Брожу по террасе, укачивая сына. Телемах успокаивается, его хныканье становится тише... прекращается совсем. Спи, сынок. Ты назван Телемахом в честь друга. В честь кучерявого мальчишки, который рос на Ита-ке вместе со мной, появлялся и исчезал когда хотел, не спрашивая ничьего разрешения; в честь лучника, научившего меня гораздо большему, чем просто стрельба из лука.

Спасибо тебе, Телемах-старший! Люби сына, как любил отца. Смеешься? Ты не умеешь сравнивать любовь с любовью? Смеюсь в ответ. Я очень хотел бы, чтобы ты отправился со мной под Трою. Но тебе не место на войне.

Если бы я мог, я бы тоже остался дома. Впрочем, я не могу; а ты не умеешь.

Или все-таки умеешь?!

Ты даже провожать меня не пришел - но я не в обиде. Я вообще никогда не умел всерьез на тебя обижаться.

На берегу затихают последние отголоски пиршества. Гаснут костры, шумный Эврилох устал орать о заветной тысяче врагов, которую он непременно убьет сейчас мои доблестные соратники наверняка расползлись по берегу: кто уединился с покладистой рабыней, кто через силу допивает недопитое, а иные уже отдались Морфею, Дремотному сыну Гипноса-Сладчайшего.

Мне бы тоже следовало выспаться перед отплытием. Жаль, у меня осталось очень мало времени. Я учусь. Учусь возвращаться.

...Когда Форкинская гавань придвинулась вплотную - с ее неугомонными чайками, запахами рыбы, водорослей и жарящегося мяса; когда заскрипел под ногами дощатый настил причала - на какой-то миг все мое путешествие показалось мне сном. Грезой о Большой Земле, оказавшейся совсем не такой, как воображал ее себе четырнадцатилетний басиленок.

Настоящее встречало корабль: мой остров, мой дом мои родители и друзья мой Номос Мама, отец, Эвриклея, дамат Алким, Ментор, Эврилох, Антифат - все пришли встречать бродягу!

Как героя.

А мне было стыдно. Сбежал на войну - не добежал. Всех подвигов: куретских стрелков косоруких обстрелял да с женой Геракла переспал.

Не заслуги - позорище.

Возможно, чувствуя это, отец не стал отчитывать меня за побег.

...а может быть, совсем по другой причине.

Вечером, после ужина, когда женщины отправились спать, у нас с отцом состоялся разговор.

Разговор двух мужчин.

Со стороны этот мужской разговор наверняка выглядел весьма странно. Но посторонних рядом не было.

- Опоздал на войну?

- Опоздал.

- Может, оно и к лучшему. Успеешь еще, навоюешься всласть. Как тебе Большая Земля?

- Да, в общем, никак. Итака, только большая. Всего больше: и людей, и грязи. Папа, можно, я... можно, мы корабль снарядим? С дарами?

- С дарами? Кому?

- Диомеду-Аргосцу! Он такой! такой! я к нему - в гости бы...

- Подружились, значит. Что ж, можно и корабль. И в гости. Только остынь сперва, дома побудь - первый раз ведь в мир вышел. Дай маме нарадоваться...

...ты тут я проговорился!

- Понимаешь, папа, мне было надо! Тесно сделалось, душно. Здесь мой дом; здесь ты, мама... Это моя Итака! Но чтобы понять это, чтобы научиться любить по-настоящему, мне было надо...

Отец долго молчал. Наконец медленно произнес:

- Птенец вылупился. Яйцо треснуло.

- Откуда?!!
- задохнулся я-тогдашний.
- Откуда ты жаешь?! Я не хотел ломать скорлупу, я слышал, как она грещит - но не мог иначе. Моему миру пришло время расти...

Думаю, я произносил совсем другие слова.

Но суть не менялась.

- Я знаю. Это участь всех мужчин в роду итакийских басилеев. Так было с моим отцом Аркесием; так было со мной...

- И с тобой - тоже?! Значит, так и должно быть?!

- Так не должно быть. Но нашей семье от этого не легче. Дурная кровь. Ихор Глубокоуважаемых в смертных жилах; серебряная порча. Ведь мой отец был сыном Громовержца, - папа вдруг сделался старым-старым, очень похожим на Геракла. Нам никуда не деться, мальчик мой, от проклятия крови. Обычно давление ослабевает вскоре после обряда пострижения. И проходит окончательно с рождением наследника. Треск скорлупы. Ведь так?

