Одиссей не хотел признаться сам себе: он потому и опередил всех, что пошел на гонг. Туда, где вибрировал отзвук возможной беды. Там наверняка вепрь; там клыки, тяжеленная туша и сто талантов дурного нрава. В бою надо идти в тишину, но сейчас не бой.
Охота.
А она, как известно, пуще неволи.
...я действительно привык к гонгу. Научился пользоваться без последствий. Распознавать оттенки звучания, как опытный кифаред различает пенье струн. Иногда надо уйти прочь, иногда - шагнуть навстречу. Как у Малей-ского мыса, где "Пенелопу" сговорились пустить на дно два ушлых сидонца. Это было уже не впервые; прошлые разы дело кончилось абордажной резней. Сейчас же они оторопели, когда мы невидимкой вынырнули из-за скал Киферы и пошли в лоб. В гонг, колотушкой. Помню, я потянулся домой, в тишину, и взял лук. Потом мне подвесят прозвище "Эвскопос" - Меткий. Скажут, что я не стрелял: просто клал стрелы, дотягиваясь через море, как домовитая хозяйка раскладывает припасы в заранее уготовленные места. Лук и жизнь - одно; моя жизнь, мой лук. А когда со стороны Крита подоспел кормчий Фриних, без промедления решась на таран...
В этом бою Фриних потерял корабль и перешел ко мне, на "Пенелопу".
Через месяц я снова бил в гонг собой: меня пригласили на Эвбею, я согласился. Явился, улыбался, простил треть давнего долга - и стало тихо. .
Я привыкал.
Привык.
* * *
С пятеркой загонщиков, вооруженных ножами и охотничьими рогатинами, Одиссей столкнулся близ озерца. Шумел камыш, тянуло прохладой, собачий лай смолк - лишь басом вещал гонг: вепрь где-то рядом.
Затаился. Ждет.
Загонщики остановились поодаль. Переглянулись. Старший опустил котелок, куда незадолго до встречи лупил обухом плотницкого топора:
- Попутного ветра и свежей воды!
Желая сделать гостю приятное, каждый второй из здешней челяди щеголял морскими словечками. А моря-то небось в глаза не видели.
- Уважаемый Лаэртид один? без спутников?
- Один. А что?
- В одиночку на вепря?
Аргус засипел. Подался вперед. Пришлось ухватить пса за холку.
- Почему в одиночку? Вон нас сколько...
- Ну да, ну да...
Наверное, загонщики и должны были удивиться, встретив здесь одинокого гостя. Но удивились они как-то странно. Так удивляются, когда рассчитываешь на встречу... ну, скажем, в Лакедемоне, а встречаешь в Эпире.
- Вепря видели?
- Ну да, ну да... видели. Он в камыши ушел. Одиссей повернул голову, вглядываясь в заросли вокруг озера; и гонг откликнулся сильнее. Да, пожалуй, вепрь там. Вон что-то темнеет... или просто валун, поросший космами лишайника? Загонщики подошли ближе.
- Я пойду к озеру, - продолжая внимательно изучать камыш (валун? вепрь?!), Одиссей теснее прихватил Аргуса. А вы обойдите низинкой и начинайте стучать. Хорошо?
-Ну да...
Бронза гонга взгремела оглушительно и жестоко. Разом вернув давние времена. Обернуться Одиссей не успел: все внимание приковал к себе Старик: вон, как обычно, сидит на корточках чуть впереди. Лицо Старика скомкала чудовищная гримаса: наверное, так смотрит связанный, бессильный отец семейства, когда на его глазах насилуют жену и дочерей. А дальше случилось и вовсе невероятное. Извернувшись, Старик упал вперед, на четвереньки; обеими руками вцепился в собачью тень. Рывок выдал опытного борца: тень по-щенячьи всплеснула лапами, дернулась к мучителю - и следом за тенью, словно привязанный, рванулся Аргус.
Одиссей не успел разжать пальцы. Собака'проволокла рыжего на шаг-другой, прежде чем удалось остановить разбег.
- Аргус! сдурел?!
И в ответ, дружным хором загонщиков:
- Кабан! кабан!!!
Впереди была тишина. В камышах, в озере, на дне, на поверхности, где плясали водомерки, - тишина. А за спиной корчилась, исходила воплем бронза Мироздания. Под колено правой ноги плеснули кипящей смолой; боль обожгла, оглушила, сделала незаметной другую, малую боль - лопнул пояс, хитон на боку разошелся под жалом рогатины, вдоль ребер вспух пористый рубец, сочась капельками крови.
