаще... ты рад, милый?! ты приготовил мне подарок? ах, вот же он!..
Впервые я видел без преград, без дыма жертв и грозных знамений: до чего мы похожи! Одной крови; одной души. На их месте я тоже давно бы развелся, разошелся, сломал мост через пропасть, чтоб не шлялись туда-сюда, а если пропасти на самом деле нет - создал бы ее, сотворил из ничего!.. Чтобы можно было только с обрыва разглядеть противоположный край: фигуры в дымке, неясные, внушающие трепет и ужас. И бездна пропасти, сама по себе зовущая встать на колени, на четвереньки, отползти назад, уткнув взгляд в камешки, терзающие ладони, ноги, сердце...
Кого я имею в виду? ну что вы, ведь ясней ясного!
- Это не воля, милый. Это просьба. Считай, что эт( моя просьба. Выполни - и покровительство тебе обеспечено!
- Твое? если просьба твоя...
Уже не хозяйка и парисик. Бедный жених с богатой невестой обсуждают приданое; хотя вообще-то такое полагается обсуждать с отцом невесты. Или на деле я обсуждаю - с отцом?
- Не только мое. Мое у тебя уже есть; навсегда.
недоволен, милый?
- Что ты! просто, понимаешь...
- в отличие от меня, она умела понимать. Божественно умела. Давно пора было воззвать к этому умению.
- Просто я боюсь.
- Меня?
- легкий, серебристый смех.
