Больше вопросов не было.
* * *Следующим утром они не сразу пошли в зал. Солли заново перетянул Вайл разбитый бок и дал напиться, а волчица лизнула ему ладонь и искательно заглянула в лицо – но превращаться в присутствии Сигурда Солли… нет, не боялся, – стеснялся, что ли… Ярроу, латавший в углу износившуюся тунику, поднялся и с удивившей его самого деликатностью вышел из пещеры. На свежий воздух.
Там он некоторое время повозился с Зу, на которого неожиданно напало игривое настроение, потом салар несколько запыхался и отправил разогревшегося удава за провизией.
Волки подошли ближе, с интересом наблюдая за борьбой человека и змеи, и когда Зу уполз в кусты, стая с некоторым колебанием последовала за ним. Общение с Изменчивым приучило волков меньше обращать внимание на внешний облик и больше ценить практическую пользу. А охотничьи качества Зу они оценили весьма высоко, проверив их в прямом смысле на собственной шкуре.
Сигурд решил, что они не будут испытывать особой нужды в продовольствии, при таких-то заготовителях, и еще некоторое время сидел на поднадоевшем ему свежем воздухе, переваривая последние впечатления, пока Солли не показался у входа, давая понять о возможности вернуться обратно.
Они обменялись несколькими малозначащими репликами, натаскали кучу хвороста поближе к пещере, потом Сигурд с полчаса учил Солли технике «скользящей кисти», пока Изменчивый не понял тех приемов, которыми он был обезоружен при первой встрече, и лишь к обеду они зашли под каменные своды, встреченные ворчанием покинутой и недовольной Вайл.
Кусок мяса из остатков привел волчицу в более приемлемое расположение духа, а еще через час заявились волки, подгоняемые бдительным Зу, который тщательно следил за перекинутыми через их спины тушами трех косуль, не давая носильщикам откусить даже кусочек.
Солли с некоторой завистью следил за этой компанией, а потом одна косуля была оставлена для стаи и отнесена подальше; часть филе Сигурд нарезал крупными кусками – для Зу, а остальное мясо они коптили до самого вечера, и лишь тогда спустились в Пенаты Вечных.
Даймон был там. Он находился в дальнем конце зала, бродя между статуями и время от времени останавливаясь и бормоча что-то себе под нос. Солли хотел было задержаться и рассмотреть Пенаты поподробнее, но Сигурд снова впал в свое тихое опьянение, и Солли спешно последовал за ним.
Ярроу на этот раз долго блуждал среди сталагмитов, потом резко остановился и опустился на колени. Солли сел рядом и вгляделся в чернобородое лицо с крупным горбатым носом и выпуклыми белками глаз. Он еще успел разглядеть плечи – более мощных плеч ему не доводилось видеть – закованного в броню камня беса, толстую короткую шею…
Больше он не успел рассмотреть ничего.
Срез памяти Согд. Права для Бессмертных…Волны гуляли по гладиаторским казармам, – волны нервного возбуждения и нетерпеливого ожидания, – и казармы гудели, словно растревоженное осиное гнездо. И жили здесь не осы – здесь жили бесы. Поэтому у каждой «осы» имелось жало. А иногда два или три – блестящие, отточенные, смертоносные…
Там, за стенами, знали это. И прекрасно понимали, что произойдет, если между восставшими бессмертными гладиаторами и упрямым Советом Порченых жрецов не будет достигнуто соглашения… Не спасут тогда город ни Пауки со своими сетями и веревками, ни гвардия, сверкающая золотом шлемов, ни…
И тем не менее Паучья центурия окружила казармы, рассыпавшись в полной боевой готовности, и центурион Анхиз с забинтованной головой и бледным, несмотря на жару, лицом стоял напротив ворот, замерев в сосредоточенной неподвижности.
Он ждал. Ждали Пауки. Ждали притаившиеся в переулках гвардейцы. Ждал весь Согд.
