Гулям-эмир со злобой отшвырнул пистолет — но не в девчонку, как должно было быть (почему — должно?!), а через плечо, назад; и оружие с хищным лязгом шлепнулось почти у самых ног доктора Кадаля.
А сам господин Ташвард шагнул к девочке.
И на середине этого неуловимо короткого шага девочка обернулась, оставив меч торчать между стволами. Тяжелая шаль соскользнула наземь, подбитой птицей распластавшись у худых ног, и оба мужчины увидели широкую кожаную перевязь, крест-накрест охватывавшую щуплое тельце; из пазов перевязи двумя рядами торчали рукояти из белой кости, — и поэтому казалось, что туловище девочки скалится в нечеловеческой усмешке.
Рукоятки метательных ножей.
Это понял даже доктор.
Память мигом изогнулась в издевательском поклоне: наполненный страхом и смертью автобус, сползающий на колени Рашидика террорист с торчащими из лица белыми клыками рукоятей…
И кутающаяся в пыльную шаль угловатая девчонка-подросток у дверей, терпеливо ждущая, пока заложники обезумевшей толпой покинут салон. Тогда он просто не обратил на нее внимания…
Господин Ташвард остановился, словно налетев на выросшую перед ним стену, при этом ужасно напомнив «скарабея» с экрана наружной видеокамеры; и на лице его медленно проступила глупая извиняющаяся улыбка. Лицо было плохо приспособлено для таких улыбок — высокие скулы, морщины, жесткие складки у рта, — но вытерпело, как служебная собака, сносящая ласку чужого по приказу хозяина. Гулям-эмир неторопливо развел в стороны руки, как бы демонстрируя, что в них ничего нет, и попятился, не отрывая взгляда от девочки.
Она стояла, расслабленно свесив руки вдоль тела, и молча смотрела на пятящегося мужчину. Тени ласкали ее бархатными кистями, доктор Кадаль не видел ее глаз, а если бы видел…
Он бы, наверное, тоже попятился, как господин Ташвард.
Или побежал.
Девочка стояла и смотрела, начальник охраны пятился, все это тянулось и тянулось, как замедленные кадры в сюрреалистическом фильме; и Кадаль не выдержал, хотя и понимал, что это глупо — и опасно.
— Господин гулям-эмир, что здесь происходит?
Начальник охраны все так же медленно повернулся в его сторону, стараясь при этом не выпускать девочку из поля зрения.
У господина Ташварда удивительное зрение, мельком отметил Кадаль, оно воистину стереоскопическое!
— Да ничего особенного, доктор. — Голос гулям-эмира звучал слишком естественно, чтобы быть таким на самом деле. — Не извольте беспокоиться. Девочка снова пыталась сломать меч — а вы ведь знаете, какую историческую ценность он представляет?! Опять же господин аль-Шинби возмущался — помните? Вот я и решил, что надо бы…
Господин Ташвард наконец повернулся к девочке спиной и уже двигался по аллее к доктору Кадалю. Начальник охраны улыбался, и его улыбка, пожалуй, могла бы обмануть многих, — но не доктора психологии Кадаля Ханумана. Даже если бы доктор и не был свидетелем предшествующей сцены.
Не сводя взгляда с приближающегося гулям-эмира, доктор Кадаль быстро наклонился и поднял лежавший у его ног пистолет.
— Стойте! — Голос дрогнул, пистолет заплясал в руке, и доктор торопливо поддержал правую руку левой. — Стойте, где стоите!
Господин Ташвард замедлил шаги, но не остановился.
— Вы это серьезно, доктор?
Улыбка на лице гулям-эмира стала шире, расползаясь подобно гангрене, и правая рука господина Ташварда сделала какое-то удивительное, но, несомненно, дружелюбное движение. Нет, самого движения Кадаль не увидел; просто он машинально улыбнулся в ответ обаятельнейшему в мире человеку и отчетливо понял, что сейчас умрет. Не успев даже нажать на спусковой крючок.
Вспышка перед самыми глазами, сталь звякает о сталь и… больше ничего не происходит.
«Нож. — Доктор чувствовал, как по спине ползут липкие струйки пота. — У него был еще нож. Но почему он не попал в меня?»
