Все так слезой и умылись, а Гро встал и ушел, и приза не взял, а после пропал у него голос. Мыкался, бедняга, и по скитам ходил, и ночами в места темные лазил, вернуть голос, а там хоть дождь не иди… И вернул, только молчит все больше, когда не поет. Знающие люди говорили — проклятый он, и нет ему смерти, ни первой, ни последней, пока петь может. Вот тогда-то они с Веромом и сошлись… А ты лей его хватаешь, Слюнь обсосанный…
— Сам ты, — начал было вспухать притихший Слюнь, но осекся, глядя на приближающегося незнакомца в широкой накидке с капюшоном. Удав, не оборачиваясь, пододвинул ногой увесистую кирку и огляделся вокруг.
— Острой лопаты, — кинул незнакомец. — Где хозяин, мужики?
— Который? — заикнулся было Слюнь, глянул на одобрительно кивнувшего Удава и уже уверенно закончил: — Мы сами себе хозяева.
— Который? — протянул незнакомец. — Как его, Вером, что ли?…
— Занят, — бросил Удав.
— Занят, значит, — улыбнулся гость. — Ну ничего, подождем, разговор есть к Его Занятости…
Удав поглядел на провал, где часом ранее скрылся Арельо, и ничего не ответил.
ЛИСТ ДЕВЯТЫЙ
Он был героем, я — бродягой,
Он — полубог, я — полузверь,
Но с одинаковой отвагой
Стучим мы в замкнутую дверь.
…Когда я очнулся, было два часа ночи. Я лежал на диване в крайне неудобной позе; шея затекла и болела. Голова немного кружилась, и во всем теле была ленивая гулкая слабость, как после высокой температуры. И это еще называется «с меньшей затратой энергии»! Экстрасенс чертов, знахарь доморощенный!..
Я с усилием сел. Генриха Константиновича в комнате не было, а на столе у дивана лежала записка, в отличие от меня, устроившаяся вполне комфортабельно и явно гордящаяся аккуратным, почти каллиграфическим почерком:
«Молодой человек, после сеанса вы соблаговолили уснуть, и я не стал вмешиваться в ваши отношения с Морфеем. Дверь я запер, спите спокойно, дорогой товарищ. После сеанса вы можете себя неважно чувствовать — поначалу такое бывает, потом организм адаптируется и привыкнет. Зайду завтра вечером, если вы захотите — проведем еще один сеанс.
Ночь я проспал, как убитый — и наутро самочувствие действительно улучшилось. Я пошел бриться, проклиная свою нежную, как у мамы, кожу — стоит на тренировке почесать вспотевшее тело, как потом три дня все интересуются девочкой с кошачьим характером или наоборот. Вот и сейчас, вся шея исцарапана, и воистину «мучение адово», да еще «Спутником» недельной давности!..
На работе все время клонило в сон, и я чуть не перепутал кассеты во время выдачи, но вовремя заметил. Раньше со мной такого не случалось. Надо будет сегодня воздержаться от сеанса. Хотя в этих «выходах в астрал» есть нечто такое… притягательное, что ли? Как наркотик. Попробовал — и тянет продолжать. Ладно, посмотрим…
15 мая. Только что звонил Серый. Нашу бывшую одноклассницу Таню Пилипчук нашли мертвой возле дома. Как раз после того дня рождения. Говорят, сердечный приступ. Это в двадцать семь лет… А у нее дочка, муж-кандидат… Надо будет на похороны съездить, неудобно. Куплю гвоздик каких и…
…За дверью была Бездна, и Бездна была — живая!
Мириады глаз — распахнутых, жаждущих, зовущих; беззвучный крик плавился, распадался в подмигивающей бесконечности, и пена ресниц дрожала на горящем, накатывающемся валу тянущихся зрачков. «Ты — наш!» — смеялась бесконечность, — «Ты — мой! Мой…» — взывал каждый взгляд, — «Ты, ты, ты — дай…»
В последнее мгновенье Арельо Вером откачнулся от края пропасти и всем телом навалился на горячий камень двери, поддавшейся на удивление легко. Он стоял, отрешенно глядя в слюдяные блестки пористого, бурого сланца; дрожь, глухая дрожь медленно затихала в глубине его естества, и безумие сворачивалось в клубок под набрякшими веками.