Город ждал – а во дворце Порченых жрецов уже который день шли переговоры…
Собственно, эта гнетущая атмосфера неопределенности висела над Согдом уже вторую неделю, и все это время Пауки, сменяя друг друга, дежурили вокруг казарм, молча пропуская некоторых из бесов, поодиночке выходящих в город. И провизию в казармы поставляли исправно – причем куда лучшего качества, чем обычно. А бесы маялись от безделья и неизвестности, и несколько раз порывались уже идти на улицы – «устроить им всеобщую Реализацию», – и каждый раз Кастору и еще двум-трем гладиаторам с трудом удавалось остановить озверевшую Вечность.
Кастор, самый старый из бесов, надломленный, вечно сонный старик Кастор с телом юного атлета – он вдруг снова ожил! Словно слетела с его могучих плеч тяжесть бессмысленных веков; и не сквозила больше в глазах Кастора серая пустота Безвременья. Казалось, он успевает повсюду, находясь одновременно в десятке мест, успокаивая крикунов, распределяя продукты, проверяя посты…
Кастор знал, что делать. Надо было ждать. Как ни смешно для бессмертного тянуть время, но… К тому же это было опасно – кипящий котел под названием «казармы» готов был взорваться в любую минуту, затопив Согд яростью и безумием, – но Кастор чувствовал, что Порченые не выдержат первыми.
И жрецы не выдержали. Волны злобы и страстного желания убивать перехлестывали через стены казарм, и бледные Пауки крепче сжимали свои снасти – но не уходили; и пятились в переулках гвардейцы, и роптали на площадях трясущиеся горожане… дескать, Право – Правом, но ведь если ЭТИ вырвутся – все, конец…
Порченые поняли. Если не бесы – свободные граждане не выдержат напряжения и штурмом возьмут дворец.
Нет, они не боялись смерти. Они даже жизни не боялись – ни тех, коротких жизней, шумящих на площади; ни той, бесконечной жизни, что ждала в восставших казармах… Но жрецы знали, что будет потом – хаос, кровь, конец с таким трудом поддерживаемой цивилизации…
Последним доводом послужили сведения с северо-западной границы. Армия Калорры неожиданно вторглась в пределы Согдийской империи, захватывая копи и рудники и быстро продвигаясь вперед.
Времени на раздумья больше не оставалось.
И к концу недели Медонт Гуриец, Отец Свободных, Порченый жрец пятого поколения, постучался в ворота гладиаторских казарм.
Бес Кастор дождался своего часа.
…Переговоры вновь затягивались. Порченые, несмотря на нараставшее волнение за окнами, которое ощущалось почти физически, старались сохранить лицо и на уступки шли неохотно, со множеством оговорок, пытаясь хоть как-то спасти устанавливавшийся веками и такой привычный порядок.
Так было все хорошо… Вот смертные люди, свободные граждане с их неотъемлемым Правом на смерть, вот Совет Порченых жрецов – элита и мозг общества; вот бесы, не способные даже умереть – пыль рудничная, грязь манежная… вот Пустотники, с которых все и началось, демоны в человеческом обличье, – но незаменимые для контроля над бессмертными… и вот на тебе…
Сидевший в углу Пустотник участия в переговорах не принимал, только молча наблюдал за всем этим действом, время от времени расплываясь в широкой плотоядной ухмылке. Чему он радовался, и радовался ли он вообще, – этого никто понять не мог.
Кастор внимательно выслушивал доводы надменных оппонентов, изредка вежливо, но твердо возражал, а потом потребовал перо и бумагу.
И пока продолжал говорить сгорбленный и высохший Брат Ушедших, Эвпид из Зама, – Кастор писал. К концу речи Эвпида бес отложил перо и встал:
– Вот наши требования…
Бес говорил тихо и внятно, и голос его был отчетливо слышен каждому, разносясь в наступившей вдруг тишине.
– Мы не просим многого, хотя могли бы. Вечность приучила нас к сдержанности. Но если вы не подпишете – ворота казарм откроются. Читайте – и подписывайте.
…Они читали молча, иногда с трудом разбирая почерк бессмертного, – и лишь Ктерий Бротолойгос, Отец Вещей, тихо шептал текст ультиматума на ухо сидевшему во главе стола неестественно прямому человеку с впалыми глазами. Это был Мердис Фреод, Пастырь Греха. Он был слеп. От рождения. Как и все Пастыри Греха до него.
