— Будет! Никуда не денется! А если он вдруг упрется — любая из моих аватар просто ПОПРОСИТ его об этом! Или ты забыл про обет юного героя? На всякого осла найдется своя веревка! Мне нужна империя во Втором мире — и я ее получу!

Опекун победно рассмеялся.

— Мальчик не будет Чакравартином, Упендра…

— Посмотрим!

— Посмотрим, — донеслось отовсюду, и лик в небе начал таять, затягиваясь тучами.

* * *

…Ты медленно приходил в себя. По реке полз рассветный туман, мир вокруг казался серым и зыбким, и челн беззвучно скользил во мгле, направляемый ровными, сильными взмахами весла.

Сатьявати стояла на корме, равномерно погружая весло в воду. Женщина молчала.

Молчал и ты, роясь в обрывках воспоминаний, словно ограбленный скряга.

Кажется, Сатьявати предлагала тебе жениться на ней, а ты отказался, отказался ради отца… потом… потом…

Потом был провал. Мысли прибоем бились в несокрушимую дамбу и, обиженно ворча, откатывались обратно.

Только в глубине, на самом дне, глубже испуганного зверя, зрело какое-то решение — окончательное и бесповоротное.

Ты очень хотел узнать — какое.

Впереди из тумана проступили влажные доски пристани.

5

Гроза надвигалась с востока.

Тучи обкладывали небо умело и плотно, будто войска четырех родов брали в осаду процветающий город: первыми неслись орды легких всадников, следом наползали армады колесниц и боевых слонов, а из-за горизонта уже доносилось громыхание многомиллионной поступи.

Шла пехота, грозя с минуты на минуту обрушиться ливнем дротиков и пращных ядер.

Рыбаки, толпясь на площади селения, испуганно переглядывались и с нескрываемым восторгом косились на своего старосту. Дескать, нам-то хорошо, мы друг к дружке жмемся, нам теплее и храбрее, а ему, Юпакше-бедолаге, впереди стоять, перед этим… ну, этим, который… который страшный…

Дружинникам было не легче. Разве что воины открыто смотрели на своего царевича и смутно догадывались: прикажи он сейчас, и любой из дружины с радостью бросится на собственный меч. Или сам-друг на армию.

Сбоку, присев на чурбачок рядом с рыбацкими стариками, молчал брахман-советник. Жевал запавшими губами, прислушивался к дальнему грому, вертел в прозрачных ручках веточку акации. Пожалуй, лишь он, дитя своей варны, множества поколений жрецов, отчетливо понимал: из Хастинапура уехал один наследник, а вернется уже совсем другой. Хорошо это или плохо — неведомо до поры, а только семя должно умереть в земле, чтобы росток пробился к небу.

И ныли на грозу дряхлые кости.

— Ты требовал, чтобы твоя дочь стала законной супругой раджи Шантану? — тихо сказал Гангея, вместо Юпакши обводя взглядом всех присутствующих. — Да будет так! Я, сын Миротворца, беру Сатьявати в жены моему отцу и клянусь в том, что раджа сочетается с ней браком по обычаю кшатриев!

Смуглая кожа молодой женщины побледнела второй раз за всю ее жизнь.

Казалось: еще секунда, и случится небывалое.

Но голос Гангеи был по-прежнему тверд и спокоен.

— Ты требовал, чтобы дети твоей дочери от моего отца унаследовали престол Лунной династии, взойдя на священный трон из дерева удумбара? Да будет так! Единственное препятствие в этом — я. Так знай же: я освобождаю дорогу!

Брахман-советник приподнялся, словно желая вмешаться, но опоздал.

— Я, сын Ганги и Миротворца, ученик Рамы-с-Топором, даю обет: никогда я не сяду на трон моих предков! Людям будет запретно именовать меня раджой, и сыновья Сатьявати от моего отца найдут в Гангее опору во время их грядущего царствования! В свою очередь мои потомки не станут чинить раздор! Царство мною отвергнуто, теперь же я принимаю решение относительно продолжения себя в детях. Отныне, при свидетелях, я возглашаю обет безбрачия! Ад ждет не оставивших потомства — но даже умри я бездетным, для Гангеи сыщутся на небесах нетленные миры… Да будет так!

