V. ХОККУ "НА ПОРОГЕ СТАРОСТИ РАЗМЫШЛЯЮ О ВЕЧНОМ"
Есть некий тайный смысл, Невыразимый словом, У чтения в сортире.
VI. УЛ. ГЕРОЕВ ЧУКОТКИ 26, КВ. 31, С ВЫХОДОМ НА БАЛКОН И В ЧАТ
"У всех этих "фэнтезийщиков" проблем с русским языком не возникает в литературе такого свойства он удивительно однообразен и бесцветен, это, фигурально выражаясь, язык для бедных. Отношение "массолита" к языку везде и всегда прагматически-функциональное, поэтому беллетристическое слово является носителем смысла, но не самим смыслом, не реальностью мистического порядка. Впрочем, "Влад Снегирь", "Н. Маржецкий", "Лидия Березка" - это вовсе не имена писателей, а торговые марки, потому и место им в одном ряду со "Smirnoff", "Adidas", "Pepsi" и "Tampax"..." Из статьи "О скрытых функциях языка"
- Убился! Насмерть убился! Ой, божечки!..
- Убился - то ладно. Давно пора. Стекло разбил, вражина...
- Теперь дуть будет...
- Милицию вызывайте!
- Скорую!..
- И пожарную!
- Пацаны! Щас пожарники приедут! Айда смотреть!
- Гав! Гав! Ва-а-аууу!
- Дик, фу! Вечно ты всякую гадость... На вопросы типа: "Самый умный, да?" и особенно: "Тебе что, больше всех надо?!" - я с детства любил отвечать утвердительно, огребая по шее за дурное любопытство. Наука не пошла впрок: каким я был, таким остался. Вот и сейчас, спросонья, бреду на балкон. Спасибо оттепели и моей лени: все собирался заклеить, от сквозняков, да как-то... Внизу, у подъезда - вавилонское столпотворение. Лает спаниель Дик, галдит пацанва, охают старушки, божьи одуванчики. Близ цистерны с минеральной водой народ машет канистрами, но отходить боится - очередь. Свалишь на минутку, а потом начнется: "Вы здесь не стояли! Клава, подтверди!" Ремонтных дел мастера из соседнего дома гурьбой вывалили на внеплановый перекур. Люди при деле: участвуют. Открываю створки окна. Высовываюсь по пояс. Холодно, но возвращаться за курткой лень. Шагах в четырех от двери подъезда, в эпицентре волненья народного, расплескав лужу, засыпан осколками стекла... Ясно. Бедолага-Горец в очередной раз решил оправдать прозвище. С какого же этажа ты выпал, красавец? Поклонник Ламберта ворочается, делает попытку встать, но остается на четвереньках. Спаниель, струной натянув поводок, лижет ему щетинистый подбородок. У собаки праздник, именины сердца: гулька хвоста сейчас оторвется от восторга. Тетя Вава, знатная сплетница-многостаночница, ахает в голос: - Живой! Живой, ракло!
- Вавка, дай рупь!
- уверенно подтверждает теткину догадку Горец. Остаться должен только один! Кажется, он снова готов к подвигам на ниве беспробудного алкоголизма.
- Ну, значит... значит, все путем!..
- бормочет котельщик, топчась рядом с пострадавшим.
- Он нечаянно! Ну, Горец, ну, падлюга... Окно подъезда на четвертом этаже вынесено напрочь. Топорщатся свежей щепой обломки рамы.
- Он, значит... Выйти хотел, - котельщик горой стоит за друга. Облегчиться... Горец соглашается, кивая на манер китайского болванчика: - Шишел-мышел, на хрен вышел! Был бы трезвый - ей-богу, убился бы. Хотя тоже не факт.
- А вы это... Чево это вы?! Бомж возводит очи горе, сетуя на человечество, - и видит меня. Тычу пальцем в выбитое окно. Через минуту он наконец соображает глянуть в указанном направлении. Долго смотрит. Очень долго. Словно эстет на Мону Лизу в подлиннике. После чего, хитрым акробатическим зигзагом, бухается на колени.
- Простите, люди! Люди! Виноваты мы с Михалычем, кругом виноваты! Починим! Век пива не видать!
