"Когда отцу доложили..."

Что?!

Мотоеси внутренне похолодел. Неужели этот пресмыкающийся гигант - сын Маленького Цуто?! Насмешка, чтоб потом кара вдвое больней показалась?! Или... ведь слышно же: богатырь не свои слова произносит - заучил, что называется, с чужих уст!

Хорошо еще, что старый Дзэами во двор не вышел, хотя наверняка слышит весь шум.

Ясное дело, знает, почему не выходит; знает, да не скажет.

- Встаньте! Молю вас, встаньте!
- Юноша кинулся к богатырю, подымая того с колен; но гость встал не сразу.
- Негоже вам передо мной, ничтожным...

- Гоже, - уверенно возразил богатырь, улыбаясь во всю ширь, и Мотоеси вдруг увидел: прическа по возрасту, лет пятнадцать богатырю, не больше. Отец велел, когда вы нас простите, передать: лиходей, что сбежать успел, далеко не убежал. На первой заставе костьми лег. Хотите, голову доставлю? Она в рассоле, не протухла покамест!

- Н-нет... нет, не беспокойтесь!

У Мотоеси зуб на зуб не попадал.

От холода, наверное.

- И еще.
- Скинув стеганую куртку, большой сын Маленького Цуто заботливо укрыл ею юношу-актера.
- Нищий, чье сердце тверже стали, больше не нищий. Сам теперь подаяние раздавать будет; щедрой рукой. Доблесть вознаграждена, и зло покарано. А вы, молодой господин, запомните крепко-накрепко: ходить вам с сего дня по Сакаи без опаски. В самых темных местах. И повернулся к погонщику:

- Сгружай! Ах ты, доходяга... ну давай, подсоблю ...

Уходя, богатырь куртку забрать отказался.

Так и ушел.

3

На следующий день, после обеда, он явился снова. Правда, на этот раз без телеги, вола и погонщика. Долго топтался на улице, перед воротами, о чем-то заговорил с бродячим торговцем, укутанным в тряпье с головой - один нос наружу торчал; потом купил у того с лотка жареный хворост на меду и с наслаждением умял за обе щеки.

Наконец решился, шагнул в ворота.

Старый Дзэами сам встретил гостя. Рассыпался в благодарностях, но богатырь замахал ручищами и, едва дождавшись паузы в речи Будды Лицедеев, объявил: никаких слов признательности он и слушать не хочет. Маленький Цуто с его людьми провинились, допустив беззаконие по отношению к гениям, вдохновленным свыше, а посему, хоть императорскую сокровищницу перед пострадавшими в грязь вывали, все мало будет.

Вот.

- Я это...
- Богатырь перевел дух и смущенно уставился в землю, словно норовя пробуравить ее взглядом и добраться до Ада Одиночества, самого страшного из геенн.
- Это я... "День лунных яств" нынче...

Дзэами и без сих речей прекрасно знал: сегодня пятнадцатый день Нового года, то бишь "День лунных яств". Приглашенная стряпуха уже обеспечила старика с сыном ритуальной похлебкой-мотигаю - варевом из мелких бобов, куда добавлялись круглые колобки, символизирующие луну.

И дрова для костра запасены - будет на чем воды согреть, омыть тело от грязи, от прошлых грехов.

Одно неясно: зачем явился отпрыск Маленького Цуто?

С праздничком поздравить?!

- Вы, Дзэами-сан, не гневайтесь на косноязычного... Я по-простому, сплеча: отпустите со мной вашего сына вечерок скоротать! Сходим мы с ним в баню, очистимся, как положено, в харчевне подзакусим, выпьем по чарочке... Стану я старым, вроде вас, будет что вспомнить: с самим молодым господином Мотоеси "День лунных яств" проводил! Да и батюшка мой благословил на доброе дело: ты, говорит, олух-орясина, небось вчера-то наплел с три короба, обидел господ актеров - пойди, пади в ножки по новой! Господа актеры - люди утонченные, были б тебе вчера по-честному рады, сложили б ответный стих или песню б спели; а раз так, кивнули только - умел позорить семью, умей отдуваться!

Мотоеси, стоя за спиной отца, еле удерживался, чтоб не расхохотаться. Не таким, нет, не таким он представлял себе Маленького Цуто, не таким и сынка его представлял.

- Что скажешь?
- повернулся к юноше Будда Лицедеев, сам пряча улыбку в сивые усы.