Ливень наискось хлестнул по площади, ветер закрутил песчаные смерчики под ногами людей, и огненный перун Громовержца расколол в черепки кувшин неба. Плотная стена воды накрыла мир, армады туч пошли на приступ осажденной крепости, незримые защитники грудью встречали пылающие стрелы и в ответ лили кипяток на головы Марутов, бурных дружинников Владыки Тридцати Трех, небо и земля, быль и небыль смешались воедино, грозя наступлением Пралаи, Судного Дня, и мнилось: молнии одна за другой бьют в дерзкого человека, который только что взял на себя тягчайшее бремя для смертного, отказавшись продолжить себя в детях.

— Се Бхишма[53]! — свирепо рычал гром, и вторили ему оранжево-алые сполохи, вертясь в бешеной пляске. — Се Бхишма!

И люди на земле молча вторили: да, это Грозный!

Кто, если не он?!

А на маленьком островке, близ слияния кровавой Ямуны и мутной Ганги, плясал в кипящих струях Черный Островитянин, будущий автор «Великого сказания о битве потомков Бхараты» — как неверно переведут впоследствии безграмотные барбары название сего труда. Темнокожий урод, он топорщил медную проволоку бороды и выкрикивал слова на чуждом Трехмирью наречии, мокрый с головы до пят — плясал, кричал, грозил небу корявым кулаком…

Именно Вьяса-Расчленитель через много лет запишет на пальмовых листьях: «…и тогда апсары вместе с богами и толпами небесных мудрецов стали дождить цветами, говоря: „Это Бхишма!“

Дождь цветов будет понятнее и ближе всем, от седого Химавата до Махендры, Лучшей из гор, чем просто дождь.

Так и запомнят.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

РЕГЕНТ

Эта часть — лучшее средство для зачатия сына, она же — великий способ приобретения богатства. У тех, кто внимает и запоминает, сыновья послушны, жены добронравны, а слуги — исполнительны.

Глава Х

СМЕРТЬ ПРИХОДИТ С НЕБА

1

Скомканная постель еще дышала недавней страстью. Охряные блики светильника играли на глянцевых от пота телах, шелк покрывал был в беспорядке разбросан вокруг, острый аромат сандала и мускуса царил в покоях, и одобрительно улыбалась в изголовье статуэтка Камы-Сладострастца, Цветочного Лучника, взирая на мужчину и женщину.

Их юность уже миновала, оба вступили в пору величественной и уверенной зрелости, когда жизненные соки уже не пенятся молодым вином, а спокойно текут полноводным потоком… Впрочем, внешне безобидные реки изобилуют омутами-бочагами, а именно там, согласно мнению знатоков, бхуты водятся!

В один из таких омутов эти двое только что окунулись с головой — и теперь, вынырнув на поверхность, пытались отдышаться.

Смуглая, почти черная рука женщины лениво гладила бронзу мужской спины, и усталый любовник наконец зашевелился, глубоко вздохнул и откинулся на подушки. Странная смесь нежности и страдания отразилась на его лице — белокожем, скуластом, с крупными чертами, словно минуту назад он не рычал от страсти в смятых покрывалах, а собственноручно очищал от гноя застарелую язву. Изрядная седина не по возрасту щедро запорошила черные кудри и вьющуюся бороду, напоминая смесь соли и перца.

— Не надо, милый, не кори себя, — прошептала женщина, явно почувствовав его состояние. — Так было суждено с самого начала. Просто мы нашли друг друга… Я не могу без тебя.

— И я, — хрипло выдохнул мужчина, кладя ладонь на ее бедро и вздрагивая всем телом, как от ожога. — Хотя нет, вру — могу… но не хочу. Нет, снова ложь… Ты прекрасно знаешь, Сатьявати, я люблю тебя еще с той встречи на берегу — но, клянусь раковиной Вишну, иногда я думаю, что лучше бы нам было никогда не встречаться!