— Теперь я понимаю, — пробормотал Вером. — Бедняга Су… Они не успели взять его тело, но разум… Разума он лишился.
Шлепанье бегущих ног растоптало тишину подземелий, и спустя некоторое время из-за поворота вылетел спешащий Гро. Лей звонко хлопал его по бедру, и свежий рубец кровоточил на испачканном, искаженном отчаянием лице. Увидя Арельо, он замедлил шаги и вскинул растопыренную ладонь, тыча ею вверх.
— Этого следовало бы ожидать, — покачал головой Вером. — Что Слюнь?
Гро ударил ладонью по ляжке.
— Удрал, паскуда! — скривился Вером. — А Удав? Что с Вяленым?
Гро молча отвернулся.
— Как же ты так, трехпалый?… — прошептал Вером, бессмысленно потирая запястья. — Как же ты так… Пошли, Грольн, пошли… Наверх. Поминать…
Тяжкий рокот прокатился под сводами, и потолок галереи осел сплошной стеной каменных глыб. Кошачьей судорогой Гро бросил тело к Верому, и крайняя плита застыла локтях в трех от каблука его замшевого сапога.
Факелы дрогнули и погасли. Некоторое время царила полная тишина, только слышно было, как где-то с шелестом осыпается песок.
Вером наклонился, подобрал упавший факел, ища кремень, который всегда носил с собой; и застыл с согнутой спиной, не смея повернуться.
Шелест. Шелест осыпающегося песка.
— Не надо. Здесь и так светло. Здравствуй, человек Вером.
Арельо выпрямился и разжал пальцы. Факел вновь упал, и Гро уселся на песок у ног Верома, перебирая струны своего лея.
— Здравствуй, сотник.
— Я забыл, что это такое. Ты боишься, человек Вером?
— Нет. А ты?
— Я забыл, что это такое. Пора рассчитываться, человек Вером. Это мы призвали тебя в Сай-Кхон.
— Зачем ты разговариваешь с ним? — вмешалась женщина.
— Замолчи, Третья. Я хочу понять, почему мы выбрали именно его. У нас много времени.
— Время… Я забыла, что это такое, — сказала женщина.
Арельо огляделся. Они стояли в образовавшемся круглом зале с низким, провисающим потолком, и в конце зала, за спиной Верома, была — Дверь. Слюдяные блестки пористого сланца.
— Там, наверху, твой враг, — бросил Вером пробный шар. — Ангмар.
— Враг? — даже тени усмешки не было в пыльном голосе. — Мой?… Третья склонилась над ним. Тебя это радует, человек Вером?
— Да.
Лицо Арельо Верома изменилось, изменилось неуловимо и страшно.
— Да, меня это радует. Ты хороший мальчик, сотник. Был. И ты хороший Верхний. Стал. Играй, Грольн. Играй Слово Последних.
— Да, — кивнул Гро, вскидывая лей.
— Да, — сбитые пальцы тронули струны, и рубец на лбу налился теплой краснотой.
— Да, Сарт, — сказал Грольн Льняной голос, проклятый певец запретного.
«С-а-а-а-р-т!..» — простонала бесконечность за дверью; «Сарт» — хрустнули суставы глыб завала; — «С-с-ссарт…» — и семь бесцветных неподвижных призраков встали у попятившейся в испуге стены галереи. Все Верхние были в сборе.
Мужчина и женщина отшатнулись назад, и властная ладонь исторгаемой леем мелодии толкнула их в грудь, отбрасывая, сдавливая, ставя на колени; Грольн выгибался над кричащими струнами, и силуэт стоящего над ним тек неуловимыми, зыбкими волнами — потертый камзол зеленого бархата, господин Арельо? — о, господин Арельо — это… кривая двусмысленная усмешка, деньги вперед, звякнувший мешок и мертвая хватка усталого бродяги, я мог бы сделать это силой, обида, обида и агатовый летящий плащ с тускло отливающей застежкой, и хмурый бесстрастный профиль в решетке древнего горбатого шлема с крыльями у налобника, шлема? — дурацкого рыжего колпака с бубенчиками, с выглядывающей жиденькой косичкой, пегим хвостиком, я больше не люблю шутить, Отец, не люблю!.. — юродивый, нищий, Полудурок, — Сарт…
— Пусть вершится предначертанное!..