- Только стекол у нас, значит...
- спешит вмешаться практичный котельщик.
- Нет у нас стекол. Ежели стекла, мы запросто...
- Запросто!
- истово кланяется Горец. Управдом Кликуша, Степан Макарович, ранее мрачно наблюдавший за сценой публичного покаяния, обводит взглядом жильцов: - Я уже посчитал: по трюльнику с квартиры выходит. Все равно чинить надо: зима... А за этими гавриками я лично прослежу. Ежели филонить станут... Кулак у Кликуши - зрелище не для слабонервных.
- В лучшем виде! Остаться должен только один!
- преданно кивает Горец. Надо будет трешку Кликуше отдать. Прямо сейчас накину куртку, спущусь и отдам. Иначе забуду. Почему я не спешу уйти с балкона?
- если самое интересное уже закончилось, и продолжились будни?! Стою, смотрю, ежась от холода. О чем думаешь, Снегирь?! Я никогда не напишу про них. Мещане, обыватели, бытовка, февральский переулок, лай собак (лохматый Тузик гадит у подъезда, и бабушка Анюта впопыхах уводит пса: не приведи Господь, увидит отставной майор Трофимов не оберешься криков, а убрать за Тузиком радикулит мешает...); мне не суметь увидеть эту жизнь, как ночью может видеть сны слепец, как дети видят небо, - всякий раз по-новому, в восторге, с интересом к трамваю, гастроному, муравью, дымящемуся летнему асфальту, мучительной капели в ноябре (балкон потек, и капли лупят в таз, подставленный внизу: зима, не медли!.. приди и заморозь...); нам кажется, что это серый цвет, дальтоники, мы сетуем, вздыхая, меняя суету на суету, сжимаем в кулачке тщету побега, горсть медяков, желая одного: купить хоть ненадолго новый мир, где будет солнце, звезды, смех и слезы, азарт погони, прелесть искушенья, друзья, враги, события, судьба... Вы ищете не там, где потеряли. О да, согласен, что под фонарем искать светлее, но монетка счастья упала из кармана не сейчас - вчера, позавчера, прошедшим летом, пять лет тому назад, давным-давно, и ваши фонари уныло светят, веля "Ищи!" - овчарке так велит ее хозяин. Нет, не напишу. Лишен таланта, скучен, не умею. Могу лишь обмануть. "В доспехе латном, один на сотню, с палашом в руке..." Или иначе: "Звездолет "Борец", закончив гипер-квантовый скачок, встал на орбите. Молодой десантник..." И будет мне почет. Тираж вскипит девятым валом, пеною обильной, с базара понесут мои творенья, и, надорвавшись, треснет Интернет от жарких писем: "Лапочка Снегирь! Не чаю уж дождаться продолженья великой эпопеи!" Я отвечу. Скажу, что продолженье скоро будет. Пишу для вас, любимых, дорогих... Я никогда не напишу "MI"про вас"D". Пожав плечами, ухожу с балкона.
* * *
Щелчок ключа в замке. Дерг, дерг... Ага, хрен там, я цепочку накинул. Рефлекторно. Потому что тормоз. Забыл, кто сегодня прийти должен. Про чат со мной, любимым, в последний момент вспомнил, а про самое важное... Вот, кстати, и чат завис. Вернее, не чат, а модем. Вовремя.
- Сейчас! Открываю! Не ломись! Модем - на прозвон. Ага, замигал, заверещал, болезный.
- Иду! Кто стучится в дверь моя? Видишь, дома нет никто! Это я, жена твоя... А и не жена зато!
- Привет, Настя. Давай сумку. Тяжелая?
- Привет, Снегирь. Осторожней, яйца! На углу купила. Она меня всегда по фамилии звала. Точней, по псевдониму. С самой первой нашей встречи. Когда я, распушив павлиний хвост (как же, белой акации цветы публикации! литератор!! круто!!! круче нас только эти, которые на углу продаются...) стал токовать на суку. Осторожно ставлю сумку на пол, делаю вид, что помогаю Насте снять пальто, а сам при этом лезу обниматься.
