Не пропала, выходит, задумка?

«Комиссары и евреи, неспособные к труду...» За что убивают комиссаров, Огюст помнил. Дед, комиссар Конвента, сложил голову на эшафоте в страшные месяцы террора. А евреи? Средневековье с погромами и гетто давно кончилось, в цивилизованных странах евреи уравнены в правах...

Он хотел взять следующий лист – и не смог. Кровь Господня, он и так нахлебался по самое горло! Надо немедленно, сейчас же рассказать обо всем Бриджит! Как он смел тянуть, сомневаться? Она поймет, она все объяснит, с ней станет спокойно...

На какой-то миг Огюст осознал всю странность происходящего, захотел остановиться, собраться с мыслями. Поздно! Правая рука уже шарила по спинке стула, снимая куртку. Левая рылась в кармане в поисках мелочи. На фиакр должно хватить... не хватит – пешком, бегом...

«Не бойся, дурачок. Иди ко мне».

2

Черный-красный, ночь-день. Ступеньки прыгали под ноги, молоток прильнул к ладони.

– Мне Бри... Баронессу Вальдек-Эрмоли!

– Баронесса занята...

– Срочно!

Ковровая дорожка казалась бесконечной, словно дорога до Марса. Аристократы с портретов смотрели вслед, морщась от недоумения. Мелькнула и пропала мысль о том, что бы он делал, не окажись Бриджит дома, на роскошной улице Гренель.

Она – здесь! Сейчас он ее увидит... Медь дверной ручки обожгла пальцы. Холодом или огнем, Огюст понять не успел.

– Я... Здравствуй!

Ее глаза – напряженные, слегка растерянные. Надо извиниться, все объяснить... Слова не шли на язык. Путались, цеплялись друга за друга – снежинки, звенья в цепи, зубчатые колесики в часовом механизме.

– Поговори со мной, Бриджит. Пожалуйста! Я... Мне ничего не надо. Я не стану мешать. Мне просто хочется с тобой поговорить, рассказать... Неужели тебе так трудно?.. выслушать... меня!..

Ее глаза – близко, рядом. Гнев? Испуг? Нет, баронесса не сердилась, она жалела Огюста. Жалела – больного? мертвого?! Восставшего из гроба мертвеца, без спросу заявившегося в особняк Де Клер?

Шевалье очнулся – и увидел себя со стороны.

Бледный, небритый, в расстегнутой куртке. Волосы давно не мыты и не чесаны, торчат, как иглы у сумасшедшего ежа. Взор горит лихорадочным огнем. Течет слюна из угла рта. Тянутся руки, пальцы хватают воздух, умоляют...

– Выпей! Немедленно!

Откуда взялся высокий бокал, он не знал. Послушно отхлебнул какой-то напиток, проглотил. Скривился от полынной горечи, ощутил легкий озноб, сбежавший от затылка вниз по хребту.

– Я знала, что ты придешь. Сядь!

Неожиданно сильная рука толкнула в плечо. Он не стал спорить, присел на банкетку – разлапистое кривоногое чудище в стиле Марии-Антуанетты. Баронесса взяла стул, пристроилась рядом.

– Поговори... – снова начал Шевалье, но осекся.

Желание не пропало, но ушло в тень. Он начал замечать то, на что вначале и внимания не обратил. На баронессе – простое белое платье. Бриллиантовая россыпь исчезла, съежившись до колечка с голубоватым огоньком солитера. Лицо Бриджит не скрывают белила и пудра. Нет, оно не стало старше, разве что – проще, понятнее. Не слишком молодая и не слишком счастливая женщина.

Бледные губы, утомленные глаза.

– Мы поговорим, Огюст. Обязательно. Увы, теперь речь идет не о моей жизни. Не меня надо спасать... Питье даст нам время. Твое безумие обождет. Помни! – я буду говорить о странных вещах. Страшных...

– Золотые зубы – отдельно, – вырвалось у Шевалье помимо воли. – Женские волосы – отдельно.

Баронесса вздохнула.

– О господи! Каждый раз – по-иному, но кончается одинаково. Ни о чем не думай, Огюст. Просто слушай. Меня считают вампиром. Не только парижские сплетницы, но даже те, кто числится в друзьях.

«Как вы относитесь к вампирам, сэр?» Желтозубый мистер Бейтс был уверен, что Шевалье очень понадобится удача. Д-дверь!

– Не будем спорить, существуют вампиры – или это суеверие. Важно другое. Я не вампир, – Бриджит хмуро улыбнулась. – Не пью кровь, не разношу холеру, не сплю в гробу и не боюсь распятия.

Огюст хотел усмехнуться в ответ и не смог.

– Я могла бы сказать, что больна. Но это будет правдой лишь отчасти. Если верить нашим врачам, я здорова. Не принимаю лекарств, не езжу на воды. Но человек, слишком близко узнавший меня, сходит с ума. Не от любви, нет. Будь я суеверной, решила бы, что они сами становятся вампирами. И мечтают об одном – вечно пить мою кровь. Кровь, мальчик, зовется по-разному: время, внимание, участие, сочувствие... Сказать, что с тобой случилось? Ты был занят своими делами, но внезапно понял, что сгораешь от желания увидеть меня. Встретиться, поговорить – в основном, о тебе. Это стало необходимо, как воздух, как кровь...