Волны Слова катились, захлестывая дрожащую пещеру, сгибая к земле коленопреклоненные фигуры, превращая в статуи колеблющиеся тени Верхних, внезапным просветлением врываясь в мятущийся мозг безумного Су — бывшего салара Бьорна-Су, бывшего веселого маленького Би, бывшего блаженного Су — настигшего, наконец, того, за кем шел он годы и годы, и кого не мог он теперь, не имел сил, да и не хотел останавливать; и круги расходились по качающемуся, рушащемуся залу Сай-Кхона, круги от падающего камнем Слова Последних……И плыли они без конца, без конца,
Дверь раскололась — и Вечность засмеялась им в лицо…
Эпилог
Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой
И с низменным злом,
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.
Свежая вечерняя сырость сквозила в дыхании заката, мягкая детская сырость с привкусом дыма, молока, листвы одинокого дерева с бугристой корой и причудливо изломанными ветками; и редкие капли уже зашептались в оживших листьях. Дерево… Как зовут тебя, дерево? Человек подошел и обнял теплый ствол, прижавшись щекой к шершавой коре.
— Я человек, Сарт?
— Да, Эри. Человек.
— Тогда ты можешь объяснить все это по-человечески?…
Назойливое насекомое шуршало у самого лица, крохотный упрямый странник, с подрагивающими чуткими усиками. Сколько стоит твое существование, Живущий?
— У варка нет тени, Сарт — ты, ты был моей тенью, ты вел меня по немыслимому лабиринту моей жизни… Зачем?
— Мне нужен был Живущий в последний раз. Наш мир обречен, Эри. Что ждет в нем человека — человека, щедро разбрасывающего смерти ценой в один браслет, что ждет его в конце, в тупике? Пустота, Эри, гнилье — или возможность стать Не-Живущим. Хотя правильнее было бы сказать — Не-Мертвым… Что ждет в нашем мире варка? — судорожно мечущегося в поисках крови, круг за кругом, всю свою бестолковую вечность: салары, Знаки, казни за родство, нижние, Верхние, пустота, сын мой, пустота и гнилье — та же пустота и то же гнилье, да еще, к несчастью, вечное!.. Мне нужен был Живущий в последний раз, ценящий жизнь, как никто иной, мне нужен был ты — чтобы открыть Дверь.
— И для этого ты протащил меня мордой по всей щебенке, какая нашлась — от Калорры до Сай-Кхона?!.
Сарт покачал головой.
— Нет. Я не тащил тебя, я лишь помогал идти по предназначенным кругам, и первым из них был круг Одиночества. Ты вступил в него, выйдя из матери. Одинок среди сверстников, в казарме, в борделе, — ты встретил Лаик — и вошел в круг Потерь. Отныне сотнику Джессике цу Эрль было что терять — и он терял; женщину, веру, друзей — и готов был потерять жизнь. Только жизнь стоила тебе слишком дорого, и, всаживая лопату в могильный холм, подставляя горло под поцелуи Лаик, ты добровольно вступил в круг Предательства, уходом к варкам предавая людей, и предавая варков нарушением Закона.
— С тобой трудно спорить, Сарт.
Ветер. Ветер и небо. Чужой ветер, чужое небо…
— Трудно спорить. Наверное, это потому, что ты прав.
Ветер.
— Да. Я прав. И варк Эри был прав, войдя в круг Выбора, где рвали его на части умирающая правда человека и рождающаяся правда варка, — в грязи рождающаяся, в крови, и самим рождением своим неизбежно вводящая в круг Крови. Пряный круг — кровь, Эри, вкус ее, запах, сладкий страшный запах! — и сладкие, страшные метания истерзанного существа в поисках третьей дороги, выхода, в жгучем кругу Поиска; разорванного ножом, вошедшим в грудь старого Шора, и Словом, Словом Последних, найденным и бессильным. Ложь, всюду ложь — и круг Лжи встретил обманувшихся; ты лгал, Эри — лгал Верхним своим покаянием, лгал мне, любой ценой прорываясь в Верхние, и ложь твоя стоила существований Третьему и Седьмому, ушедшим в Бездну Голодных глаз, чтобы вы могли занять опустевшие места; и, наконец, ты лгал самому себе, зная в глубине сердца, что никогда — никогда не согласится Верхний варк стать человеком, и нет среди Живущих способного заставить его!..