- Ох, Снегирь... Дай хоть раздеться. Впрочем, высвобождается она не сразу. Искоса поглядывая на меня, начинает стягивать сапоги.
- Что это у тебя пищит? Холодильник не закрыл?
- Это модем.
- Опять в сети, маньяк?
- On-line-интервью даю. В январе на сайте анонсировали. Извини, забыл предупредить. Часа полтора еще.
- Да ладно, ерунда. Тебе кофе сварить?
- Ну! Что б я без тебя делал?.. Настя уходит на кухню. Я вновь подсаживаюсь к компьютеру. Бедняга-модем ломится в сеть, печально и тихо стеная. Вечером на наших линиях коннект паршивый, все перегружено... Странно не то, что связь глючит, а то, что она изредка работает нормально! Наша АТС 1934-го года постройки, с нее разве что на Беломорканал звонить. Вот, опять сорвалось...
- Держи кофе.
- Угу. Мы познакомились шесть лет назад. Три месяца эйфории. Ходили в обнимку, целовались в метро; улыбались в ответ на осуждающие взгляды. Свадьба! Гулянка, дым коромыслом. Еще год все было хорошо. Чудесно! На последнюю трешку шли в кафе. А потом, когда мои книги "пошли" всерьез, когда появилась возможность жить на гонорары... Семейный уют лопнул. Ссоры на пустом месте, глупые обиды, обоюдные загулы "на сторону". Спустя два года мы развелись. Тихо, мирно, без скандалов. Через месяц я зашел к ней под каким-то пустячным предлогом. Остался на ночь. Лучшую ночь в моей непутевой жизни. "Я так соскучилась по тебе, Снегирь!" И лишь где-то далеко, на самом краешке сознания, - страх, что наутро... Вскоре Настя заглянула ко мне: забрать свой зонтик. Целую неделю забирала. Я пошел ее провожать и снова остался. В общем, так мы теперь и живем, третий год. Мелькаем туда-сюда. Наверное, скоро заведем ребенка. Здесь главное: ни в коем случае не расписываться снова! Штамп в паспорте для нас - хуже проклятия Властелина Черных Кактусов! Такая, значит, любовь... Ладно, как там со связью? Коннект? Есть коннект! Он сказал: "Поехали..."
...за моей спиной Настя полезла в шкаф. Я было испугался: станет наводить порядок, а это хуже керосина! Нет, раздумала. Вынула чехол с гитарой, извлекла инструмент. Недавно купил: у старенькой "Кремоны" треснул корпус, так я присмотрел дешевенькую "Реноме". Мои шесть аккордов все равно на чем брать, хоть на лыже. Так, для себя оттянуться... Тихий, изрядно фальшивый перебор. Голос у Настюхи не ахти, но слушать можно.
- Кому поет твоя свирель В промозглом ноябре? Вослед свободе и игре Мечты о конуре. И ты согласен умереть, Но перестать стареть.
Примерзли губы к тростнику Звучанье? Пытка?! И эхо шепчет старику: "Отбрось копыта..."
"Старого Пана" я написал прошлой осенью. В простеньком "ля-ля миноре". И никогда не слышал, чтобы Настя пыталась... Пение отвлекало, я сперва хотел попросить ее выйти, но раздумал. Сам не знаю, почему.
- Пан? Пропал?! Ночь слепа. Изо рта Сизый пар. Ветер волосы трепал, Успокаивал...
- Пусты осенние леса, Бесплодны небеса, Ты не собака, ты не псарь, Ты - битая лиса. Метелка дикого овса В курчавых волосах.
Ледком подернулась тоска вода в колодце. Набухла жилка у виска, коснись - прольется.
Хорошо, что я умею быстро печатать. Большинство моих коллег это делает медленно. А я быстро. Зато они пишут быстрее. Не все, но многие. Каждому - свое, как было написано над воротами Бухенвальда. Или я опять что-то путаю?
- Пан? Пропал?! Ночь слепа...
- Кому нужна твоя свирель, Когда умолк апрель, Когда последний лист сгорел На гибельном костре?! И ты согласен умереть, Но только бы скорей...
Идет нелепая зима в хрустальном платье. У божества - своя тюрьма, свое проклятье.
