Зато когда Оторвыч упал сперва на колени, а там и вовсе мордой в пол, взвыв резаной белугой, никто не решил, что тренер шутит. Поскольку шутил он в последний раз при собственном рождении, выходя задницей вперед. Оторвыч катался по полу, рев его мало-помалу переходил в хрип, могучее тело сотрясали конвульсии, и еще слава Богу, что расторопный Арька кинулся к телефону в подсобке - вызвать "Скорую". Там же, в подсобке, нашлась аптечка, в аптечке нашелся баралгин и прочая пакость; засосав груду "колес", Оторвыч наконец скорчился в углу, тихонько поскуливая... короче, врачей решили не ждать. За ними как за смертью посылать! Арька сел за руль машины Оторвыча, несколько парней поздоровее снесли отставного борца и с трудом погрузили в салон. Машина умчалась вихрем, а Отбитыч отловил самого языкатого из "отстоя" за шиворот и учинил допрос.

Выяснилось, что маленький явился сегодня во второй раз. В первый Арька его сразу наладил вон. Старичок, сказал Арька, ты это... ты записывайся и плати, а там будем поглядеть. Глядеть, в общем, было не на что, но Большой Босс дал установку: любой, кто платит, может заниматься. "А посмотреть?" спросил старичок. "Бесплатно?" - в ответ спросил Арька. И объяснил, что бесплатно старичок может посмотреть только на одну штуку, которая телепается в Арькиных штанах с красивой надписью "Adidas". Никто так и не понял, что с надписью: штаны или штука? Старичок еще что-то повякал и обиженно выветрился, чтобы в следующий раз явиться по новой. "Это опять ты?"

- спросил Арька. Это опять я, сказал старичок, давайте поработаем, если вы такие крутые. Мы очень крутые, сообщил Арька и позвал Дровосека. Ты смотри, Дровосек, сказал Арька, ты смотри у меня... Дровосек все понял и обещал смотреть.

А старичок пошел переодеваться.

Потом они с Дровосеком долго веселили народ: старичок бычком кидался вперед, суча ручонками, а Дровосек отходил в сторону и пинал старичка пяткой в задницу. Или мазал перчаткой по мордашке.

Короче, веселуха.

А потом пришел Отбитыч... то есть Феликс Германович.

Все.

Шемет пожал плечами.

История была совершенно дурацкая. Как и все истории, от которых отчетливо пахнет жареным.

- Пошли, Феликс, - решил он, вставая.
- В больницу съездим, что ли... На улице к ним кинулся знакомый плешивец. Шемет уже машинально

поддернул рукав кожаного плаща, глядя на часы, но гражданинчик, как выяснилось, временем не интересовался.

- Прошу прощения... Извините, там сумка... сумка моя осталась! В зале. Можно, я заберу? И это... как там ваш товарищ?

Шемет с удивлением посмотрел на Отбитыча и обнаружил: распухшая по жизни физиономия боксера наливается дурной кровью.

Вот-вот закипит.

В эту минуту, потемнев лицом, второй тренер был чудовищно, невозможно похож на своего кумира - знаменитого "ухогрыза" Майка Тайсона.

- Костя...
- Глухой рык заставил дернуться хрящеватый кадык Отбитыча.
- Костя... С-сука!

- Что? Ты чего, Феликс Германович, умом тронулся?!

- Костя, это же он! Он, п-падла! Который Шурку завалил! Ах ты...

Вдруг став по-молодому быстрым, Отбитыч оказался совсем рядом с гражданинчиком. Но бить раздумал. Не до такой степени взвился, чтоб не понимать: пришибешь кощея - не отмажешься. Поэтому он просто толкнул гражданинчика в грудь левой рукой, в результате чего неудачливый плешивец улетел к ближайшему тополю, где и присел.

А Отбитыч сломал себе два пальца и один вывихнул.

- Я ведь!..
- завизжал гражданинчик резанным на святки поросенком.
- Я только!.. Я попробовать хотел!

- Попробовать?
- вежливо спросил Большой Босс, не обращая внимания на ругательства Отбитыча.
- Что ж, давайте попробуем. Меня зовут Константин Георгиевич. А вас?

Большой Босс доверял своему нюху.

Ставить на "темных лошадок" рискованно, но эта лошадка была уж слишком темной.