— Дождь, Сарт.
Сарт запрокинул лицо, и ласковые влажные руки тронули его разгладившийся лоб, звякнули бубенчиками колпака, взбили фонтанчики пыли под ногами.
— Да, дождь.
— Мокрый… Это незнакомец, Сарт. Совсем другой дождь сидел на подоконнике, когда Молодой стучался в мою дверь, и я оттаскивал рычащего Чарму.
— Да, Эри. Мы открыли Дверь. Слово Последних, Эри, Последних, а не последнего — одиночество, потери, предательство, выбор, кровь, поиск, ложь; путь Живущего в последний раз, путь ночного варка, путь Верхнего, и Слово замкнуло последний браслет.
Ты спаситель, человек Эри, спаситель, открывший Верхним дорогу через Бездну и впустивший их в рай, рай для варков — мир, где все живут в последний раз; и ты, человек Эри, и спутница твоя, вы проживете здесь свои жизни и умрете. Навсегда. Ты вошел в новый круг.
— Дождь, Сарт… Мир вокруг нас молод, и одна жизнь — это так мало; но Слова, Отец, Слова и Знаки, и, может быть, Вечным не долго осталось ждать изгнания из озверевшего рая. Я знаю, Сарт.
— Да. Ты знаешь. Девять ночей Верхние искали тебя, и ждала Лаик — я не ждал и не искал. Ты знаешь. И рай скоро озвереет. Девять выпавших ночей, девять желтеющих листков с дерева будущего… Возможно, и наш мир был молод, и люди в нем не сразу научились считать браслеты.
— Мы умрем, Сарт. Скажи мне, что — там?
— Я никогда еще не умирал, Эри. И я очень надеюсь, что когда-нибудь вы вернетесь, вернетесь через Бездну и ответите старому глупому Сарту на этот вопрос. Иначе… Я очень надеюсь, Эри.
— Дождь, Сарт…
— Дождь.
А упрямый маленький муравей все полз и полз по мокрому стволу сосны — круг за кругом, черный блестящий странник, живущий в последний раз…
Генри Лайон Олди
Кино до гроба и…
«Выройте мне могилу, длинную и узкую,
Гроб мне крепкий сделайте, чистый и уютный…»
Младший инспектор 4-го отделения полиции Джаффар Харири вышел из кабинета шефа изрядно побледневшим. Волосы его стояли дыбом. Этот факт, принимая во внимание природную смуглость лица Джаффара и жесткую курчавость волос — этот факт настолько изумил секретаршу Пэгги, что она на 22 секунды прекратила макияж левого глаза и вопросительно взглянула на инспектора уже накрашенным правым. В ответ Джаффар выразительно потряс кулаком, в котором была зажата тонкая папка, и не менее выразительно изобразил процедуру употребления данной папки, если бы…
Суть дела заключалась в следующем.
В павильоне киностудии «Триллер Филм Инкорпорейтед» был убит ассистент оператора Джейк Грейв. Его обнаружил заявившийся на студию налоговый инспектор. В задний проход Грейва был вбит деревянный колышек примерно пятнадцати дюймов длиной, дерево мягкое, волокнистое, предположительно липа или осина. Поскольку убийство произошло во время съемок сериала «Любовницы графа Дракулы» — убийце нельзя было отказать в чувстве юмора. Правда, несколько своеобразном. После осмотра места происшествия, замеров и фотовспышек, труп также проявил чувство юмора и исчез. Шефу 4-го отделения юмор был чужд и именно поэтому дело было передано младшему инспектору Джаффару Харири.
…Свернув за вторым городским кладбищем, Джаффар подъехал к воротам киностудии. Левее чугунных створок торчала покосившаяся будка. Предположив в ней наличие сторожа, вахтера или кого-то еще из крупных представителей мелкой власти, инспектор вылез из машины и направился к этому чуду архитектуры.
— Инспектор Харири. Мне необходимо видеть директора студии, представился Джаффар черному окошечку. В недрах будки нечленораздельно булькнуло.