Кадаль нашел в себе силы взглянуть в лицо начальнику охраны и понял, что тот удивлен не меньше его самого.
— Маленькая бестия… — с ненавистью, к которой примешивалось уважение, процедил сквозь зубы гулям-эмир. И секундой позже до Кадаля дошло: нож странной девочки успел раньше, ловчим соколом сбив в полете смертоносную птицу, выпущенную на волю милейшим господином Ташвардом!
Доктор никогда не предполагал, что такое возможно!
Начальник охраны, видимо, тоже.
«Убить меня ножом, свалить на девочку — и уже без помех избавиться от нее!» — промелькнуло в мозгу Кадаля за доли секунды, и руки сразу задрожали еще сильнее. В любом случае гулям-эмиру не нужны свидетели.
Он чудом избежал смерти, но до занавеса еще было далеко.
Господин Ташвард сделал шаг к доктору. Сегодня у гулям-эмира наступила ночь шагов: быстрых и вкрадчивых, размашистых и коротеньких… всяких. Это был крайне осторожный, небольшой шажок, даже и не шажок вовсе, а безобидная попытка ногой попробовать дорогу перед собой.
— Не подходите! Я выстрелю! — взвизгнул Кадаль. Нервы доктора были на пределе. Незнакомый знобящий холодок быстро распространялся по руке, сжимавшей пистолет, подбираясь к груди.
— Так прямо и выстрелите? — На губах гулям-эмира снова проступила улыбка. — В безоружного человека? Чтобы увидеть, как его мозг, венец сотен веков эволюции, склизкими ошметками выплескивается…
Ощущение холода резко усилилось, рванулось вверх — и доктор Кадаль успел увидеть, как скачком приблизилось и поплыло, растекаясь по незримой плоскости, лицо господина Ташварда, рассеченное пополам узкой черточкой пистолетной мушки.
И пьяный ретушер зачертил кисточкой: крест-накрест, крест-накрест…
* * *Он летел по стальному тоннелю, плавно следуя изгибающимся нарезам, и мощная волна тепла мягко давила в спину… нет, не в спину — потому что сейчас у него не было спины; зато волна действительно была, а там, впереди, сиял свет, к которому он стремился, зная, что скоро, очень скоро достигнет его, окажется снаружи — и вот тогда жизнь станет иной, превращаясь в жизнь вместо прежнего жалкого существования…
Вспышка!
Слепящая фотовспышка — и на мгновение лицо, оказавшееся перед ним, застывает, впечатанное в ткань бытия, в ткань его памяти вселенским фотографом; неведомый мастер хитро и довольно щурится, а в следующий миг все снова приходит в движение, но он уже там — внутри.
Скользкие хвосты чужих мыслей, спешащих укрыться в запутанных лабиринтах иного сознания, но кое-что он все же успевает схватить, сбить влет, словно нож ножом: звон от сталкивающихся в воздухе стальных птиц, растерянность, страх — и еще один страх, ужас на лице маленького человечка с куцей бородкой, в руке которого пляшет…
Вспышка!
Одиночество, безмерное одиночество странника, потерявшегося среди бескрайней пустыни… нет, не так! — совершенно невозможное и безнадежное одиночество муравья, чей муравейник чудовищно далек, и там, в этой невообразимой дали, остались все его братья… нет, не братья — остался он сам, осталось то, чем он был всю жизнь, и лишь исчезающе малая частица его ползет теперь по пустыне, бездумно и бесцельно, потерянная, раздавленная безжалостным каблуком, но все еще пытающаяся ползти…
«Ты не один! — попробовал крикнуть доктор Кадаль. — Я здесь, с тобой!» Песок забил горло, и лишь едва слышный стон раскатился над бескрайней пустыней; но муравей услышал этот стон и потянулся к нему, пытаясь нащупать кричавшего, блеснуло металлическим отливом кроваво-красное тельце, и жадно ищущие усики ткнулись…
Вспышка!