XII. НОПЭРАПОН

СВЕЧА ШЕСТАЯ

С сорока пяти лет необходимо во многом переменить способности в Но. Но коли до этого возраста хранишь в себе цветок неутраченный, он-то и есть цветок истинный. Что до тонкого подражания, то, начиная с этого периода, едва ли требуется столь уж прибегать к нему. В целом лучше выбирать пьесы присущего тебе стиля, играть легко и спокойно, без видимого усилия. Вот и выходит; кто знает собственную плоть, является мудрым в сердце своем.

Дзэами Дабуцу. "Предание о цветке стиля"

1

Ну ты это... ты, чудила, взаправду жизни лишаешься или как? Нету у меня времени торчать здесь...

У рогатой коряги, сплошь обросшей слизью и гнилыми ошметками, стоял каппа. Точно такой, каким был он в детских сказках и описаниях вралей-очевидцев. Ростом по грудь Мотоеси, коренастый пучеглазец с осьминожьим клювом вместо носа, каппа приплясывал от нетерпения и поглядывал на юношу с отчетливым намеком.

"Сейчас утопит...
- Странно, мысль эта не вызвала ужаса; просто скользнула вялой змеей по задворкам разума, исчезнув в темноте норы. Прыгнет, вцепится и утопит. Ну и ладно... пусть... так даже лучше!"

Каппа обиженно надул щеки пузырем.

- Ходят тут, ходят, а чего ходят, и сами не знают!..
- Водяник вроде бы ни к кому конкретному не обращался, даже глядеть стал в сторону (нет-нет да и кося круглым рыбьим глазом на остолбеневшего юношу).
- Девочку нашу гоняют, железкой своей грозятся... блюют опять же где ни попадя, морду в чужой речке полощут!.. Ни стыда, ни совести!

Лунная пыльца заблестела на слоистой, чешуйчатой коже каппы, на роговом клюве-носе, на перепонках между пальцами.

- Эх вы, люди-и-и... ну, давай!

Желание шагнуть в черную стылость воды, упасть лицом вперед и больше никогда не подниматься, раздутым счастливчиком плывя по течению, вдоль по-зимнему пустых берегов ласковой реки к морю, к тихим морским бухтам желание это, встав из потаенных глубин, на миг стало для юноши почти нестерпимым. Почему-то вспомнилась (не пришла, всплыла, явилась - просто вспомнилась) маска нопэрапон. Сам не зная, зачем он это делает, Мотоеси заставил лиловую безликость взорваться глазами навыкате, раскрыл внизу узкую, безгубую щель рта, где вместо зубов отсвечивали костяные пластины; вот и клюв пробился, замер, полуоткрытый, вот и жесткая щетка волос упала на лоб без единой морщинки...

Ближе.

Еще ближе.

Рядом.

Желание уйти в воду навсегда стало иным. Совсем иным. Можно уйти, а можно и погодить, поторчать на берегу всласть; плыть по течению - это славно, только при чем здесь смерть?.. Откуда ей взяться, смерти-то?.. Эх, зима нынче теплая, да и водица просто прелесть, не хуже, чем в баньке, в бассейне-фуро, только откуда на ум бассейн пришел?
- а, какая разница, сам пришел, сам уйдет...

Юноша сделал шаг, о котором мечталось.

Только не в омут, не в глубину беспамятства.

На берег шагнул.

- Вот ты кто такой!..
- Каппа смотрел на него во все глаза, и там, в этих бледных буркалах, вдруг заплескался интерес: не тот, что был раньше, новый, веселый, интерес без скользкого ожидания, без намека.
- А я-то мыслю себе... вот братцы посмеются: потомственный каппа не признал нопэрапон! Животики надорвут!

- Животики... надорвут...

Голос рождался помимо воли юноши, хриплым эхом вспениваясь в самом низу живота, подымаясь вверх шершавым жгутом, наружу высовываясь колкими, измочаленными хвостами.

Выйди с таким голосом на сцену - взашей прогонят.

Каппа весенним лягушонком запрыгнул на корягу и уже оттуда заново пригляделся к мокрому, встрепанному Мотоеси.

- А, так вот ты кто такой...

Нет, он не просто повторил сказанное прежде: он опять произнес это заново, с другими интонациями, даже с другим смыслом, только для Мотоеси ни этот, новый, ни тот, первый - все смыслы были сейчас для юноши недоступны.

Клюв щелкнул со значением, и каппа, словно приняв какое-то решение, соскочил обратно на землю.

Засеменил к молодому актеру.

