Гелла: Ну вот Вашу проблему мирно и решили. J
Красотуля: Говорю сразу в прямом эфире — растение заберу с того же места, где я его отдавала. Время определите сами и сообщите.
Penelopa: Красочка, расслабься. Вариант забора ты предложила. Если человек сумел его получить, значит, сумеет и вернуть.
Красотуля: Как по мне, Марго вообще не стремится вернуть орху. Это такой способ развлечения — разборки. Человек отклонил первое предложение, выставив нелепое условие. На второе предложение — новая волна склочного вздора…
Гелла: Проблема яйца выединого не стоит. Решили бы всё мирным путём и разошлись.
Марго: Не все так просто.
Гелла: Если одна готова отдать а другая забрать, так в чём вопрос?
Красотуля: В нежелании пойти навстречу.
Гелла: Девочки, при всём уважении, я пыталась договориться в личке, без публичных перебранок….. но какие же все упертые…
— Не получается.
— Скромничаете, — возразил лысый. — Еще как получается.
И с нетерпением махнул мне рукой:
— Продолжайте, Александр Игоревич.
— А я вам говорю: ерунда. Что, Данила-мастер? Не выходит каменный цветок? — я закряхтел, как в анекдоте. — Качели какие-то… Чуть-чуть наладится, и снова — срач.
— Ничего, ничего. Качели — это нормально. Продолжайте.
Лысый был доволен, как слон. Ему нравились качели. Ни малейшим проявлением он не выдавал этого удовольствия. Разве что взмах рукой… В остальном же… Осанка. Излом брови. Блеск глаз. Морщинка на лбу. Изгиб запястья. Ничто не говорило мне, что лысый возбужден, как рыбак, почуявший клев.
И поэтому говорило все.
— Вы чудесно работаете, — он словно почуял мой интерес. Так собака виляет хвостом. — Я же вижу. Просто замечательно.
— Сомневаюсь, Глеб Юрьевич. И в себе, и в результате. Как мы узнаем, где — итог моего воздействия, а где — чистая случайность? Допустим, цветочницы просто устали грызться. Допустим, одна решила пойти навстречу. Сама, без внешнего давления. Где подтверждение, что был контакт? Что он вообще есть, этот чертов контакт?!
— Вы где стоите? — странным тоном спросил лысый.
— Я? У окна.
— Чем заняты?
— Смотрю в окно.
— Что видите?
— Стройку. Крыши. Спутниковые тарелки.
— Еще?
— На Пушкинской ремонтируют проезжую часть.
— От кого была последняя реплика в чате?
— От Марго.
— Что она написала?
— «Красотуля, не вам про склоки писать. Вы эту тему открыли. Вам, наверное, слово „амбиции“ нравится, раз Вы его так часто употребляете…»
— Слово в слово. И куда вы при этом смотрите?
— В каком смысле?
— В прямом.
— Я ж сказал, в окно.
— Сейчас 18.57. Реплика Марго появилась в 18.55. Все это время вы смотрите в окно. Любуетесь стройкой. И что-то бубните себе под нос. Один раз обернулись, уставились на меня. Ладно, это не в счет. Вы, Александр Игоревич, вообще в течении сеанса не приближались к монитору. Продолжать, или сами сообразите?
— Тогда откуда я знаю последнюю реплику Марго?
— Вы у меня спрашиваете?
Он хихикнул. Не оборачиваясь, я знал, что на верхней губе у него блестит капелька пота. Слегка раздулись крылья носа. Указательный палец двинулся было ко рту, но замер на полпути. Наверняка он грызет ногти, когда остается один. Лысый стал для меня раскрытой книгой. Присланной в работу рукописью. Пожалуй, я смог бы его редактировать.
Как срач в чате.
За моей спиной зашелестели клавиши ноутбука.
Сявка — Яме:
В действиях Плюса выделяются три фазы. В начале эксперимента был зажат. Очень старался. Переигрывал мимикой. Обильно жестикулировал. Так разговаривают с умственно неполноценным ребенком. Результат — отрицательный. Реакция — нулевая. С началом второй фазы Плюс перестал отвлекаться на меня. Мимика стабилизировалась. Жестикуляция — в пределах разумного. Говорит внятно, но тихо. Текст бессвязен. Предполож., внутренняя логика. Результат — проявлен в небольшой степени. Реакция — слабая, но отчетливая. Третья фаза характеризуется отсутствием мимики. Жестикуляция прекратилась. Поза расслабленная, невыразительная. Перестал ходить по кабинету, смотрит в окно. Произносимый текст ритмизован. Звучит очень тихо. Внешние проявления сократились до минимума. Результат — усиливается. Резко выраженный конфликт двух векторов. Реакция — высокая, с учетом противодействия.
Яма — Сявке:
Подтверждаю. В действиях Минуса выделены аналогичные фазы.
Продолжаем.
— Кто такой Минус? — спросил я.
— Не ваше дело, — ответил лысый. — Продолжайте.