Скоро надо будет закругляться. Устал.
- Пан? Пропал?! Ночь слепа. Изо рта Сизый пар. Ветер волосы трепал, Успокаивал...
- Снегирь, а Снегирь... Я давно хотела тебя спросить... Чат разбегался, по экрану гурьбой бежали всякие "хаюшки", "чмоки", "покашки" и "удачи!". Я мотнул головой, параллельно выстукивая ответную дребедень. Дескать, спрашивай, раз давно.
- Только ты не обижайся, ладно?
- Ладно.
- Понимаешь, они ведь дураки. Обычные дураки, пустые как барабан, получившие возможность греметь на весь свет. Ты читал их вопросы? И свои ответы... Это позорище, Снегирь, птичка моя певчая. Тебе не стыдно? Я откинулся на спинку кресла. Она не понимает. Она никогда не поймет. То, что я сейчас сделаю, будет жестоко, но это единственный способ.
- Неправда, Настя. Они не дураки. Они - читатели. Умные, глупые, смешные, гордые... Всякие. Чи-та-тели. Люди, которые читают. Тот же биологический вид, что и читатели Толстого, Гессе, Бодлера... Не веришь?
- Не верю, Снегирь.
- Хорошо. Представь себе, что Лев Толстой жив. Что у него есть персональная страничка на сайте "Русская литература". Http://www.rus-litr.ru/tolstoy-leo/ И вот ты пишешь ему в гостевую книгу. Ты - умная, образованная, под завязку набитая аллюзиями, метафорами, эстетическим мироощущеньем и чувством слова. Садись, пиши. Только имей в виду: Интернет платный, и на долгие письма у тебя бабок не хватит! Когда я уступил ей место, Настя долго смотрела в экран. Минуту; может, больше. К концу молчания она начала шевелить губами. Словно ребенок. Пальцы, помедлив, легли на клавиши.
- Дорогой Лев Николаевич! Еще минуты две Настя всматривалась в написанное, медля продолжить. На лице любимой женщины писателя Снегиря отражалась сложная гамма чувств: так внезапно опрокидываешься в зеркало, впервые увидев по-настоящему морщины, мешки под глазами, сухие губы... Не выдержав паузы, она стерла привествие и начала заново: - Здравствуйте, господин граф!
- Ты еще "Ваша светлость!" напиши, - не удержался я.
- И про зеркало революции.
- Уважаемый писатель Лев Толстой!
- ей было трудно не ответить мне колкостью, но Настя (чудо?!) промолчала.
- Я очень люблю Ваш роман "Анна Каренина". А также "Войну и мир", "Воскресенье" и рассказы. На мой взгляд, это вершины русской словесности, в полной мере отразившие... Прекратив печатать, она опустила руки на колени. Резко отодвинула кресло от стола. Кажется, Настя была готова расплакаться.
- Ты прав, Снегирь, - чуть слышно прошелестел ответ.
- Они - читатели. А я - дура. Круглая. Извини, пожалуйста... Я обнял ее за плечи. Теплые, узкие плечи, обтянутые джемпером.
- Все, проехали. Твой любимчик Толстой терпеть не мог Шекспира. А Тургенев - Достоевского. Дразнил того килобайтщиком и шаромыжником. Дескать, потакает запросам низкого быдла. Зато и Толстой, и Тургенев обожали Жюль Верна. Представляешь, в гостевой книге: "Дарагой Жюль пеши больше я от тебя балдю. Твой фан Тургенев..."
VII. ОТСЕБЯТИНА: "ЛУЧШИЙ-ИЗ-ЛЮДЕЙ"
"Мы внимательно изучили ваши рассказы, выискивая самое лучшее. К сожалению, вынуждены огорчить отказом. В текстах должно быть поменьше жестоких и "кровожадных" сценок, а побольше добра, юмора, движений. Чтобы вам стали более понятны наши требования, сообщаем, что наш журнал рассчитан на среднего колхозника, среднего труженика. А теперь представьте, приехали вы в какой-нибудь колхозный клуб и читаете рассказ "Око за зуб". Написано, конечно, здорово, но реакцию зала можно отчетливо предсказать..." Из архива В. Снегиря