Двигался он смешно: враскоряку, пришлепывая ступнями-ластами, но при этом удивительно выпрямив спину - будто опытный борец на помост выходил.

- Давай, давай! Замерзнешь, чудила деланный... а ну, за мной!

Цепкая пятерня ухватила сырую ткань на плече юноши, сгребла в жменю. Каппа вывернулся неестественным для человека образом: спиной к Мотоеси, он продолжал держать складку кимоно, перекрутив себе плечевой сустав, как прачки иногда перекручивают набедренную повязку, давая воде стечь. Покатая холка вздыбилась горбом, закаменела пластами мышц; цвет кожи резко изменился

- из грязно-серого став жемчужным.

- Эх, вацу-рибо-кубаяси! За мной!

Этот бег вдоль реки, вслед за сумасшедшим водяником, разительно отличался от гонки за призраком О-Цую. Размеренно, скучно чавкала под ногами грязь, некогда бывшая снегом; размеренно, скучно ноги ударялись оземь, отталкивались, взлетали, снова ударялись в едином, завораживающем ритме; размеренно, скучно моталась перед грудью Мотоеси блестящая лысина каппы с ямочкой посередине.

В ямочке плескалась речная вода.

Говорят, если каппу с силой ударить по уху, если вода выплеснется, пока каппа еще на берегу, - тогда водяник теряет всю свою силу и готов для тебя...

Удивительное дело: меньше всего юноше сейчас хотелось проверять правда это или враки? Ударишь этого клювастого по уху, а он обернется... или даже не так: не оборачиваясь, прямо на бегу, как тот каппа, что обучал тонкостям борцовского ремесла самого Таро-Драконоубийцу...

Пусть уж себе плещется на здоровье, водица-то!

Они нырнули в тень кручи, проскочили через заросли молодого бамбука, роща деревьев-мукку расступилась перед ними - и юноша увидел впереди, на поляне, хижину. В таких живут рыбаки, выезжая на долгий промысел, или дровосеки. Возле хижины горел костер, близ которого кто-то сидел.

Еще один водяник?.. Вряд ли, они живого огня терпеть не могут.

Да и слишком костлявый этот "кто-то" для речного каппы.

- Эй, Хякума Ямамба! Встречай гостей!

Каппа подтащил задыхающегося юношу поближе, отпустив наконец одежду. Мотоеси жадно хватал ртом воздух, от тела валил пар, и сердце грозило

выпрыгнуть из груди.

Костлявый силуэт у огня зашевелился, распугав стайку беспокойных зимородков, шнырявших неподалеку. Отсветы пламени очертили провалы и рытвины, высокие скулы и морщины на коже, давно потерявшей былую упругость; раскрылся, зашамкал беззубый рот, пережевывая мякиш слов.

- Ох, горе горькое!.. Где ж ты его подобрал-то, жабье отродье?! А ну, живо в хижину, тащи одежонку, какую найдешь... ну, чего встал ступой каменной?!

Каппа подпрыгнул мячиком.

Расхохотался с присвистом...

- Одежонку! Ты, старая, брось врать, сроду у тебя никакой одежонки в запасе не водилось! Я лучше придумал, я сейчас... этот гуляка сегодня у девочки нашей ночку коротал!..

Опрометью он кинулся вверх по склону, в густой ивняк. Спустя минуту-другую оттуда послышались словно бы раздраженное хлопанье крыльев и перебранка двух голосов: сиплого, уже знакомого, и низкого, рокочущего баса.

Сипенье уговаривало, бас не соглашался.

Согласился.

И крылья захлопали вновь, удаляясь.

* * *

Пока сонный тэнгу летал к логову О-Цую за одеждой нынешнего гостя, не захотевшего стать жертвой, и потом - обратно, Хякума Ямамба заставляла вконец ошалевшего юношу бегать вокруг костра.

Застынет ведь, дурачок... а вот и отвар готов, вскипел пеной.

Старуха с лицом, похожим на маску "Горной ведьмы", уже видела, кого привел к ней шустрый каппа.

"День лунных яств" близился к завершению.

2

...юноша согрелся.

Запоздалый озноб угомонился наконец, перестал лезть за пазуху пальцами из липкого льда; зубы сперва выстукивали мелкую дробь, потом просто раз от разу смыкались в спазме, прикусывая кончик языка, - а вот барабанчики устали стучать, и лишь посвистывает тихонько флейта заложенного носа.

Тише.

Еще тише.

- Хлебни-ка!.. Да бери, бери, у нас этого добра навалом...