Не сорвись Аргус, останься рыжий на прежнем месте - лежать обоим рядышком, на весеннем Парнасе. Плыть вместе через черный Стикс на ладье Харона-пере-возчика. Или все равно: лежать? плыть?!
- Кабан!
При чем тут кабан? откуда - кабан?.. Раненая нога отказалась служить. Падая лицом вперед, Одиссей услыщал боевое шипение Аргуса. Истошно заорал кто-то, чтобы почти сразу захлебнуться; у плеча сверкнула, с хрустом вонзилась в прель хвои двузубая молния. Из голубизны неба валился плотницкий топор, вместе с тушей его обладателя. Перекатившись на спину, рыжий принял нападающего в объятья, стараясь удержать руку с топором. От загонщика пахло страхом и гнилыми зубами, косматая пасть норовила вцепиться в ухо, изрыгая дурацкое:
- Кабан! ка...
Впервые в жизни закричал Аргус. Отчаянный скулеж... тише... тишина. Тишина там, где нет топора; там, где камыш... Суковатая дубина ударила сбоку, еще раз; плечо разом онемело. Лишь вопила надрывно раненая нога, теряя кровь, жизнь; и обух все-таки накренился. Зацепил лицо.
Хрустнула переносица, забив дыхание соленым кляпом.
- Кабан! ка... а-а-а!..
Комок перьев с разгона вонзился прямо в крик. Мелькнул хищный клюв, растопыренные когти; вопль скомкался, забитый птичьим пухом. Огромная сова рвала убийцу, превращая лицо загонщика в кусок сырого мяса.
- А-а-а!..
Они бежали. Кроме терзаемого совой главаря; кроме одноглазого плешивца, задушенного Аргусом. Они бежали, и наконец удалось скинуть с себя живой щит чужого тела, удалось привстать, вглядеться сквозь кровавые слезы, увидеть, прежде чем сознание милосердно оставило Одиссея:
...статная женская фигура закована в броню. Словно драгоценный камень - в металл перстня. С нагрудной эгиды страшно глядит змеевласый лик. Копье в руке. Легкий шлем открывает лицо, и синие, немыслимо, невозможно синие глаза горят бешенством львицы, защищающей детеныша.
Взгляд Деяниры.
Взгляд куретки Арсинои.
Взгляд богини на утесе.
Тритогенея, Алалкомена, Промахос, Полиада, Парфенос', сова и змея, олива и крепость, дочь Зевса-Жестокого2 - Афина Паллада.
И - свежий, пронзительный, ввергающий в соблазн безумия запах яблок.
- Дурачок... я и сама не знаю, за что тебя люблю.
- Тоже мне загадка Сфинкса...
- А ты знаешь разгадку?
- Конечно. Я рыжий, коренастый, сумасшедший и слегка хромаю. А еще я очень хитрый.
номос и космос
(Ноо-тюмпческая моноапя3)
Влажная, липкая тьма. Две звезды: синяя и зеленая.
Два слова: Номос и Космос.
Оба не имеют для меня никакого значения.
...память ты, моя память... опытный палач. Я очень не люблю возвращаться сюда. В беспамятство - продлившееся день? два? В дурман забытья. Наверное, потому, что возвращаюсь чаще обычного. Влажная, липкая тьма. Две звезды:
синяя и зеленая. Два слова: без значения, без лица...
...без смысла. Свернувшись калачиком, я покоюсь во тьме. Чутьем различая: где тьма, где я. И в то же время:
тонкие нити, пронизанные молочно-белым светом, уползают во мрак от моих пальцев, коленей, волос, от моего покоя, трепета, голода, блаженства. Я и тьма существуем
Прозвища богини: Тритогенея (Рожденная у озера Тритон), Алалкомена (Защитница), Промахос (Воительница), Полиада (Защитница городов), Парфенос (Дева); дальше - Паллада (Победительница гиганта Палланта).
Жестокий (Схетлиос) - эпитет Зевса; к людям применялся в бранном смысле.
Одноголосная песнь духа и разума. Каждый сам по себе, обменявшись частицами этой отдельной сущности. Номос - Антиклея, дочь Автолика, лучшая из матерей. Космос - все, что за влажной тьмой. Множество иных Номосов, до которых мне нет никакого дела. Два слова: внутри и вне. Я - внутри; смысл - вне.
"Одиссей!