- Да, папа. Треск скорлупы. Когда я решался, этот треск меня оглушал! А сейчас - ничего. Прошло.

- Странно...
- Глубокие складки залегли на лбу баси-лея Лаэрта.
- В твои годы я уже почти не слышал треска. А когда родился ты...

Лаэрт умолк, задумавшись. Я сидел тише мыши, не решаясь прервать размышления отца.

- Может быть, когда у тебя будет сын - тогда... Хотя - не знаю... не знаю. К добру это. или к худу? Ты ведь уже привык жить с этим, Одиссей?

- Привык, папа.

- Будем надеяться, это к лучшему. Ведь в твоих жилах течет не только кровь Тучегонителя. Ты сам знаешь, чьим сыном был твой дедушка Автолик.

Я знал.

Но все равно не мог понять: что плохого в том, что в моих предках числятся сам Владыка Богов и Гермий-Психопомп? Наоборот, радоваться надо!

Радоваться не получалось.

Какая судьба уготована тебе, мой Телемах, мой маленький Далеко Разящий, мирно посапывающий у меня на руках? Ведь в твоих жилах тоже серебрится ихор сразу двух Глубокоуважаемых, как называет богов мой папа, а твой дедушка Лаэрт. Сейчас ты спишь, видишь сны; а скорее - ничего не видишь. Но пройдет год, два и что увидишь, что услышишь ты?

Хрустнет ли однажды твой мир под пятой судьбы?

...Ладно пойдем обратно в колыбель. Ночь близится к концу, но до утра еще далеко. Я многое успею в смутные часы перед рассветом. Я хочу впитать в себя ночной ветер, неумолчный шепот прибоя, лунные блики, вместе со мной бродящие по террасе, игру света и теней; твое тепло и спокойное, умиротворенное дыхание - я увезу все это богатство под Трою, где самый прыткий пергамский копейщик ждет не дождется...

Не дождется.

- Ты сделаешь все, что понадобится. Если нужно будет убить - убьешь. Если нужно будет обмануть - обманешь. Если нужно будет предать - предашь. Номос важнее предрассудков. Ты справишься.

Спи, Телемах, и ничего не бойся. Твой папа с тобой. Папа справится.

Под конец нашего разговора с отцом, уже поднимаясь, чтобы идти спать, я кое-что припомнил.

- Папа, а тебе Геракл привет передавал. Как узнал, что ты живой, в пляс пустился.

- В пляс?
- грустно улыбнулся отец.
- Не забыл, значит. Не настолько он, выходит, безумен, как думают некоторые...

Я понял: теперь из отца лишнего слова клещами не вытянешь. Еще подумалось: хорошо бы по новой съездить к Гераклу. Расспросить...

...Знать бы, что больше мне никогда не придется увидеть Геракла живым. И только за спиной временами - насмешкой, откровением или приглашением к протесту - будет звучать эхо низкого, сорванного безумием голоса:

"Это судьба. Она сильнее всех".

А если не спешить отвечать, то можно еще расслышать затихающее в бездне дней:

"Живи долго, мальчик..."

Я вернусь.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПРЕКРАСНОЕ ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ

Как журавлиный клин в чужие

рубежи, - На головах царей божественная

пена,~ Куда плывете вы? Когда бы

не Елена,

Что Троя вам одна, ахеиские мужи?

О. Мандельштам

СТРОФА-1 СЛИШКОМ МНОГО РАДОСТИ

Нет, нет, нет!..

Когда долго повторяешь слово, оно теряет смысл, становясь оборотнем: пустой набор звуков, вопль без значения. Кровь души; тень тела. Когда долго повторяешь, кричишь, хрипишь, выплевываешь сгустком крови одно-единственное слово, будь оно проклято - слово теряет смысл... Но только не это. Нет!!!

- ...не печальтесь, но радуйтесь! .

Эхом былого, криком будущего, змеевласой Горгоной на пороге, окаменив сердца: "Радуйтесь! Радуйтесь, гарпии вас побери!" Во всех святилищах Зевса-Тучегонителя, грозно сдвинувшего брови - ропотом дубовой листвы в Додоне, ржанием жертвенных коней в Олимпии, воплем прорицателей Идской пещеры на Крите громом оракулов, впервые высказавшихся однозначно, как однозначна молния над головой:

- Радуйтесь! Сын мой любезный, герой, Истребитель Чудовищ.

...нет!