– Да, – прохрипел Шевалье. – Так это болезнь? Всего лишь болезнь?

Безумие уступило место обиде. Значит, все, что с ними случилось, не в счет? Симптомы загадочной хвори – и только? Эй, зовите доктора со стальной пилкой, ставьте решетки на окна...

– Не обижайся! Мне больно говорить об этом, но я тебя заразила. В тот день мне самой стало плохо – как тебе сейчас. Со мной такое случается. Я пришла к тебе, и ты меня спас. Ты мне нравишься, мой милый мальчик. Ты – очень хороший, добрый... Qui pro quo, Огюст. Не хочу раз в год ходить на твою могилу. Нам обоим лучше оставаться в живых. Слушай, я расскажу тебе сказку о бедной девочке. Нет, о богатой, но очень несчастной девочке. А когда ты выздоровеешь, мы поговорим и обо всем остальном. Если ты захочешь...

Голос женщины успокаивал, отгонял страх, возводил стену, за которой щелкал клыками огромный безжалостный мир. Ничего плохого не случится, он выздоровеет; не надо думать о безумии, о смерти...

3

Девочка постоянно думала о смерти.

Так велел ей духовник, патер Ян. К нему она ходила на исповедь каждую неделю, а иногда – дважды, в среду и воскресенье. Молодой священник очень серьезно относился к своим обязанностям. Он показывал маленькой Бригиде картинки с кострами и злыми дьяволами; объяснял, что придется говорить на Страшном Суде. Мама плакала, отец крепился. Доктора, бывавшие в доме через день, качали головами, произнося мудреные латинские слова.

Ей предстояло лечь в семейный склеп возле собора Святого Станислава. «Приложиться к предкам своим», – говорил духовник. Там ждали дедушка и бабушка, двое братиков и сестричка. Дети в семье умирали рано, уходя под мраморные плиты на сером, сыром полу.

Склеп Бригиде не нравился. В нем пахло гнилью.

Лекарства помогали плохо, как целебные воды и морские купания. Девочка неделями не вставала с постели, с трудом заставляя себя глотать безвкусные каши и горькие микстуры. Жила она из упрямства. Бригида знала, что умрет, но ей очень не хотелось под своды мрачного склепа. Пусть это случится не сегодня.

Потом! Еще чуть-чуть, еще!..

Упрямство спорило со Смертью. Худая, некрасивая, не умеющая общаться со сверстниками, девочка жила, считала годы и надевала платья «на вырост». Они висели на ней, как на скелете. Когда Бригиде исполнилось четырнадцать, патер Ян заплакал, встал на колени и признался, что неустанно молился за ее жизнь.

Господь услышал.

Мама смеялась, отец собрал гостей на веселый праздник. Родичи, в мыслях давно отправившие Бригиду под мраморную плиту, удивлялись. Кто-то всерьез задумался, за кого бы пристроить «худышку».

Живая!

Радовались рано. Через месяц Бригида слегла. Врачи, собравшись на срочный консилиум, вынесли единодушный приговор не без мрачного удовлетворения. Науку не обмануть – как и смерть. Бригида даже подумала, что склеп, которого она так боялась, не слишком ужасен. Тихо, спокойно, рядом – родные, близкие люди.

«Приложиться к предкам своим...»

Не сдавался лишь отец. Мрачный, постаревший за несколько дней на годы, он снял с банковского счета все деньги. Куда-то уехал, долго отсутствовал; вернулся. Разговор с матерью вышел тяжелый. Через плотно закрытую дверь Бригида услышала отчаянный мамин крик: «Нет! Только не это! Пусть девочка просто уснет!..»

Назавтра семья начала собираться. Ехать предстояло в Вену – блестящую столицу Священной Римской Империи Германской Нации, недавно по воле Наполеона ставшей просто Австрией. Для Бригиды в карете поставили узкую кровать. В пути девочка не видела ничего, кроме темной ткани полога. Как и в самой Вене – ее сразу же провели в снятый особняк и опять уложили на кровать, на этот раз огромную, размером с ее детскую.

Отец поговорил с Бригидой в первый вечер по приезду. Он был спокоен. «Ты – взрослая, дочь моя. Поэтому слушай, как взрослая...»

Она слушала. Она стала взрослой.

Чахотка, убившая братьев и сестру, передавалась в семье по наследству. У страшной болезни имелась сестра-помощница – «малокровие». Врачи разводили руками. Колдуны-шарлатаны с их «индийским зельем» и шарами из синего хрусталя тоже не брались помочь. Старшего брата Бригиды спасал сам великий Калиостро – напрасно.

Чахотка с малокровием победили египетскую магию.

Наука и Колдовство отступили, открывая дорогу в семейный склеп. Но упрямый отец нашел того, кто не был ни ученым, ни колдуном. От доктора Юнга, прозванного Штиллингом, отреклись все – и Колдовство, и Наука.