— Может, ты и прав, — даже еле слышный шепот женщины, казалось, пах сандалом. — Ты всегда прав, милый… Однако сейчас уже поздно сожалеть — к чему отравлять себе редкие минуты счастья?! Судьба и без того не балует нас своими щедротами… Поговорим лучше о чем-нибудь другом. Хорошо?

— Хорошо, — покорно согласился мужчина, убирая руку с бедра подруги.

Но вместо разговора о чем-то другом они просто замолчали, глядя в украшенный самоцветной мозаикой потолок и с каждой минутой отдаляясь друг от друга. Даже улыбка Цветочного Лучника становилась все холодней, пока не превратилась в вымученную гримасу. Понимал владыка сердец, испепеленный Трехглазым Шивой за дерзкую попытку искушения: не этим двоим говорить о другом.

— Вичитра на учениях? — осведомился наконец мужчина равнодушным тоном. — У дядек спрашивала?

— Да. Только о подвигах и мечтает, дурашка! То лук, то колесница…

— Ничего, пусть привыкает! Я в его годы…

Мужчина осекся и умолк.

— А Читра до сих пор на охоте пропадает? — поинтересовался он чуть погодя.

— Завтра должен вернуться, — голос женщины был совсем сонным.

— Баловство все это, — осуждающе проворчал мужчина. — Парню скоро на трон садиться, через неделю помазание, а он по лесам оленей гоняет!

Ответа не последовало, и, скосив глаза, мужчина обнаружил, что женщина уже спит. Наверное, следовало бы дать и себе отдохнуть, но сон бежал его. Мысли роились в голове, надоедливыми мухами бились изнутри в слюдяную пелену дремы, и из памяти, одна за другой, медленно всплывали картины прошлого…

Забывать — удача, доступная не всем.

* * *

Счастью раджи Шантану не было предела. Он радовался, как юноша, и, казалось, даже помолодел на добрый десяток лет. Когда ты смотрел на отца в такие минуты, то чувствовал, что поступил правильно, найдя единственно верный выход из сложившейся ситуации. И тихо радовался.

Сатьявати, промолчав всю дорогу от поселка до Города Слона, во дворце неожиданно оживилась, благосклонно принимала знаки внимания со стороны раджи и сама предложила не тянуть со свадьбой. Если молодая женщина и притворялась, то весьма умело. Венчание владыки Хастинапура, куда съехалась вся знать Двуречья, прошло шумно и торжественно, богатые подарки достались не только брахманам-свадьбообрядцам, но и всяким ушлым личностям, которые просто вертелись рядом, преступников и казнокрадов амнистировали, а для народа было выставлено бесплатное угощение.

Народ гулял, набивая утробу дармовщинкой, честно славил мудрого и щедрого Шантану, храня подозрительное молчание относительно законной супруги раджи. А если кто спьяну и вспоминал о ней, то вместо восторгов все больше звучали оскорбительные выпады! Царицу вполголоса величали грязной шудрой, рыбьим выкормышем (и откуда прознали?!), а то и вовсе Чернавкой, сведя воедино правду с поклепами!

Да что народ! Многие из свадебных гостей косо поглядывали на темнокожую царицу и как бы невзначай интересовались ее варной и происхождением.

— Сатьявати — дочь небесной апсары. И на ней благодать святого подвижника Парашары-Спасителя, — с уверенностью ответил ты, когда кто-то обратился с этим вопросом к тебе. Ответил громко и внятно, так, чтоб аукнулось даже за дальними столами, — после чего обвел тяжелым взглядом присутствующих.

Дескать, все ли поняли?

Гости поняли Грозного. Или сделали вид, что поняли. Или-лили… По крайней мере вопросов больше не было. Но косые взгляды остались, и с этим ты ничего не мог поделать. Зверь внутри раздраженно рычал, с вожделением поглядывая на сидевшую рядом с отцом Сатьявати, и приходилось гасить его недовольство, опрокидывая в себя одну чашу крепкой гауды за другой.

Помогало плохо.