Юноша вышел вперед и низко, церемониально поклонился зардевшемуся богатырю, уперев ладони в бедра:

О, как же я благодарен!

Силою ваших забот

Дух грешника станет Буддой!

О радость! Счастливый миг!..

Возвысив голос на последних словах, Мотоеси украдкой покосился на отца. Не осудит ли? Ведь, возглашая монолог печального духа из отцовской пьесы "Таданори", юноша позволил себе некоторое отступление от оригинала. Вместо "силою ваших забот" там звучало "силой ваших молитв", но семейство Маленького Цуто облагодетельствовало подопечных благами земными, а уж никак не святостью молений...

Нет, отец не сердился.

Улыбался.

Улыбался богатырю, который, выпучив глаза и приоткрыв рот, глядел на Мотоеси, словно узрел самого патриарха Даруму, приехавшего верхом на тигре.

Темные, слегка припухшие глазки богатыря были полны слезами.

- Я это...
- наконец удалось вымолвить ему.
- Я за вас кого хочешь к праотцам отправлю! Вот... а молодой господин пойдет со мной?..

Странное дело: Мотоеси вновь решил, что ошибся с возрастом сына Маленького Цуто. Сейчас он выглядел разве что на год-другой младше самого Мотоеси.

Несмотря на наивность просьбы.

- Пойдет, - ответил за сына старый Дзэами.
- Чего ему со мной, кочерыжкой, скучать?! Ты мне лучше вот что скажи, уважаемый... сколько ж тебе лет?

- Двадцать третий пошел, - откликнулся богатырь, вновь расцветая весенним жасмином.
- Третьего дня и пошел.

- Двадцать третий?! А что ж ты углы на висках не пробриваешь?.. Прическа-то отроческая!

- У нас в семье...
- Руки богатыря мимоходом сжались в кулаки, да не просто в кулаки, а в "накадака-кэн", "кулаки демона", с выставленной фалангой среднего пальца, как бьют в горло, переносицу и под сердце.
- Я еще свою первую дюжину не это... ну, вы понимаете! Двое остались - а там и виски пробрею...

В этот миг он казался существенно старше молодого актера.

4

- Эй, банщик! Я же сказал: мне - благовоний "хацунэ"! Живо!

- Спешу, спешу, благородный господин!

- Ей-кори-бори-ясаноса!.. скачи, плясун, ноша хороша! Ну-ка, хором: ей-кори-бори-ясаноса!..

- Банщик!

- Спешу! Ай, торопливый господин, как же вы ждали-то девять месяцев в утробе вашей почтенной матушки?! Небось истомились, до срока вылезли!

- А старуха и говорит: "Десять лет кормила обманщика!" Велела монаха в одном исподнем палками гнать...

- Аха-ха-хааа! В исподнем?! Ах-ха-хаах!

- Чарки налиты? Третий круг, закуска - сушеная летучая рыба! Кто пропустит, тому не видать удачи!

- Эй, кто-нибудь! Пните банщика пяткой...

Пар от лоханей и бочек с горячей водой стелился по банному помещению, заставляя силуэты колыхаться, подобно морским водорослям. Мужчины, женщины, сидя в бочках, разгуливая по полу, выложенному глиняными плитками, разливая в чарки подогретое вино и саке, возглашая тосты, закусывая и перекрикивая друг друга, - все они словно обезумели, отдаваясь веселью "Дня лунных яств". В дальнем углу некто бывалый рассказывал, будто на материке и еще дальше, на запад, живут такие варвары, что моются редко и, главное, раздельно!
- иначе может случиться срамная любовь. Ему не верили: ведь всякому известно, что омовение - дело святое, наготы лишь безумец стыдится, какой тут срам и тем более любовь на пустом месте; вот очистимся, пойдем по городу гулять, тогда и... А варвары - они и есть варвары, им хоть в бане, хоть в собачьей норе, все едино! В каморке, примыкающей к основным покоям, всякий мог вкусить от прорицаний Раскидай-Бубна, слепого гадателя, а дружки подначивали: чего тут о нем гадать, месяц-другой, и помрет от пьянства... ты лучше, слепец, предскажи-ка мне, кто меня нынче ночью приласкает? А уж я не поскуплюсь...

Мотоеси блаженно откинулся на край своей бочки, которую делил с Сугатой (так, как выяснилось, звали сына Маленького Цуто), и прикрыл глаза.

