Обед упорно сползал к трем часам пополудни. Второй автобус опаздывал, а лишать опоздавших кормежки оргкомитет счел несправедливым. Тем временем бар процветал. Кофе рекой, водка коромыслом, закуски кот наплакал. Ибо жрать - дело свинское; зато пить - удел великих! Памятуя гобойский рецепт, я заказал текилы и устроился в углу, подальше от иерихонских колонок. Рядом, в дыму и восторге, соткался изрядно поддатый Эльф. Один, без соавтора. Запустив длинный нос в мою рюмку, он гугукнул с одобрением, плотоядно сверкнул очками и возопил: - Гарсон, текилы! Я и опомниться не успел, как на нашем столике образовалась литровая бутыль "Саузы".
- Значит, угощаешь, - сделал странный вывод Эльф.
- Правильно делаешь, молоток. Ну что, за твою орденскую планку? На всякий случай я сначала выпил, и только потом поинтересовался: - Какую планку?
- Тебе что, Архипушка нифига не рассказал?
- Эльф вытаращился на меня сквозь очки, сразу сделавшись похож на осьминога в аквариуме.
- Какой Архипушка? Антип Венецианович?
- Да врет он, Шаляпин! Тип Антип... Архип он, понял! Архип Васильич. Так он тебе не?..
- Чего - не?
- Ладно, проехали! Значит, еще скажет. Ну, тогда за...
- За фантастику!
- напротив плюхается знаменитый фэн Распашонка, дружбан и собутыльник всего прогрессивного человечества, мигом наполняя свой стакан дармовой текилой. Мы с Эльфом едва успеваем поддержать инициативу. Хорошо пошла - за фантастику! Экий, однако, темп взяли...
- Слышь, Снегирь, мы тут... Дальнейший монолог Эльфа тонет в музыкальном армагеддоне. Развожу руками: не слышу, мол.
- Туда бы гранату кинуть!
- вопит Эльф, с трудом перекрывая какофонию.
- Ура! Гранату!
- подогретый Распашонка лезет за пазуху и извлекает картонный цилиндр, сплошь в аляповатых иероглифах. Из торца цилиндра зловеще торчит кусок бикфордова шнура. Очки Эльфа опасно загораются: - Распашонка! Отец родной!
- Эльф, прекрати! Пожар устроишь!
- Не устрою!
- Обожжешь народ!
- Не обожгу! Я уже такую запук... запус-с-скал!
- Нас повяжут! Смотри, менты вошли!
- Нас не повяжут! Нас не догонят! За нашу бывшую Родину! Мэйнстрим must die! Слава киберпанку! На последнем выкрике Эльфу наконец удается попасть отобранной у Распашонки сигаретой в кончик "бикфорда". Шнур вспыхивает, искря; Эльф привстает из-за стола ("Велика Россия, а отступать некуда!.."), картинно размахивается... Вспышка. Фонтан сиреневого пламени. Вся стойка в дыму. Треск, грохот, по залу скачут палые августовские звезды. Отчаянный визг женщин. И - нестройное пьяное "ура!" отовсюду. Наш народ непобедим! Хоть атомную боеголовку в баре взорви: выживут, возрадуются и выпьют по поводу! ...тишина. Трещат по углам, догорая, остатки заряда. Туман порохового дыма красит бар синькой. Не сразу до меня доходит: Эльф добился своего, укротив музыку. За что и страдает: трое в форме крутят ему руки, тычут мордой в стол, прямо в недопитую рюмку.
- Козлы! Пустите!
- Сопротивление при задержании!
- Да вы знаете, кто я?! Я гений словесности! У меня соавтор - мент! Полковник! Врет, гений. Частично. Петров, который Сидоров, действительно мент. Но майор. В Куряжской колонии малолеток строил.
- Он вас всех! С дерьмом! По стойке "смирно"! Отпустили! Быстро!
- Хулиганство в общественном месте...
- А-а-а! Больно же! Козлы! Сатрапы!...
- ...в нетрезвом виде. Нарушение правил противопожарной безопасности. И оскорбление при исполнении. Будем составлять протокол. Черт, кажется, Эльф влип серьезно. Надо выручать.
- Старшой, давай без протокола? Никто не пострадал, имущество цело. С барменом мы сами договоримся. А его соавтор на самом деле ваш коллега... Старший сержант подозрительно оборачивается: это еще, мол, что за птица? Распашонка, друг ситный, спешит на подмогу: - Точно! Ихний соавтор - майар... тьфу, майор. Вы ему пенделя дайте и отпустите, он больше не будет. Давайте лучше выпьем! За нашу родную милицию!