Потом, когда чтение закончилось, и отзвучал тихий шепот Бротолойгоса, над столом воцарилось молчание. Новое молчание. Выжидающее.
Кастор и два сопровождающих беса безмятежно поглядывали по сторонам. Им некуда было спешить. Время работало на них – у людей же его почти не оставалось.
Первым нарушил молчание Архелай Тисский, Отец Строений:
– Да. Я подпишу это. Рушатся основы прежнего мира, но другого пути я не вижу.
– Да, это так. Иначе придет Хаос, – медленно кивнул Ктерий Бротолойгос.
– Да, – коротко и тяжело упало слово Эвпида.
– Нет, – слово Медонта было еще тяжелее. – Подписав, мы ниспровергаем весь Кодекс Веры, и Хаос все равно придет в пределы некогда великого Согда. Пусть не сейчас. Через сто лет. Через пятьсот. Но это не имеет значения. Я против.
Тишина. Слепой Мердис выдержал паузу.
– Да, Хаос придет, – прозвучал его бесстрастный голос, и пустые незрячие глаза Пастыря Греха открылись. – Но это будет чужой, завтрашний Хаос. Я не возьму на себя сегодняшнюю кровь тех, кому безразличны грядущие сумерки мира. Я – подпишу.
* * *… – Участие в войне с Калоррой… создание пограничных поселений для бесов… да, это нас устраивает. Мы в свою очередь согласны.
И Кастор взял перо.
– Бедные могучие воины Калорры, – со скрипучим смешком произнес из угла Пустотник. Это были его первые слова за все время переговоров, и тон сказанного неприятно резанул слух собравшихся. – Им придется плохо. Очень плохо. Пять сотен бессмертных, да еще с многовековым опытом боя на аренах – это страшно. И если перед ними встанет целая армия – это будет еще страшнее…
– У Согда тоже есть армия, – сухо заметил Медонт.
– Есть. Но она будет стоять и смотреть. Если ей позволят смотреть… Потому что все будет гораздо хуже, чем вы можете предположить. Потому что бесы пойдут вторыми.
Тишина. Снова вопрошающая, чужая тишина.
– Первыми пойдем мы, Пустотники. И хотя мы смертны, даже бесы сходят с ума от поединка с нами.
Пустотник искоса посмотрел на Кастора, и бес неожиданно для себя самого выдержал стеклянный, немигающий, стоячий взгляд.
Кастор помнил, с чего все началось. Когда Большая Тварь, в которую превратился окружной Пустотник, растоптала их школьного учителя – ланисту Харона, растоптала на арене под вопли зрителей; когда самому Кастору хватило одной пощечины Большой Твари, чтобы превратиться в трясущийся студень, – лишь припадочный бес Марцелл, на которого смотрели косо даже его собратья по вечности, сумел завалить Зверя…
Только потом этот непредсказуемый бес Марцелл скрылся в неизвестном направлении, и бесы шептались, что Марцелл утащил раненого Пустотника в полумифический Зал Ржавой подписи; но мало ли о чем шепталась пыль манежная?…
Кастор был практиком. И поэтому он дал Марцеллу уйти, поставив казармы на пути Паучьей центурии, специализировавшейся на поимке беглых бесов. Поставил – и держал, держал до тех пор, пока Порченые жрецы не поняли глубины пропасти, открывшейся при бунте бессмертных…
… – Первыми пойдем мы – Пустотники.
– Но почему? – не удержался Архелай.
– Потому что мы в ответе за всех вас, – тихо и очень серьезно ответил Пустотник.
Он больше не улыбался.
* * *К вечеру был оглашен приказ: бесам давались равные со всеми гражданами права. Кроме одного, главного права – Права на смерть.
Его бесам не мог дать никто.
Ну а в остальном… не будет больше бессмертных бойцов на аренах цирков, не будет бессмертных рабов в оловянных и прочих рудниках, а беглым бесам объявлялась амнистия – отныне все они являлись полноправными гражданами Согдийской империи.
Столичные горожане поначалу ворчали: где, мол, это видано, чтобы бесы, без Права – и Свободные?… Что же это такое-перетакое… Ворчали – и все равно вздохнули с облегчением.
А бесы уже готовились к выступлению навстречу калльским армадам.