Если бы он заюлил, стал открещиваться; заявил, что знать не знает никакого минуса, кроме арифметического знака…
— Сявка ты, Глеб Юрьевич. Натуральная.
— Перестань копаться в моих записях, Александр Игоревич. Тебя мама не учила, что некрасиво читать чужие письма?
— Мама? Нет, не учила.
— Почему?
— Ей было не до воспитания. Мама много работала.
— Вот и ты работай. Много. Смотри, они без тебя опять срутся…
Марго: Красотуля, не вам про склоки писать, Вы эту тему открыли. Вам наверно слово «амбиции» нравится, если Вы так его часто употребляете. Что Вы только о моем такси и говорите? Примите валерьянку и успокойтесь. Жизнь — штука сложная, нервы беречь надо…
Красотуля: «Полоскать» меня намеревались Вы. Тему я открыла для Вас. Амбиции — именно то определение, которое характеризует Вашу манеру общения. Ваше «такси» не задело, а рассмешило меня. Не вижу смысла в дальнейшей дискуссии. Если Вы серьёзно намереваетесь вернуть орху, советую Вам взять себя в руки. И определиться со временем. Если до воскресенья от Вас не будет вестей, обмен не состоится.
Качели набирали размах. Подколки чередовались с предложением мировой. Щелканье клыков — с вилянием хвоста. Минус — с плюсом.
И минус — братец Минус! — перетягивал.
«Исходящее из уст — из сердца исходит; сие оскверняет человека,» — произнес где-то рядом голос бывшей. Я слышал ее слова так отчетливо, как если бы держал возле уха трубку телефона. Тон у бывшей был такой, словно она лет двадцать проработала налоговым инспектором.
Анютина Глазка: Цитата: <Tan’ka: У меня тоже был неудачный опыт продажи растюх…> Дорогая Tan’ka, если уж вы пишете для всех, добавьте, что фаленоп, который вы мне продали, оказался без точки роста. В объявлении об этом не было ни слова. Кстати, много раз покупала орхи у Красотули. Все растюхи отличного качества. Красочка, не расстраивайся!
Гелла: У меня тоже такое было. Продала фалик, горшок был прозрачный виднелись 2 корешка. Его купили а через 4 дня пишут что я без корней продала. Встретились я ей денежку а она мне мой фалик. Дома обнаружила что в горшке нет коры. Ненормальная ограбила меня. Нервы дороже! Удачи Красотуля!
Красотуля: Девочки! Чмоки! Сто раз!
Havroshechka: Ой, это ж я ограбила! Я ненормальная! И получила письмо с таким заголовком, когда написала, что растение только что из заказа, а продавалось втридорога в качестве адаптированного… С обкромсанными под ноль корнями. Помню-помню. Вам коры принести, чтобы Вы успокоились? Чего вашей душеньке угодно?
…чего нашей душеньке угодно?
«Разноименные знаки притягиваются,» — подумал я, прежде чем шагнуть в окно, навстречу братцу Минусу. Лысый не стал меня удерживать. Да и не мог, если по чести.
Такие окна открываются не для всех.
5Грозовой фронт озарился сполохом далекой зарницы. Тучи заклубились, потекли акварельными размывами. Акварель набухла, загустела, обретая насыщенность темперы — и расползлась колоссальной лужей.
От горизонта до горизонта?
Горизонта не было. Не было неба и тверди. Ни вод морских, ни светил для отделения дня от ночи. Хаос царил вокруг, и тьма над бездною. Не было даже слова, которое в начале. Вот уж чего-чего, а слова так точно не было.
…нет, не хаос.
Среда.
Подвижная, изменчивая, она являла собой колыбель зыбких, ежесекундно возникающих и распадающихся форм. Вот обозначился просвет, и из него серпантином пролилась радуга. Вместе с ней хлынул ливень страстей. Имбирный жасмин — радость. Апрельский изумруд — любовь. Первая. Смешная, как лопоухий щенок. Лимонный, текучий желток — праздник. Верней, его предвкушение. Запах мандаринов и шоколада «Аленка» — детская улыбка. Еле слышная дробь барабанов — близость.
От нее вибрировали тучи.
На перехват радуги, исходя шипящим паром, взметнулись грязевые гейзеры. Завистливые кляксы испятнали бирюзу. Серная вонь вцепилась в сандал и ладан. Клыки, острые как ненависть, сожрали «Аленку» вместе с фольгой. Дробь барабанов изменила ритм — тревога, ссора, разрыв.
Похоть.
Контрапунктом наслоился умиротворяющий шелест волн. Жар гнева, дрожь страха. Чернильная струя злорадства. Вонь солдатского нужника. Фиалки, взращенные на гноище, сражались до последнего лепестка… Потоки запахов, струи красок сталкивались, разлетаясь мириадами брызг. Смешивались, закручивались водоворотами ярости — и опадали без сил, чтобы взвихриться в другом месте.