- Где ваш соавтор? На протоколе сержант больше не настаивает. Полдела сделано.
- В номере. Да пустите же! Больно! Сержант делает знак. Двое держащих Эльфа слегка ослабляют хватку.
- В каком номере?
- В восемьсот четырнадцатом.
- Хорошо. Пошли разбираться. Эльфа поднимают на ноги, я сую бармену "отступного" (хвала Гобою!), ушлый Распашонка прихватывает со стола текилу, не забыв и свой стакан (только сейчас замечаю, что стакан с подстаканником; небось, в поезде спер!) - и мы движемся к лифту. Пятый этаж. Шестой. Восьмой. Ключ в руках гения никак не хочет попадать в замочную скважину. Менты скептически наблюдают за мучениями дебошира, и я вынужден прийти на помощь. Да, хоромы не царские. Обычный двухместный номер. На полу батарея пустых бутылок из-под пива, в пепельнице - окурки. На кровати в углу дрыхнет майор Петров. Успев набраться до подвигов соавтора.
- Петров, спасай!
- блажит Эльф.
- Меня повязали! Дело шьют! Скажи им... Да проснись же, зараза! С трудом открыв правый глаз, Петров пытается сфокусировать зрение. Люди в форме... любимый соавтор... свидетели...
- Попался, сука!
- удовлетворенно констатирует бывший майор и переворачивается на другой бок. Эльф воет, Петров спит, а мы с Распашонкой давимся в углу от смеха. Глядя на наш балаган, сержант хрюкает, закусывает губу и долго молчит, синея. Потом обреченно машет рукой: "Что с них возьмешь, с "MI"писателей"D"?!" и наряд покидает номер. Тогда мы начинаем ржать в голос. Петров вновь открывает один глаз, на этот раз левый. Тяжелый, похмельный взгляд упирается мне в живот.
- И ты попался, сука, - трезво говорит он.
- П-понял? Киваю. Дескать, понял.
Текилу мы допили прямо здесь. При участии Петрова, молчаливого и скучного.
- Повезло Эльфу, - хвастался Распашонка.
- Это я их... если б не я... Позже был обед, и за обедом мы добавили. А ближе к четырем я доплелся до своего 214-го и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Надо поспать. Надо. До открытия еще далеко...
Х. ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ "ИЖЕ С НИМИ"
"И в моем дому завелось такое..." М. Цветаева
Вначале было Слово. А тираж Явился позже. Но - до Гуттенберга. Ведь лозунг размножаться и плодиться Был вывешен для всех. Для всех живых, А значит, и для слов. Мой милый друг, Взращенный на мейнстриме и портвейне, Бунтарь кухонный, тот, который в шляпе, С огнем во взгляде, с кукишем в кармане, Давай отделим зерна от плевел, Козлищ от агнцев, быдло от эстетов, Своих от несвоих, а тех и этих Отделим от условно-посторонних, Которым безусловно воспрещен Вход в наш Эдем, где яблоки доступны Любому, кто марал чело моралью, Поскольку Зло с Добром есмь парадигма, Влекущая лишь люмпен-маргиналов... О чем бишь я? Ах да, о тиражах.
XI. ОТСЕБЯТИНА: "ЛУЧШИЙ-ИЗ-ЛЮДЕЙ"
"Фантастика ныне входит в первую тройку наиболее издаваемых жанров. Порадуемся, уважаемые читатели! Порадуемся - и вспомним, что на наших просторах пишут и более-менее регулярно издаются, по оптимальным подсчетам, шесть десятков авторов-фантастов. Много?! По-моему, крайне мало - на столько-то миллионов читателей! Итак, два взвода держат фронт - и держат его хорошо." Из послесловия к первому изданию "Имперцев"
- Сри минангкаб! Тысячекратно нюхая пыль из-под сандалий вашего превосходительства, о сри минангкаб доблестной Тугрии, осмелюсь высказать, трижды воззвав...
- Короче, пальцем деланный!
- Здесь еще один!
- Лазутчик?
- В недоумении молю Лобастую Форель просветить сущеглупого...
- Короче! Удавлю!
- Он голый, сри минангкаб!