В руки ткнулась чашка с еще теплым хито-е-саке - мутным, приготовленным на скорую руку "саке одной ночи", вместо очистки настоянном за неделю на корнях ириса. Оно быстро ударяло в голову, но и выветривалось столь же быстро, оставляя легкое тепло и желание сделать новый глоток.

Вот и делай, гуляка беспутный... точно что беспутный.

Юноша дернул кадыком, проглатывая терпкую жидкость, и украдкой огляделся по сторонам. Окружающее донельзя напоминало ночь после удачного спектакля: горит костер, постреливая искрами в темноту, холод отступает перед огнем и выпивкой, а вокруг собрались актеры труппы, молчат, отдыхая, многие еще не успели снять костюмы и маски... Конечно, Мотоеси прекрасно знал, что последнее невозможно, - после представления маски в первую очередь отправлялись спать в футляры, а костюмы прятались в сундуки!.. Но сейчас это казалось знанием нелепым, из какой-то другой, давно прожитой жизни.

Да, костюмы и маски.

Старые знакомые.

Вон, напротив, на ободранном чурбачке, сгорбилась Хякума Ямамба, "Горная ведьма". Окаменела лицом, телом, памятью тысячи однообразных перерождений; сейчас, сейчас раздвинутся иссохшие губы, язык оближет их, метнувшись проворней иглы вышивальщицы, и зимняя луна отразит давно знакомое:

Любуясь на белый снег,

По горам кружу я...

Слева от старухи, до половины утонув во мраке, нахохлился поверх циновки мосластый тэнгу. Завернулся в собственные крылья, словно в плащ из перьев, коему нет цены во всех мирах. Это он, взбалмошный летун, принес теплую одежду Мотоеси, забытую юношей в доме призрачной красавицы, - где тэнгу нашел ее, одежду, в той куче мусора, какой стало жилье О-Цую?.. Кто знает?!

Нос, похожий на клюв (или клюв, похожий на нос), навис над дымящейся чашкой, едва не задевая выщербленный край, тонкая пленка затянула черные как смоль глаза... Тэнгу хорошо. За все время он так и не сказал ни единого слова, прихлебывая хмельное, но кажется, что вокруг него вечно длится, не заканчиваясь, знаменитая пьеса "Есицунэ". Сейчас, сейчас тэнгу встанет, рассмеется и примется учить юного героя небывалому, невозможному искусству мечевого боя!..

Вот меч свой обнажил. Мечом вращает,

Взбивая волны. Страшный смерч всклубился.

О, гнев неистовый ему туманит взор

И разум!..

"Вот меч свой обнажил..." - юноша не заметил, что прошептал это вслух, машинально опустив руку на рукоять даренного отцом клинка. Юноша не заметил

- но заметил, услышал и прекратил на миг тренькать струнами цитры слепец-музыкант, примостившийся возле молчаливого тэнгу.

Когда час назад Раскидай-Бубен, постукивая клюкой, выбрался из хижины, юноша не удивился появлению спутника Безумного Облака. Кому, как не слепому сказителю, чьи уши оторвал гневный посланец мертвецов, взыскующих песен, находиться здесь, в странном месте и в странное время?

Удивился Мотоеси другому: впервые он видел Раскидай-Бубна без мешка с гадательными принадлежностями.

Словно поймав на себе взгляд молодого актера, безглазый и безухий человек перебрал струны, заставив их страстно вскрикнуть, подобно влюбленной женщине на ложе, и запел, смешно превращая строгий мотив в шалую песнь распутника:

В тенетах причин и следствий

Слепцы блуждают!

Мы ни к чему не привязаны,

Невозмутимо сердце!..

И уж совсем вспенив мелодию пьяным куражом:

Зато в нас - надежный приют

Истинной правды!

Да, в нас - надежный приют

Истинной правды!

Каппа, приведший гостя к ночному костру, прыснул в кулак - и не удержался, захихикал, забулькал, давясь рисовыми клецками. Видать, очень уж любил приземистый водяник такие клецки, сваренные в листе камыша, по пять монов за связку!
- что называется, в две глотки жрал... И впрямь в две глотки: Мотоеси следил украдкой, как каппа подносит к щели рта полную кружку, а в осьминожьем клюве, заменяющем каппе нос, висит наготове клецка. Глоток, довольное кряканье - и лакомство ловко заглатывается, когда ртом, а когда и просто клювом, без лишних движений.