Бригида не испугалась, не удивилась – обрадовалась. Она слыхала о знаменитом враче-«расстриге». Иоганн Генрих Юнг по прозвищу Молчаливый! Он согласился ее лечить!

Девочке совершенно расхотелось «прилагаться к предкам».

Все началось во время очередной беседы с духовником. Бригида думала о смерти долго и упорно, составляя для Суда список своих невеликих грехов. Любопытство умирает последним, даже после Надежды. Девочка очень интересовалась, как будет «там». Научится ли она летать по небу? Примут ли добрые ангелы ее в свой круг? Не слишком ли она усердствует, отгоняя Смерть?

Может, и это – грех?

Сам патер Ян испугался такого усердия. Кашлянув, он заметил, что спешить незачем. Господу виднее, кого и когда звать к Себе. Чтобы парить в первозданном эфире вместе с ангелами, не обязательно умирать. Наука волей Божьей не стоит на месте, и ныне людям доступно много тайн. Есть великий Сведенберг, открывший географию Рая; есть и другие. Что касаемо полетов в Небесах, то он готов дать одну книгу – если, конечно, Бригида пообещает никому о ней не рассказывать.

 

Книга называлась «Посмертные приключения». Девочка прочитала ее за три ночи, охая и ахая, ужасаясь и восторгаясь. Она узнала кучу интересного о Небесах Божьих. Но не это было главным. «Не спеши умирать! – твердо и настойчиво звучало с каждой страницы. – Умирать не обязательно!»

Спустя годы Бригида поняла, сколько сил дал ей труд Молчаливого – доктора Юнга.

О книге она промолчала, лишь об авторе спросила у отца. Тот не удивился, но отвечал с неохотой. Юнг дружил с ее покойным дядей Тадеушем. Им обоим пришлось эмигрировать во Францию, спасаясь от обвинения в заговоре. Оказывается, дядя Тадеуш, как и доктор Юнг, был каким-то «алюмбрадом». Что это значило, Бригида предпочла не уточнять.

Вскоре в ее руки попала книга о Моцарте, любимом мамином композиторе. В отличие от сочинения Юнга, книга оказалась грустной. Девочка плакала, читая, как умирал гений. Тридцать семь лет! Неужели нельзя было помочь, спасти, вылечить?

Великого музыканта пользовали лучшие венские доктора Томас Клоссет и Матиас фон Саллаба. Пускали кровь, ставили пиявки. Но один врач сразу заявил, что это не лечение – убийство.

Моцарта можно еще спасти...

Врач носил знакомое имя – Иоганн Генрих Юнг. Бывший портной из Нассау, он выучился на окулиста, быстро завоевав авторитет в недоверчивом врачебном мире. Позднее Юнг увлекся идеями Месмера, но пошел дальше учителя, пытаясь создать новую науку – пневматологию, учение о человеческой душе. Мир познаваем, считал он – и наш, и «тот», куда всем душам надлежит отправиться. Более того, граница между мирами вполне проходима в обе стороны.

Чародейство Молчаливый отвергал с порога, ядовито высмеивая.

Наука, и только наука!

Коллеги морщились, но терпели – доктор лечил успешно и много, заведя практику в Вене. Однако попытка спасти Моцарта обошлась ему дорого. Венские доктора дружно встали на защиту коллег – Клоссета и Саллаба. Юнга обвинили в клевете. Нашлись свидетели, утверждавшие, будто он занимается некромантией, вызовом духов и опытами на живых людях. А там подоспел и донос о связях доктора с недавно запрещенным орденом алюмбрадов. Привлечь Молчаливого к суду не удалось, но пациенты забыли дорогу в его дом. Друзья отвернулись, а с университетских кафедр раздались дежурные проклятия по адресу «венского Месмера».

Юнг уехал за границу. Вернуться ему удалось лишь в этом году.

«Он сказал, что согласен лечить тебя, – заключил отец. – Однако добавил: здоровье может оказаться страшнее болезни. Что бы это ни значило, ты останешься жить. Согласна, Бригида?»

Она согласилась.

 

...коридор светился желтым огнем. Он вел к небу – обители добрых ангелов. Идти было легко и просто. Грудь дышала без усилий, исчезли боль и слабость. Мягкий и славный, огонь грел, не обжигая. Бригида касалась мерцающих язычков, гладила их. В кончиках пальцев начиналось легкое покалывание.

Желтая дорога, желтый огонь...

– Исследования еще не закончены, риск велик. Я не знаю, кем и чем станет ваша дочь. Как приспособится ее новое естество, где она найдет источники жизненной силы. Быть может, вы станете отцом монстра – ламии. Подумайте об этом, майн герр, прежде чем я начну опыт.

– Я уже подумал, герр Юнг. Действуйте. И да простит меня Бог!

Голоса звучали еле слышно, словно из неимоверной дали. Бригида не удивлялась: отец и доктор Юнг остались на земле, в кабинете с зашторенными окнами, где приятно пахнет восточными благовониями. Они сидят за большим столом, горят свечи в медном канделябре, ворот отцовской рубашки расстегнут, пальцы дрожат. Отец очень волнуется, хоть и не подает виду. Напрасно! Доктор Юнг не причинит ей зла, он добрый и умный...