- Голый? Странно... Ладно, тащите его к остальным. Меня сноровисто вздернули на ноги и поволокли куда-то. Сизый с похмелья рассвет лился меж холмов, копясь в ложбине озерцами тумана, одуряюще пахли полевые вертухайчики, топорщились алые стручки дикого перечня, и в кустах лже-носорожника стрекотали навзрыд влюбленные жужелицы. Было зябко, но не слишком. Носильщики сопели без особого дружелюбия, я для интереса согнул колени, мешком обвиснув в чужих руках, и вскоре поплатился за наглость, резкий толчок, и Влад Снегирь, доверху набитый гениальностью, летит головой вперед, сшибая с ног мягкого, взвизгнувшего от боли невидимку.
- Цыц, вне утробы зачатые!.. Подо мной зашевелились. Вглядевшись, я обнаружил, что лежу голышом на милейшей девице, опрокинутой моим появлением на спину, и с удовольствием пялюсь в румяное личико. Внешность красотки слегка портил нос, длинноватый по отношению к мировым стандартам, но при прочих несомненных достоинствах, явственно ощутимых, нос даже придавал барышне некую пикантность, отчего спящий слегка восстал (если, конечно, вы понимаете, о чем я!).
- М-м-м, - дружелюбно сказал я.
- Хмэ-э-э... А? Твердая ладонь мазнула по холке. Тайный доброхот, спаситель прелестных мамзелей, явно пытался ухватить злодея за шиворот, в чем не преуспел за отсутствием последнего. Вторая попытка удалась лучше: вцепившись в плечи, меня сняли, оттащили и посадили в лужу - остывать. Через минуту девица также подошла ближе, но ложиться по-новой и раскрывать объятия не спешила.
- Эти камнеглазые забрали вашу одежду?
- спросила она, глядя мне прямо в лицо, ибо потупить взор девице мешала скромность.
- Проклятые тугрики! Вы нуждаетесь в защите, добрый аскет? Я тупо смотрел на Носатую Аю. Мой собственный персонаж собственной персоной (извиняюсь за отъявленную тавтологию!) сидел на корточках, пылая заботой о "добром аскете", - впрочем, "Рука Щита" донкихотствовала по отношению ко всем угнетенным, - плод воспаленной фантазии В. Снегиря с сочувствием моргал, роняя скупую девичью слезу, а мне хотелось провалиться сквозь землю. Или хотя бы заполучить штаны. О, моя каморка в храме Кривой Тетушки! О, мои портки с безрукавкой! О-о-о! Где вы сейчас? Тоскуете ли по вашему хозяину?! Дангопея от Ла-Ланга в тыще километров...
- М-м-мы, - задумчиво булькнуло в горле.
- Ках-х-х...
- Бут, он, наверное, немой! Или заика, как Мозгач! Бедняжка!
- Сама ты заика, - обиделся я.
- Хочешь автограф?! Знакомая ладонь ухватила мое ухо. Свернула в трубочку, дернула.
- Ай! Больно!
- Будешь оскорблять Аю, - Бут-Бутан, Куриный Лев, грозно вышел вперед, подбоченясь, - оторву напрочь. И заставлю съесть. Не посмотрю, что аскет. Понял? Что-то в его интонациях было от Петрова. Я начал размышлять, что именно, но почти сразу прекратил. Лишь сейчас стало ясно, отчетливо и однозначно, насколько смешно выглядит мой герой, пытаясь кому-то угрожать. Пусть даже мне, неуклюжему демиургу, задумавшему и воплотившему это ходячее противоречие тела и духа; не говоря о более драчливых оппонентах. Тощий, взъерошенный, из рукавов торчат костлявые запястья; глубоко запавшие глаза пылают страстным огнем, - так глядит фокстерьер Чапа, пес соседа с пятого этажа, самозабвенно облаивая ротвейлеров и стаффордширов. Солдат в кожаной куртке шагнул из тумана: - Пр-рекратить базар! Ишь, лазутчики... Рядом чавкнуло. Со всхлипом, с душевным чмоканьем трясины, заглатывающей жертву. Я и глазом моргнуть не успел, как массивный Петров, не ко сну будь помянут, образовался между нами и солдатом. Тугрик попятился, вскидывая копье: зрелище было не для слабонервных. Петров, в чем мать родила, деловито огляделся, нимало не смущаясь похабным видом себя-любимого. Потянул носом, чихнул.
- Какой козел?..
- мрачно спросил отставной майор. После чего увидел меня, и во взгляде Петрова ясно отразилось: "А-а... вот какой..." - Сри минангкаб! С тщанием вылизывая колесницу господина, имею возвестить, в недомыслии расстилаясь...