Во всех храмах Аполлона - зимней стаей рычит Волчье капище в Аргосе, захлебываются дурманом вещие пи-Аии в Дельфах, чертят круги священные ястребы Делоса, раскинув над землей пестроту крыльев - единым приказом как едины смерть и полет золотой стрелы Отпирающего Двери:

- Радуйтесь! Брат мой, Геракл Зевсид меж богов Олимпийских, как равный, смертию смерть поправ...

...Нет! ну нет же!..

Пожалуйста!

А папа третий день как запил. Никого не пускает. Разве что виночерпия с новой амфорой. Босой, всклокоченный, опухший от беспробудного пьянства, заперся в мегароне. Только и слышно изнутри:

- Радуюсь! Радуюсь!

И кувшином об стену - вдребезги.

Мама боится: угорит он там, спьяну...

В святых местах Геры-Волоокой - вороньим граем в Аргосе, чьи крепостные зубцы напоминают корону Владычицы, стоном мессенской кукушки, радугой павлиньих хвостов на побережье Ахайи, ибо приятны сии птицы великой богине, как приятен ей кровавый сок гранатов, растущих вокруг Самооского алтаря - шептанием старых жриц, звонкими гимнами юных послушниц, пророчеством мудрых сивилл:

- Радуйтесь! Нету отныне вражды меж Гераклом и Герой!.. Пасынка мачеха за руку вводит в чертоги Олимпа, улыбкой сияя...

НЕТ!!!

~ Слыхали?

- А вы?! вы слыхали?!

- Сам! На костер!!! Хитон, говорят, рвал... кожу - до мяса!.. Отец, кричал! за что ты меня оставил! отец!..

- Отравленный хитон-то...

- С неба! колесница с неба! златая!

- Отец небесный, прими сына любимого в сонм бессмертных!..

- Жена повесилась, говорят. На поясе. Язык синий глядеть страшно...

- На кой ему теперь жена? Пусть вешается, не жалко. Зевс с Герой, сказывают, сыну в жены дочку сосватали! Гебу-Юницу! Она уж и сыновей Гераклу нарожала... двойню!..

- Да когда успела-то?! Он же только-только с костра! паленый!

- У них, у богов, это дело быстрое... Нектару хлебнул, амброзией запил, и в постельку!.. раз-два, наутро ты и папаша!..

- Мне б так, я б еще вчера повесился... или жену, на поясе...

...Пылает факел неистового Арея, шумят хлебные нивы Деметры-Законодательницы, ужасом дышит эгида воительницы Афины, громыхает молот хромца Гефеста, воркуют голубки Пеннорожденной Афродиты, ревут медведицы Артемиды-Жестокой, бьет трезубец Колебателя Земли, тихая Тестия шуршит искрами в очагах, вздрагивают берега Стикса от поступи Аида-Невидимого - беду, как говорится, заметит и дурак, зато истинное счастье может прозевать и мудрец, а посему Заоблачная Дюжина велит имеющим уши:

- Слышите ли? знаете ли? радуйтесь! В небо вознесся великий, свершивший немало деяний; зло искупилось добром, смыта скверна, и бренное тело стало бессмертною плотью богов олимпийских!

Радуйтесь! Радуйтесь, сволочи! листьям древесным подобны сыны человеков падайте ниц, ибо осень! радуйтесь!!! А мы что? мы радуемся... ежели ведено!.. винца, винца на порожек плеснуть...

Косматое солнце валится на голову. Диск земли, встав на ребро, катится в пропасть, в Тартар, в тартарары, в Бездну Вихрей, где сплетаются корни всего сущего. Атлант-Небодержатель, яростью титановой мощи, тряхнул плечами У края Заката: где равный? где разделивший со мной яомо небес?! Скала в Колхиде, у края Восхода, вспомнила порванные цепи Прометея, росчерк стрелы в синеве, кувыркающегося коршуна-палача - где стрелок?! где спаситель?! Воет на невидимую из преисподней луну трехглавый Цербер: где сильный? где хозяин?! Яблоня Гесперид плачет вечерней росой: где смелый? Вдох кляпом забивает глотку, выдох разрывает нутро калеными клещами... вдох-выдох, жизнь-смерть, горе-счастье!.. радуемся, ибо ведено!

Нет больше на земле Геракла.