- зовет кто-то, кому плохо без меня. Нити дрожат, струятся призрачным сиянием; некоторые рвутся но взамен растут новые.
- Одиссей, сын Лаэрта!" Это в первый раз.
Яркий, ослепительный свет. Два солнца: синее и зеленое. Два взгляда. Встречаются, сливаются воедино - это море. Только море, ничего больше. И в самом центре, омфалосом бытия - Итака. Если глядеть сверху (синее! зеленое!..), очертания острова напоминают смешного сатириска. Рогатик широко распахнул рот, лапа тянется положить туда добычу. Добыча - это я. Одиссей, сын Лаэрта. Меня позвали. Тонкие нити, пронизанные пепельно-серой мглой, тянутся в море от моих пальцев, коленей, волос, от моего смеха, плача, обиды и восторга. Я и море существуем каждый сам по себе, честно делясь "пенным -сбором". Мы любим друг друга, как истинные любовники, становясь целым лишь для того, чтобы вновь разделиться.
Номос - Итака, груда камня на задворках Ионического моря; ласка матери, строгость отца. "Славно, славно..." - бормочет дядя Алким.' "У тебя есть нож, басиленок?" - спрашивает рябой Эвмей. "Дурак! дурак!.." - сердится Далеко Разящий, ероша курчавую шевелюру. "Стрела Эглета" подходит к пристани. "Не спится, маленький хозяин?" - сочувствует няня. Молчит Старик.
Космос - все, что за лазурью и зеленью моря. За вопросами и ответами; за лаской и строгостью. Множество иных Номосов, до которых мне нет никакого дела. Два слова: внутри и вне. Я - внутри; смысл - вне.
Нити трепещут, поют. Их дальние края вяжут хитрые, морские узлы: пещера на Левкаде, где я пережидал бурю, берег Акарнании, дорога на Калидон... заливы Пелопон-неса, Спарта... Арголида... море играет именами, вместо целого притворяясь черепками, россыпью жребиев: Миртойское, Лиловое, Критское, Фракийское... "Наша встреча не случайна", - поправляет венок Калхант-прорица-тель. "Де-е-е-ти!" - воет костистый старик по имени Геракл. "Как же ты похож на него в юности..." - стонет ночь. Пенелопа на плече; Елена на ступенях... драгоценный якорь двух последних лет!.. боль под коленом и дурацкий клич: "Кабан! кабан!.."
Это Номос.
Космос - все, что за этим. Множество иных Номосов, до которых мне нет никакого дела.
Два слова: внутри и вне.
Я - внутри; смысл - вне.
"Одиссей!
- зовет кто-то, кому нельзя без меня. Нити вздрагивают, мгла в них зябко передергивает плечами из пепла, заставляя вибрировать струны вселенской лиры;
некоторые рвутся, но взамен растут новые.
- Одиссей-Странник! Сын благородный Лаэрта, герой, Одиссей многоумный!"
Это во второй раз.
Плоской нам мнится земля, меднокованным кажется небо... Зеленая от времени медь тяжко нависает над головой. Гремит сотней молотов. Два вихря: синий и зеленый. Два смерча, состоящие из нитей, пронизанных ледяным пламенем: мои честь и подлость, заискивание и гордыня, надежды и разочарования. Расту вверх. Я и небо существуем каждый сам по себе, тесно сплетясь пальцами, словно двое путников на краю пропасти. Хмурит брови гневный Зевс. Пояс, сотканный из вожделения, обвивает Пенно-рожденную Киприду'. Хромота кузнеца Гефеста, лукавство Гермия-Проводника; вспыльчивость лучника Аполлона. Олимпийское спокойствие, хохот богов... предчувствие удара в спину - это так по-человечески, и все же...
Запах яблок.
Номос - плоскость земли и медь неба. Дом в два этажа покои, кладовки, лестницы, коридоры... Космос
*Прозвище Афродиты по месту рождения.
все, что за этим. Множество иных Номосов, до которых мне нет никакого дела.
Два слова: внутри и вне.
Я - внутри; смысл - вне. .
Скоро меня позовут в третий раз.
* * *
- Одиссей!.. ох, Одиссей...
Запах яблок - свежий, пронзительный. Две звезд обе синие. С неба опускается рука, вытирает мне пот. Ткань дышит прохладой.
Сова и змея, олива и крепость.
- Зачем?
Спрашиваю выдохом. Я безумец. Есть множество слов, так легко цепляющихся друг за друга: "Мог ли признать я Палладу Афину?