А когда отшумели многодневные празднества, иссякли медвяные реки, все подарки были розданы, все здравицы произнесены, а гости разъехались, страдая похмельем, — тогда Шантану-Миротворец вспомнил о сыне, которому был обязан своим счастьем. О сыне, который ради него согласился остаться бездетным до конца дней и отрекся от престола! Разумеется, раджа помнил об этом с самого начала, но суета мешала сосредоточиться: днем — обряды, празднества и поздравления, ночью — жаркие объятия молодой супруги.

Впрочем, рано или поздно Миротворец всегда платил долги. С лихвой.

— Я, царь Шантану из рода Бхараты-Благородного, призываю в свидетели людей и богов: если есть у меня в этой жизни хоть какие-нибудь духовные заслуги…

Жаркое марево овеществленного тапаса сгустилось вокруг раджи, покрыв его радужным коконом, и ты в ужасе понял: не успеть! Советы, уговоры, просьбы — поздно! Теперь все произойдет так, как скажет Шантану, если только хватит на то отцовского Жара!

— …То пусть силою этих заслуг Грозный, мой сын от Ганги матери рек, получит в дар от меня право…

— Не надо, отец!!!

— …право выбрать день и час своей смерти по собственному желанию! Да будет так!

Жар хлынул в твою сторону, ударил пенной волной, опалил — и откатился, оставив гулкую пустоту в душе и дикую головную боль. Тело вздрогнуло, не сразу привыкнув к новым ощущениям, и засмеялся Шантану, глядя попеременно на сына и обретенную жену. Слабое, едва уловимое свечение еще с полминуты озаряло царя, но вскоре померкло и оно.

Раджа даже не предполагал, что через много лет его дар сослужит тебе далеко не лучшую службу.

Не знал этого и ты.

Зато ученик Рамы-с-Топором хорошо знал другое: отец, стремясь отблагодарить сына, безрассудно истратил почти весь свой Жар. После такого люди долго не живут.

Помешать радже распорядиться плодом духовных заслуг было выше твоих сил. С судьбой глупо спорить, глупо винить ее, еще глупее скорбеть о случившемся! Тем не менее чувство вины, ощущение, что ты подло украл часть жизни отца, прочно поселилось в душе.

Ты мог лишь жить дальше и каждый день радоваться, что видишь отца живым.

День. Месяц. Год. Пять…

Шантану прожил еще семь лет.

В эти оставшиеся ему годы он почти забросил государственные дела, посвятив себя усердному выполнению супружеского долга и поискам новых развлечений для молодой жены. Празднества, пиры, состязания вандинов[54] и акробатов, пышные поездки к соседям — Сатьявати принимала роскошь как должное и, казалось, была вполне довольна своей участью.

Через год после свадьбы она родила мужу первенца, которому дали имя Читра — Блестящий, через два года после этого у Сатьявати снова родился мальчик, немедленно названый Вичитрой — Дважды Блестящим. Что ж, такие имена вполне подходили наследникам блистательной Лунной династии. А каждый уж волен был удлинять их по своему усмотрению, добавляя разные красивые эпитеты и превращая просто Блестящих в Блестящих Воителей или Блестящих Небожителей.

Большинство так и делало.

Все это время государством фактически правил Грозный. К счастью, за годы, проведенные в Хастинапуре, сын Ганги успел поднатореть в искусстве междержавных переговоров и управления страной, наблюдая за действиями отца, да и министры-умники не зря ели казенный рис и получали жалованье из царской казны. Сейчас их помощь пришлась как нельзя кстати. Царевичи подрастали, Сатьявати роскошествовала, стареющий раджа предавался увеселениям плоти — а имя Грозного все громче звучало в стране и за ее пределами.

И славу подкрепляла острота стрел.

Юго-восточный сосед, правитель крупного княжества Каши, успел горько пожалеть о бранных словах, которыми он публично оскорбил супругу раджи Шантану, — руины собственной столицы весьма способствовали раскаянию! Быстрая победа сразу подняла престиж Гангеи, и вскоре чуткое ухо сына Ганги начало ловить шепоток за спиной: «Эх, поспешил Грозный швыряться обетами! Ну ничего, со временем уломаем, посадим государить…»