И только пепел в глаза... Это не слезы, нет!.. не подумайте!.. это все пепел, это он виноват... струи дождя хлещут по лицу, спасая от божественного гнева, обещанного не умеющим радоваться по-настоящему; соленые струи дождя, которым отказано в праве залить костер, пламенную лестницу, с чьей последней ступеньки уходят в боги, забыв оглянуться, увидеть земную жизнь, оставленную на произвол судьбы - судьба, ты сильнее всех! мальчик, живи долго, потому что я умер, а судьба...

...Нет!.. Деянира! тетя Деянира! ну ты-то, ты - зачем?!

- Ты - другой... особенный! Ты в любви себя забываешь, да?

- Да, Деянира! да! Ты...

- Ох, погоди! Я сейчас вернусь...

Не вернулась. Ушла.

Навеки.

Не прощу, подумалось. Кого не прощу? за что не про-ЩУ?!
- тайна. Бред. Подумалось, и все. Клеймом в душу вошло. Ожогом. Печатью на сердце. Сойдет душа в Аид, и даже там, в бессмысленной мгле Эреба - клейменой останется. Зачем беспамятной тени сердце? Зачем клеймо?! ожог зачем?! А куда денешься...

Не прощу.

Кому? может, себе?..

А папа запил.

Я вчера к нему сунулся - еле ноги унес.
- Радуюсь!
- и кувшин мне в голову.

* * *

- В гавань надо бы спуститься. Свинопасы из Кекрифалеи под руку просятся. Как положено, явились: с дарами, на трех кораблях. Прослышали, что басилей Лаэрт нездоров - разволновались. Боятся, это мы им так отказываем. Я уж кормчему намекнул: пустые страхи. Наследник завтра к вам явится... в смысле, уже сегодня. Ну как?

- Серьги готовы?
- спросил я.

- Ясное дело. Думаю, кекрифалейцы себе уши по третьему разу прокалывают. Ждут.

- Ладно, Алким. Спустимся в гавань. Тебе носилки или мула запрягать?

- Давай мула. Полегчало мне, на солнышке-то...

Погода действительно расщедрилась. Даже думать не хотелось: это все они, Глубокоуважаемые. К праздничку. Не печальтесь, но радуйтесь. Земля слегка гуляла под ногами: качка началась задень, как Итака узнала про страшную смерть и вознесение Геракла. Неделю я ходил с трудом, борясь с тошнотой, но вскоре Номос стал успокаиваться. Сейчас лишь слабое шевеление толкалось в подошвы сандалий, будто титаны из глубин Тартара спрашивали эхом:

радуетесь?

Еще радуетесь?

Хотелось забиться в глухую дыру, прихватить с собой кувшин неразбавленного, и - как папа. По-черному. По-варварски. По-человечески. Но нельзя. Свинопасы из Кекрифалеи ждут. Вчера с посланцем Дома Мурашу до полуночи беседовали. Борода в завитках, губы пухлые, вывороченные; смеется все время. Чего ему не смеяться? Итака слово держит, за каждый серебряный слиток готовы отчитаться. Дядя Алким отчитывался. Табличек натаскал: валом. А я просто: рядом сидел. Вместо папы. Посланец Дома сказал: в Баб-Или нами премного довольны. Шлют дар мудрому Лаэрту, памятуя о страсти басилея: шишки кедра-исполина с Хуррумского кряжа. Сразу стало ясно. посланец Дома Мурашу - хороший человек. Это значит серебро. Это значит: новые верфи в укромных бухтах Пе-лопоннеса и Большой Земли. Подрядчики и строители, нанятые от третьих лиц. Холст, медь и бронза. Лучший строевой лес из устья реки Стримон. Акация для каркасов, бук для обшивки; мачтовая сосна.

Это значит: новые корабли.

"Вепри", дикие и опасные: суда для быстрых негрузовых переходов. Пятидесятивесельные пентеконтеры-двух-мачтовики, с узким дном и длинными бортами, с сотней гребцов, владеющих копьем не хуже, чем веслом. Могучие "быки": эйкосоры с круглой кормой и широким днищем, ради увеличения емкости трюма, с полыми якорями, куда на время пути заливалось купленное втридорога олово - для пущей сохранности. "Козлы", гроза встречных: двутаранные дипроры с рулевыми веслами в носу и в корме. "Морские жеребцы": гиппагоги, специально обустроенные для перевозки лошадей и конницы. "Овцы", берущие числом: ладьи-кимбы для ближних перевозок по рекам и через малые проливы. Красногрудые, чернобокие, с кормой, загнутой в виде рыбьего хвоста, с таранами, окованными медью, - корабли, корабли...