- меня неизменно в тяжких трудах подкреплявшую, в горьких напастях хранившую верно..." Наверное, можно было бы набрать полную грудь воздуха. И вместо глупого выдоха "Зачем?" - целую гекатомбу, великое приношение из слов, дорогих и легких.
- Я не хочу потерять тебя снова...
Ласковые руки откидывают покрывало. Прохлада плещет на ногу - туда, где огнем горит рана. На немое, мертвое плечо. На лицо: переносицу щиплет. Яблочный аромат становится сильней. Мне стыдно и прекрасно.
- Глупая... раньше был не я. Я другой... Сейчас за это "глупая..." меня вместо прохлады сошлют в Тартар. До скончания времен. Или привяжут к огненному колесу, принудив кататься вечно от восхода к закату. Или подарят мою печенку очередному коршуну. Никогда не умел промолчать.
- Я знаю. Ты другой. Первый был груб; ты нежен. Второй был самонадеян; ты осторожен. Третий был неистов; ты спокоен. Я знаю, милый... ты - другой... У нее мягкие, добрые губы. Не знаю, смогу ли я назвать ее по имени.
- Мне никогда не расплатиться с тобой. Любая жертва покажется ничтожной...
- Молчи. Тебе нельзя разговаривать. Жертва... зачем мне жертва - от тебя? Я действительно глупая: радуюсь, что все случилось здесь, на Парнасе! Будь ты дома, я бы не смогла найти тебя...
Не спрашиваю: почему? Кажется, я догадываюсь. В плече пульсирует огонь. Отрадный, теплый. Зато под коленом пламя гаснет, кострище боли подергивается сизым пеплом. Боги, какое счастье - чувствовать свое тело!
Боги...
- Уезжай, милый! Прошу тебя! После того, что ты натворил в Спарте - я сильна, но моя Семья...
- Твоя семья? строга и ревнива?
- Да. Моя Семья. Мне еле удалось убедить их не трогать тебя сразу после клятвы. Пришлось сыграть на высокомерии: дескать, нелепо гневаться на камешек в сандалии, вынудивший споткнуться. Но вдвое нелепее хватать молот, дабы растереть камешек в пыль. Тем более что придуманная тобой клятва позволила Семье...
Молчу. Я - камешек. В сандалии.
- Уезжай! спрячься! Гроза пройдет мимо: я знаю, Отец и не взглянет в твою сторону! уезжай..
- Гроза?
Синие звезды туманятся. Меркнут. Тихий, печальный шепот:
- Ты устал. Хочешь, я расскажу тебе сказку?
- Страшную?
- Как водится. Страшную.
- Хочу.
- Тогда слушай. Давным-давно, когда Елена Прекрасная выбрала себе в мужья Менелая Атрида - жил-был в Фессалии герой Пелей-Неудачник...
- А почему Неудачник?
- Потому. Жизнь такая. В юности случайно убил сводного брата. Позже ненароком тестя прикончил. Был оклеветан женой друга, много страдал!.. казнил и друга, и жену...
- Бедняга.
- Да. И стало Семье жаль горемыку Пелея. Решили явить чудо. Из Неудачника сделать Счастливца. А в чем счастье смертных?
-Долголетие? удача в браке? богатство?
- Угадал. Ну, богатство - это проще простого. Сказано - сделано. С долголетием пришлось повозиться но тоже... два срока у мойр отвоевали. Остался удачный брак Что ты знаешь о тайне Прометея?
- Что и все: украл огонь, был наказан.
- Огонь... Разве это тайна - огонь? Тайна титана-Провидца была в другом: кто из богинь родит Зевсу будущего отцеубийцу?
-Я...
- Молчи. Это сказка. Всего лишь сказка. Так Фетида Глубинная была вынуждена стать женой смертного. Героя Палея-Счастливца. И была свадьба, и был на свадьбе весь Олимп; только людей не было, кроме жениха. И еще было на свадьбе-яблоке с надписью "Прекраснейшей", из-за которого поссорились три богини.
- Ты пахнешь яблоками...
- Молчи! И брани быть, и городам гореть, и женщины вина, а не богов, что сгинут и герои, и вожди! Живи, я прошу тебя! живи долго... Скоро эту сказку станут рассказывать все. А Парис-троянец-уже в море, и корабль несет к чужим берегам Елену, жену Менелая! Милый, ты придумал клятву клятв!
- скоро вы встанете под гибельной твердыней, скоро грянет развод неба и земли. Свадьба Пелея и Фетиды - последняя,
- Развод?