Цифры! Это было очень важно — буквы и цифры! Он попытался их запомнить; он очень старался, огненными знаками выжигая в своем мозгу: 1-7-А-4-С… Жизнь! Нет, не спасение, всего лишь кратковременная отсрочка — она таилась за этими цифрами, которые стерегли ее, стерегли в…
Черная дырка ствола все ближе, но он не выстрелит, нет, он не сможет, и не только потому, что он мямля и трус, но и потому, что пистолет просто не станет стрелять, как не стрелял перед этим, — осталось два шага, всего два, один, второй («Стоять! Не сметь! Не сметь, я говорю!»)… два шага, а потом сбить хилую руку, войти в привычный захват: правая ладонь под подбородок, чуть сбоку, другая — на затылок, рывок, проворот… только тело почему-то становится ватным, ноги подгибаются, ладони не желают следовать вошедшему в плоть и кровь ритму, вязнут в сгустившемся воздухе, что-то не так, и мысли, мысли… но ничего, все равно я…
Вспышка!
Тепло металлических усиков, с благодарностью припадающих к ладони, тепло ребристой рукоятки, тепло наконец обретенного друга (друг? что такое друг?.. неважно…), который поддержит, защитит, спасет от этого невозможного, безумного одиночества, — теперь он снова часть целого, он не одинок, но целое в опасности! Скорее! Он не может потерять его снова! Он… это больно, я не хочу! Но другого выхода нет. Снова боль. Снова уничтожение части себя — но части всегда жертвуют собой во имя целого, так было, и будет всегда, и так будет… сейчас, приятель, чье имя для меня не имеет смысла! Да, сейчас!
* * *Руки доктора Кадаля, хилые руки, не приспособленные к разрушению, — впрочем, и к созиданию тоже, — разом перестали дрожать. Не понимая, что он делает, доктор профессиональным движением коротко передернул затвор и без размышлений или колебаний надавил на спуск.
Выстрел расшвырял их в разные стороны, оглушительно и гулко раскатившись по оторопевшему мектебу; зло рассмеялась беспощадная ночь, и медленно приходящий в себя доктор, сидя на ступеньках крыльца, тупо смотрел, как по дорогому костюму человека постепенно растекается черное и словно бы маслянистое пятно.
Человек лежал на колючей брекчии лицом вверх.
Глава пятнадцатая
Азат
Пистолет в потной ладони, предохранитель снят, ноги сами находят дорогу в кромешной тьме. Поворот, ступеньки, ковровая дорожка, холл, перечеркнутый полосой лунного сияния; в дверном проеме наискось мелькает чья-то фигура.
А в ушах все еще перекатывается горохом назойливое эхо выстрела.
Началось!
Пауки в банке… «черные вдовы»!
Черные…
Луна швыряет в глаза пригоршню блестящего песка.
Больно!
На мгновение Карен зажмуривается, рефлекторно прыгая в сторону, а когда зрение возвращается — сразу, рывком, — он понимает, что опоздал.
Гюрзец лежит на аллее, и по позе отставного инструктора, по молочно-белым отблескам, червями копошащимся в аспидной луже, что выползает из-под обмякшего тела, Карен понимает: Гюрзец жив, но это скорее всего ненадолго.
Слишком уж много пришлось насмотреться в Малом Хакасе… слишком, чтобы ошибиться.
На ступеньках замер коротышка доктор с пистолетом в руке, и доктору в затылок уже почти ткнулся ствол точно такой же «гюрзы-38».
Фирменное оружие не только мушерифов, но и гулямов мектеба «Звездный час».
— Нет! — орет Карен, новобранцем вступая в смертельный хоровод: еще одна «гюрза» ищет в воздухе самый короткий путь для жала, путь к запястью успевшего первым Махмудика, собравшегося мстить доктору за поверженного гулям-эмира.
«Не-ет!» — смеется луна.
В крике и смехе тонет сухой щелчок бойка. Потом щелчки следуют один за другим: запинается оружие Махмудика, не срабатывает пистолет Карена, дает осечку «барс»-автомат возникшего в дверях громилы-телохранителя, который и не думал стрелять в руку — в голову бил, наповал… бил, да не добил, ублюдок!
Еще щелчок — это припоздавший Усмар пытался снять телохранителя. С тем же результатом. Новый удар бойка по капсюлю, хриплые ругательства, лязгают затворы — и в дверях объявляется бородатый Равиль с пятнадцатизарядным «гасаном». Движется бородач удивительным способом — напряженно, спотыкаясь и неестественно выпрямив спину, видимо, потому, что позади ар-Рави тяжело переваливается хайль-баши Фаршедвард, не отнимающий ствола своей пушки от затылка бородача.