Юноше было хорошо.

Он давно не уходил надолго из дома; он в последнее время вообще успел подзабыть, что можно проводить время просто так.

Дверь банного помещений распахнулась. Внутрь сунулась длинная палка, на конце которой был насажен человеческий череп.

- О-мэдето!
- громыхнуло снаружи новогоднее поздравление.

Не успел никто как следует испугаться или разгневаться (а может, и развеселиться пуще прежнего), как следом протиснулся тощий монах, совершенно голый.

Почему монах, спросите вы, если нагие мы все миряне?

Опомнитесь, почтенные!

Кто ж из сакайцев не знаком с Безумным Облаком, прославленным своими подвигами на стезе добродетели?.. И тем более: ну кому еще взбредет в голову блажь поздравлять честных людей с праздничком, тыча им в рожу череп?!

Зашвырнув свою страшную игрушку в самый дальний угол (там ойкнули и заперхали, подавившись), Безумное Облако вьюном протиснулся меж телами. Мотоеси и опомниться не успел, как монах уже стоял рядом, почесываясь под мышкой.

Ребра святого инока грозили вот-вот продырявить бледную, пергаментную кожу.

- Кацу!
- вместо приветствия заорал монах.
- А вот и пример утонченности духа!

Он тут же принялся тыкать пальцем в смутившегося юношу, на тот случай, если кто-то не поймет, кого имели в виду под "примером утонченности...".

Нырнув с головой, Мотоеси задержал дыхание и обождал. Внутри теплилась надежда: монаху надоест ждать и он уберется восвояси.

Ничуть не бывало!

- Желаю изысканности!
- Этот вопль был первым, что услышал юноша, выныривая.
- Желаю стихов, трогающих душу! Итак...

Безумное Облако подпрыгнул и возгласил три первые строки импровизированного пятистишия:

Море любит берег в вечном ритме,

В ропоте ревнивого прибоя,

В брызгах пены и медузьей слизи.

Выжидательный взгляд уперся в Мотоеси, уперся ощутимо, будто стальное острие; почти сразу десятки взглядов обратились к юноше.

Публика ждала.

И больше всех ждал богатырь Сугата, глядя на своего нового друга, на образец для подражания, влажными глазами преданной собаки.

Юноша не знал, меняется ли сейчас спрятанная в ворохе одежды маска. Сейчас - не знал. Тайна не пришла, не напомнила о себе; не пришло и безумие премьеры "Парчового барабана". Просто взгляды эти уперлись в затор где-то глубоко внутри, поднажали, заставили вздрогнуть от сладостной боли - и пробка вылетела наружу двумя последними строками, родившимися легко и просто, теми словами, что больше всего подходили к сегодняшнему празднику, буйному и веселому:

Не люблю я, братцы, это море!

До чего ж блудливая стихия!

Общий хохот был ему ответом.

Даже Безумное Облако смеялся, хрюкая от восторга.

* * *

В каморке, забытый всеми, слепой гадатель Раскидай-Бубен все подбрасывал и ловил персиковую косточку с вырезанными на ней тремя знаками судьбы... подбрасывал, ловил, снова подбрасывал...

Все время выпадало одно и то же.

Неопределенность.

Как и в ту ночь, когда некий юноша ринулся в лунный свет, на встречу с безликой участью.

5

...дальнейшие события он помнил плохо. И вовсе не потому, что перебрал, что хмель застил глаза!
- пять маленьких чарок, разве это много для цветущего молодчика?! Просто иной хмель воцарился в Мотоеси, хмель свободы, хмель бесшабашного гулянья, хмель похождений вкупе с приятелем малознакомым, но оттого еще более милым душе. Такое с ним случилось впервые: всю жизнь он провел в труппе, рядом с отцом, рано умершую мать помнил плохо... эх, стоит ли сейчас туманить счастье воспоминаниями?

Гуляем!

Всплывало из развеселого дурмана: вот они с Сугатой в харчевне, и не в простой, а дорогой, для гостей с тугой мошной; сидят за столом, спорят кому платить? Оба при деньгах, только богатырь и слышать не хочет, за нож хватается: если друг не уступит, готов "нутро людям показать", вспороть брюшину от бока до бока, даром что не самурай! А вокруг певички вьются, совсем молоденькие, лет тринадцати, не больше: нижнее платье багрянцем светится, поверх белое косодэ накинуто, расшито драгоценной мишурой, за поясом из трехцветных нитей кинжальчик в лаковых ножнах и шкатулочка. Пляшут, щебечут, поют любовные песенки, а волосы расчесаны на средний пробор и завиты в букли на висках, будто у юнцов-мальчишек.