Оркестр-исполин играл симфонию безумия. Разуму, как и слову, здесь места не нашлось. Бедные родственники, они топтались за порогом. Молодецкий посвист ветра сплетался с пронзительным взлетом трубы. Гром бешеных литавр. Контрабас крадется на мягких лапах. Несутся вскачь скрипки. Хохочут альты. Подмигивает ксилофон. Хмурятся недоверчивые виолончели. Пляшет в зените эхо колоколов…
Не борьба, а способ существования.
Mobilis in mobile. Подвижное в подвижном. Динамика, действие; изменение, возведенное в закон. Мир жестов, гримас, интонаций — рожденных и не родившихся. Невербальная инфосфера, прослойка между человеком — и нулем с единицей. Квинтэссенция невысказанного, биение мух, угодивших в паутину Всемирной Сети.
Меня влекло сквозь всплеск и паузу, звук и запах, тон и взмах. Плюс тянется к минусу? Среда растворяет в себе чужака? Заманивает, чтоб расправиться? Глупо приписывать ей наши стремления. С другой стороны, разве не из них она и состоит?
Может ли копилку, в которую годами бросают монеты, обуять жадность?
Внизу, сквозь туман, который пахнет жареным луком, проступает клумба. Яркие мазки под кистью-невидимкой набухают зрелыми бутонами, расцветают — и вянут, осыпаясь дождем быстро чернеющих лепестков. Мертвецов сменяют живые. Они мерцают, гаснут, вспыхивают снова…
Гелла: У меня тоже такое было. Продала фалик, горшок был прозрачный…
Красотуля: Девочки! Чмоки! Сто раз!
Havroshechka: Ой, это ж я ограбила! Я ненормальная!..
Клумба-чат пульсировала, билась, как сердце дряхлого бегуна. Черные сердцевинки пожирали цветы изнутри. Стебли налились свинцом. Потянуло гнилью, мокрой землей.
Не надо, попросил я.
Жестом, тоном, черт знает чем.
Penelopa: Девочки, давайте жить дружно!
Марго: Делать мне больше нечего, как препираться из-за копеечного фаленопсиса. Я, как все понимают, его только для того и приобретала, чтобы вернуть обратно. Развлекаюсь я так. Спорить дальше не вижу смысла. Меня все равно не слышат и слышать не хотят…
Напротив, в бурлящем киселе, возникло темное уплотнение. Сгустилось, напряглось — я физически ощутил исходящее от него давление — и с натугой извергло аморфный ком нечистот. Ком завис над клумбой, лопнул и стек вниз охристой жижей.
Здравствуй, Минус.
Встретились.
После пароксизма дефекации Минус расслабился. «Сброс» дался ему нелегко. Гадил он без энтузиазма, как нанятый. Вот, совсем расплылся. Вспучился по краю дорожкой нервных пузырей. В центре проступила тонкая сеть прожилок — багрово-синих, как свежий кровоподтек.
«Етить-колотить, — поплыло ко мне, шевелясь и плеща. — Золотарь? Ты что здесь…»
«…Карлсон?!»
Яма — Сявке:
В действиях Минуса наблюдается ряд особенностей. Мимика исчезла. Жестикуляция прекратилась. Он молчит. Не двигается. Смотрит в стену. Дыхание практич. незаметно. Ближ. аналог — глубокая медитация. Камерами слежения зафиксирована реплика. Я не разобрал. Дважды прослушал запись при усилении. «Золотарь? Что ты здесь делаешь?» Преполож., намеченный результат эксперимента достигнут. Нуждается в проверке.
Сявка — Яме:
Плюс — аналогично. Застыл у окна. Меня не воспринимает.
На всякий случай предупредил медбригаду. Готовность № 1.
Чихать я хотел на их переписку.
Плоские слова, безликие ники. Но где-то там, за словами, сотканными из цифр, был кабинет, заставленный книжными стеллажами, диван, где ждал внимательный хиппи Ямпольский, и стена, у которой истуканом замер толстый охотник Карлсон. Еще минуту назад он бегал туда-сюда, выполняя задание. Грозил кулаком. Рубил ребром ладони по локтевому сгибу. Выкрикивал разные гадости. Корчил рожи. Злил, подначивал, стравливал. А что? Работка — не бей лежачего, прикольно. Ток-шоу «Черная орхидея». И премиальные обещаны.
Сперва — никак, и очень глупо.
Потом — как-то, и чуточку странно.
Следом — ух ты, и даже забавно.
В финале — ни черта себе, и что мы здесь оба делаем…
Я не знал, каким он видит меня. Я боялся даже предположить, какими нас воспринимает среда. Минус и плюс. Два идиота, сцепившихся в борьбе за души, заточённые в чате. Два начала. Две силы. Жест, мимика, интонация. Львиная доля выразительности. Жирное зло, запойное добро. На глазах слепого хаоса, в присутствии безликости. В четыре руки мы кормили среду яблочком. За маму, за папу, за дядю Яму…