Все происходящее дико напоминает сюжет кабирской сказки «Замри или исчезни»: злой бай прилип к волшебному гусю, жрец-мобед — к баю, вероломная красавица — к жрецу…
Разве что клювастые пистолеты все же не до конца напоминают волшебных гусей.
Коротышка доктор изумленно оборачивается и имеет удовольствие лицезреть все это столпотворение. Испуганное недоумение не украшает его лица.
Правда, стриженая бородка без усов, на взгляд Карена, его тоже не украшает.
— Идиоты! — хрипит с аллеи Гюрзец. — Кретины! Оно не стреляет!.. Только у этого… Перевяжите же меня, шайтан вас раздери, кровью ведь истеку!
Карен приходит в себя первым и, пряча бесполезный пистолет, ныряет обратно в холл. Боковым зрением он еще успевает заметить Ниру-Сколопендру, стоящую чуть поодаль на обочине аллеи, — и отставному висак-баши остается только догадываться, что здесь недавно произошло.
Медицинская часть!
Извилистый кишечник коридора: налево, направо, снова налево, наконец матовая застекленная мембрана в конце небольшого «аппендикса».
За дверью — голоса.
— Нет, ты погоди, Руинтанчик, ты послушай… вот ты к примеру, меня уважаешь? А если уважаешь — слушай дальше!
— Исик, я тебя не просто ув-важаю… я т-тебя об-лажаю… в смысле обожаю!.. Т-только давай сначала еще по черпачку — и б-буду слушать в оба… в полтора уха. Чес-сно буду!
— По черпачку? Всего по одному?! Обижаешь…
Резкий запах спирта, захлебывающееся бульканье. За лабораторным столиком вольготно расположился корноухий Руинтан-аракчи в приятном обществе надима Исфизара! Оба лоснящиеся, раскрасневшиеся, преизрядно поддатые. И явно собирающиеся «догоняться» дальше.
Литровой бутыли с медицинским спиртом, стоявшей на столике, должно было вполне хватить, чтобы догнать, догнаться и перегнать — за кем бы ни велась эта погоня. Тем более что в качестве закуски у новоявленных собутыльников имелись лишь несколько тоненьких ломтиков хлеба и одна конфета. Вялая рахат-лукумина в фольге. Коптящий в углу стола огарочек счесть закуской было трудновато.
— А, Карен! — громогласно обрадовался Руинтан, таинственным способом опознавший гостя, сидя к последнему спиной. — Давай к нам, егерь! Мектеб у них — рай, и только! Спирта — навалом! Исик меня уже обещал к ним зачислить, в шестой класс, на полное довольствие!
— В седьмой, — икает расщедрившийся Исик, наскоро черкая в каких-то бумагах. — Гороскоп лично составлю. Ты вот, Каренчик, Скорпион Скорпионом, а Руинтана я Девой сделаю. Или лучше этим… Змееносцем. Спорим, сделаю?!
— Спасибо, мужики. — Бывший егерь, по уши забравшись в настенный шкафчик, споро собирал все необходимое: бинты (обычные и прорезиненные), вату, йод… — Я бы с удовольствием, только тут Гюр… господина гулям-эмира ранили, перевязать надо. Вот перевяжем, и с полным удовольствием! Оставьте мне чарку-другую!
— Кто ранил? — почти трезвым голосом интересуется надим Исфизар, бултыхая остатки спирта в своей пробирке.
— Да доктор Равилев… пальнул сдуру…
— Раз доктор, пусть теперь сам и лечит! — счастливо хихикает Руинтан. — Лекаря хреновы, как мне ухо пришивать, так дудки, а как гулям-эмира пристреливать, так тут как тут! Плюнь, Карен, садись с нами!
Уговоры показались висак-баши чрезвычайно соблазнительными. Стоило большого труда не поддаться и уж тем более не поддать в хорошей компании.
Увы — коридор, направо, налево, ковровая дорожка, холл, крыльцо…
Ранение оказалось тяжелым, но, похоже, не смертельным. Пуля прошла навылет через правый бок гулям-эмира, проделав в его крепком мускулистом теле два аккуратных отверстия. Крови натекло порядочно, но, кажется, ни один из важных органов задет не был.