И еще всплывало: "Вульгарность?!
- хохочет Сугата, сотрясая стены хохотом.
- Грубость?! Эх, молодой ты мой господин, не видел ты истинной вульгарности! Идем!.. Ну идем, поглядим!.." Они куда-то идут, какими-то переулками, кривыми и грязными, снег скрипит под ногами, и вот: Сугата расталкивает толпу человек в пять. "Смотри, молодой господин!" На снегу, еле различимая в ночной темноте, - женщина. Совершенно обнаженная; лежит, бесстыдно раскинув ноги. А в уши уже бубнят, объясняют: развлечение для бедных, у кого, окромя ломаного гроша за душой, одни вши имеются! Платишь медный мон, дают тебе зажженную лучинку, и, пока огонек теплится, можешь наклоняться, рассматривать, что заблагорассудится... нет, руками не трогать! Распустишь руки, "бык" их с плечами оторвет! Хочешь посмотреть, молодой господин?.. Другу господина Сугаты - даром... хочешь?!

И еще было: он на столе, над всеми, не в харчевне - в доме, в комнате с двуцветной картиной на стене: олениха наклонилась, пьет из ручья, а сама все косит глазом в сторону. Да, он на столе, в тишине, полной беззвучного восторга, его разрывает на части финальным монологом старца одержимого, "Парчовый барабан" смыкается вокруг, оглушительно гремит тем самым восторгом беззвучия... и все кажется: на лице маска, безликая маска, забытая сегодня дома в сундучке; маска без единой черты, без единой морщинки, и оттого каждый видит в ней то, что хочется, отражается, словно в зеркале... последние слова истекают последними каплями крови - тишина, тишина, тишина... кокон тишины в водовороте криков и приветствий.

И еще: темные глаза смотрят с мольбой, пряча в глубине немой вопрос. Веки прошиты нежнейшей строчкой вен, вздрагивают лепестками вишни... "Пошли лучше к дзеро!
- бормочет Сугата, толкаясь локтем в бок.
- К самым дорогим пошли, к тем, что в ранге тайфу!.. Пошли, я плачу!" Богатырь не любит новомодное словечко "гейша", он упрямо называет веселых девиц - дзеро, что во все времена значило... впрочем, Мотоеси безразлично, что значит сейчас любое из всех слов на свете. Глаза смотрят, спрашивают, значит, надо ответить. "Кого ты ждешь, красавица?" Глаза моргают, одинокая слезинка выкатывается из уголка и ползет вниз по набеленной щеке. "Вас, мой господин..." Наверное, дочь обедневшего торговца, или самурая-ронина, или сирота, принятая в чужой дом из милости... какая разница?! Да, такие девушки частенько, стесняясь официально принять на себя статус "дзеро", боясь наглости сводней, сами выходят на людные места - они готовы пойти с любым, кто по-доброму посмотрит на них... выпрашивать деньги они не умеют, но щедрый гость сам все понимает...

Мотоеси все понимает.

- Где ты живешь?
- спрашивает он.

- Рядом... вниз, к реке, и направо. Господин пойдет?..

- Да. Господин пойдет.

Рядом Сугата разговаривает с лохматым карликом. Карлик кивает: конечно, Сугата-сан, все понял! Проводить молодого господина и, если какой негодяй осмелится, разъяснить... Ясное дело, кто же тронет человека, находящегося под покровительством самого Маленького Цуто?! Не извольте беспокоиться, идите себе к девочкам, я позабочусь... Деньги?! Конечно, конечно, куплю все, что надо, себе не больше десятины... Пятую часть?! Век за вас всех будд и бодисаттв молить буду, Сугата-сан, язык в порошок сотру, лоб о половицы расколочу... да, да, уже умолкаю, уже бегу...

Мотоеси с девушкой идут вниз, к реке и направо. Следом тащится карлик, обеими руками скребя свою шевелюру. Карлик счастлив: оказать услугу Сугате-сан и его другу...

Карлик счастлив.

Мотоеси тоже счастлив.

Счастлива и девушка, что не мешает ей настороженно поглядывать по сторонам.