Наконец-то у них было Дело…
5
«Это – было?» – подумал Сигурд Ярроу, Постоянный, Скользящий в сумерках.
«Это – было?» – подумал Солли из Шайнхольма, Изменчивый, Перевертыш.
И оба ответили сами себе: «Да. Нам не понять многого, но нам дано знать. Это – было».
* * *…Солли проснулся от острого ощущения опасности. Он коротко заворчал, загривок вздыбился серым подлеском, и пасть волка приоткрылась, обнажая влажный жемчуг клыков. Воздух горчил, сырость проникала в легкие, и вообще все было не так, как надо.
«Мертвители… – мелькнуло в мозгу Изменчивого. – Рядом…»
Сигурд уже стоял у выхода из пещеры, держа руку на полуобнаженном мече, и напряженно всматривался в предрассветный сумрак.
В повадке салара мгновенно пробилось что-то хищное, впитанное с молоком матери и невытравляемое никаким опытом и обстоятельствами.
– Перевертыши, – не оборачиваясь, бросил Ярроу. – Близко…
Стаи и Зу в пещере не было. Даже Вайл куда-то делась, а о Даймоне нечего было и говорить – Пустотник почти не покидал Пенат Вечных, пропадая там с утра до ночи…
И вдруг все успокоилось. Исчез горький привкус беды, унялась дрожь листьев, ветер перестал жарко дышать в затылок; и пещера больше не казалась западней, а стала, чем и была, – пристанищем.
Не сговариваясь, Постоянный и Изменчивый шагнули наружу, окунувшись в сонное предчувствие восхода, и мгновенно перешли на бег – ровную, размашистую рысь волка и мягчайшую, ритмичную поступь Скользящего в сумерках. Вдвоем, вместе, они неслись в умирающей ночи, в немыслимом для этого мира сочетании, сливаясь с ним и друг с другом; и когда Солли резко свернул в сторону от привычной тропы – салар последовал за ним, не задумываясь.
Солли почуял свою стаю. Сигурд услышал начало гона. Волки подняли какого-то зверя и теперь умело вели его к водопою, где добычу уже ждал невидимый и неумолимый Зу. Бросок, удар – и обвал стаи захлестывал сбитую с ногу жертву. Потом волки отходили от тела, возбужденно рыча и косясь на свивающего свои петли удава. Это был их новый, но входящий в привычку ритуал. Зу подползал к жертве, долго раскачивался над ней и лишь после этого разрешал волкам уносить добычу к пещере.
Но сейчас… Сейчас что-то было не так.
Солли внезапно остановился как вкопанный. Остановился и сменил облик. Сигурд отвернулся. Он не любил смотреть на момент перехода: в памяти сразу всплывали учения в школе саларов, Вайнганга и многое другое из его лесной жизни, о чем Ярроу предпочел бы теперь вспоминать пореже.
Солли не двигался. У ног его набухал от росы серый широкий плащ, разодранный надвое и почти неразличимый в рассветных сумерках – но Изменчивый не мог ошибиться. Чуть поодаль, вцепившись в сломанный меч, скорчился худой человек в короткой тунике, открывавшей жилистые ноги в шрамах. Голова убитого была неестественно вывернута, и спину прочерчивали страшные борозды от кривых когтей.
– Это Мертвитель, – хрипло сказал Солли, забыв о том, кто сейчас стоит рядом с ним самим. – Они шли за мной еще по пустыне…
Он присел и всмотрелся в подсыхающие раны.
– Странные когти… У пардуса не такие… Да и не водятся они здесь, пардусы-то…
– Это Перевертыш, – Сигурд шагнул к кривому, чахлому стволу дерева раус. – Пума-Перевертыш. Я уходил от них через Муаз-Тай. Думал – отстанут, Даймона побоятся… Они…
Сигурд осекся. Остановился. И долго молчал.
– Нет, не они. Он. Гляди, Солли…
Два тела настолько переплелись в яростном, смертельном объятии, что было трудно понять, кто из них – салар, а кто – Перевертыш. Им самим, во всяком случае, это было уже безразлично. Сигурд осторожно высвободил левую руку убитого салара, разорвал рукав…
Потом проделал то же самое с его напарником.