- Короче, наружу вывернутый!
- Здесь новый! Жирный...
- Тоже лазутчик?
- Столбенея и беленясь, умишком скорбным не в силах постичь...
- Короче! Загрызу! Чмокнуло сбоку. Чавкнуло поодаль. Всхлипнуло ближе к его превосходительству. Булькнуло у костров дозорных, хлопнуло за спиной солдата. Ложбина стала напоминать финскую баню: нагишом, хихикая, вопя, тряся телесами и визжа от прохлады, вокруг начали возникать старые знакомые. Требовал немедленно добавить Распашонка. Эльф искал Петрова, алкая мести. Обживал укромный кустик страдалец Шекель-Рубель. Славка Неклюев тащил за руку спокойную, как крокодил, Березку, - Лидка, идол фэнтези-феминисток, в костюме Евы оказалась вполне съедобной!
- чего-то требуя от Петрова. Майор отгавкивался.
- Снегирь, паскуда!
- донеслось до меня.
- Его работа!
- Какой круг?!
- Похоже, третий! Я думал, он с Гобоем договор подмахнул...
- Дрянь текст, - равнодушно заметила Березка, ловя мой восхищенный взгляд и поворачиваясь спиной, для лучшего обзора.
- Проходняк. Снегирь, ты в тираж вышел? Ответить я не успел. От костров к нам бежали солдаты, размахивая оружием, сри минангкаб гнусаво блажил: "Взять этих! Которые!..", а ближайший вояка, тот самый велеречивый придурок, с перепугу ткнул в Березку копьем. Фыркнув, Лидка увернулась с прытью, несообразной для дамочки средних лет, образ жизни сидячий, любимый вид спорта - ориентирование по запаху. Второй раз ударить вояке помешали: Петров, отодвинув копье, пнул Лидкиного обидчика в "роковое место". После чего набрал полную грудь воздуха.
- Мочи ментов!
- огласил ложбину рык майора Сидорова, столь памятный младым уркам Куряжской колонии, славнейшей меж пенитенциарными учрежденьями страны. Правда, в Куряже майор-воспитатель вряд ли призывал к таким противуправным действиям.
- Мочи!
- Душу выну!
- Сри минангкаб! Их много!..
- Сыны Тугрии! Плечом к...
- Их очень много!
- Мочи! Чмокало. Чавкало. Булькало. Человек тридцать критиков, литераторов, фэнов, редакторов, художников-иллюстраторов и прочих воинственно настроенных полиграфистов сцепились с передовым дозором тугриков. Голые черти, неуменье искупавшие задором, а страх - убежденностью, что во сне ничего плохого случиться не может, они кидались на копья, сбивая врага с ног, колотя головой о камни, упоенно вгрызаясь в шеи и конечности. Танком пер майор Петров, животом прикрывая осатаневшую Березку, Неклюев являл миру чудеса жизнеспособности, забывший о поносе Шекель-Рубель вселял страх. Юркий Эльф вертелся в гуще событий, ужасный в пламенеющих очках, и даже я, поддавшись общему азарту, сунул кому-то в челюсть. Кажется, Петрову, но он не заметил. Дважды, сталкиваясь в суматохе с Лидкой, я слышал, как она язвительно бросала: "Творила!" Думаю, в данном контексте это было именем существительным, и именовало совершенно конкретное существо. Но я не обижался, тем более что в хриплом голосе Березки крылся даже слабый намек на уважение. Битва кипела забытым на огне чайником, друзья-коллеги, погибшие от копий, вспыхивали бенгальскими огнями, расплескивая туман, искры катились по траве, трепетали в воздухе, "сыны Тугрии" пятились, взывая к Лобастой Форели, а вокруг чмокало, булькало, чавкало...
- Мужики! Лидку... эти гады Березку... Мочи!
- Мочи-и-и-и-и!!! Ко мне прорвался Бут-Бутан. Лицо Куриного Льва пылало вдохновеньем пророка: - Бей! Бей их! Макай!
- слегка перепутав боевой клич, малыш захлебывался восторгом.
- Я знаю! Знаю, кто ты! Ты - Лучший-из-Людей! Его дух! Я... мы будем таким, как ты! Тобой! Целым! Мы... Аю, гордись, - он упал на тебя!.. Красный от смущенья и куража, я смотрел вослед бегущим тугрикам. Чуя приход "пшика".
