Неспокий
Странное что-то случилось в это утро с красным бойцом Оксаной Бондаренко. То ли солнце светило особенно ярко, то ли воздух, сладкий и по-весеннему пьянящий, разбудил давно не бившееся сердце. Улыбнулась Оксана, огляделась вокруг, словно все впервые увидев: и близкий лес, листвой молодой залитый, и зеленую траву на просевших могилах. Трухлявое дерево старого креста теплым показалось.
Вздохнула красный боец Бондаренко, воздух губами молодыми тронула. И совсем не то сказала, что думала:
– С праздником вас, Андрей Владимирович!
«Христос воскрес» – так и не выговорила. Не смогла.
Поручик Дроздовского полка Андрей Владимирович Разумовский удивленно вскинул светлые брови, подумал, встал с зеленой травы.
– Спасибо, Ксения. Воистину воскрес!
Обычно они ругались. Девушка обращалась к классовому врагу исключительно на «ты», а «вы» поручика звучало хуже всякой брани. Но… Не иначе утро сегодня было такое особенное.
У мертвых порядки строгие, но и послабления бывают. Трижды в год отпуск положен – в Жиловый понедельник, на Троицу и, понятно, в Великдень. Ненадолго, на сутки всего, но и этому будешь рад. Тем более и церковь рядом, и священник, такой же, как ты, отпускник, ждет на службу.
Красный боец Оксана Бондаренко поповских обычаев не признавала и ни в один отпуск церковный порог не переступила. Жалели ее соседи, тихие покойники из ближайшего села, головами скорбно качали. И без того, мол, грешница великая, без креста и ладана закопана, так еще и церковь стороной обходит, Бога о прощении не просит! Оксана только смеялась, не отвечала даже. Грешницей она себя не считала, предрассудки отбрасывала прочь, а главное, числила себя победительницей. Свою войну она выиграла, пусть и не дожила слегка.
Ее убили весной 1921-го на такой же пасхальной неделе, за день до Великдня. Ударила пулеметная очередь с махновской тачанки, рухнула в свежую траву боец славного отряда товарища Химерного, вдохнула в последний раз острый запах теплой земли. До дня рождения оставался пустяк – месяц всего. Не довелось – так и осталась двадцатилетней. Вырезали друзья звезду из жести, обложили дерном могилу, сказал товарищ Химерный твердую партийную речь…
Поручик Разумовский тоже считал себя победителем. Разрубила его горло красноармейская сабля в лихом бою летом 1919-го. Вкопали товарищи наскоро срубленный крест, дали залп в горячее небо – и ушли дальше, на Москву. Не о чем было жалеть Андрею Разумовскому, и не жалел он. Вот только в церковь тоже не ходил, а почему – молчал. Спросят его, пожмет поручик плечами под золотыми погонами, закусит зубами сорванную былинку…
Дивилась Оксана вместе со всеми. Но – не спрашивала из гордости. А вот сегодня не удержалась. Утро было такое.
– Почему бы вам в церковь не сходить, Андрей Владимирович? – тихо сказала она, стараясь, чтобы прочие не услыхали. – Вы ведь верующий, под крестом лежите. Или на Бога обиделись?
Поглядел на Оксану поручик, хотел ответить резко, как привык, но, видно, передумал. Кивнул, поглядел на утреннее солнце:
– Возможно, вы правы. Только не обиделся, иначе. Во всем порядок должен быть. А так…
Оксана тоже кивнула, вперед – туда, где ворота кладбищенские стояли, – поглядела. Высоко солнце, значит, и служба скоро кончится. Ненадолго мертвых в церковь пускают.
– Вам обещали рай. Или ад. Так ведь? А вместо этого… Вроде как обманули, да?
Не шутила Оксана, не издевалась. И поручик ответил серьезно:
– Наверно… Наверно, я просто растерялся, Ксения. Нам действительно обещали другое. Как и вам. Смерть – часть жизни, и если нас обманули в смерти…
– Вас обманули, не нас! – вскинулась девушка, вражеский подвох в речи поручика почуяв. – Жизнь у вас была антинародная, и погибли вы антинародно, за империалистов и вашу Антанту. Не верю я в рай поповский, но даже если есть он, нечего таким, как вы, в нем делать. Развела вас с народом кровь, вами пролитая, навечно!..
Хотел возразить Андрей Разумовский, как привык, в полный голос, но почему-то не стал. Поглядел вперед, улыбнулся:
– Дядько Бык идет. Сейчас в церковь погонит!
Не всем дано мертвых видеть, потому как это – вечного порядка нарушение. Только всякое случается, иногда и закон трещину дает. Нырнул как-то хлопчик в Студну-речку раков наловить, открыл глаза – и сквозь муть донную увидел голову с черными рогами, взглянул в мертвые белки круглых глаз…
Утонул бык, с обрыва упав. Не стали доставать – и соседей не предупредили. Вынырнул хлопчик, зашелся воем, доплыл до берега, скользнул ладонью по липкой грязи. Откачали, да только с того дня бык утонувший так перед взором и стоял. А еще начали глаза различать мертвецов – и прочее, что живым видеть не положено.
Теперь дядьке Быку седьмой десяток пошел. Седой стал, костлявый, страшный. На кладбище бывал часто, поскольку долгом своим считал порядок среди мертвого народа поддерживать. А какой порядок, если в такой день церковную службу души крещеные пропускают?
– Почему не в церкви? – нахмурился дядько Бык, поближе к девушке и поручику подойдя. – Сколько совестлю вас, сколько уговариваю! И батюшка о вас справлялся, гневался сильно.
Поручик пожал плечами, Оксана же и вовсе отвернулась. Будет ей, члену революционного коммунистического союза молодежи, какой-то поп указывать!
– Вот черти вас вилами воспитают! – пообещал дядько, худым пальцем грозя. – Вот уж…
– Предъявите! – не выдержал Андрей Разумовский, морщась, словно от зубной боли. – Чертей предъявите, потом и о прочем поговорим!
Топнул дядько Бык ногой в гневе и дальше пошел – прочих нарушителей в храм Божий кликать.
– А если предъявит? – усмехнулась девушка, ответом таким довольная, пусть даже ответом вражеским.
– Чертей? – Поручик улыбнулся в ответ, словно перемирие улыбкой заключая. – После трех лет фронта, после всего, что мы с вами, Ксения, пережили… Я этим чертям, честно говоря, не завидую.
Поглядела Оксана на классового противника, залюбовалась лицом его пригожим, да и решила: не будет сегодня она с поручиком ругаться. Не будет – и все тут! Хоть и зря он, Андрей Владимирович, Андрюша, рогатых помянул. Черти не черти, но вот «те» обязательно пожалуют. И скоро.
– А не сходить ли в гости? – предложил Андрей Разумовский, на дальний угол погоста кивая. – Сергей Ксенофонтович наверняка соскучился.
Сергей Ксенофонтович, народный учитель, сорок лет честно прослуживший в сельской школе, был по убеждениям твердый материалист, потому и в церковь не ходил – и при жизни, и после. Умер от «испанки» в тот же год, что Андрей Разумовский, только зимой, в самый лютый мороз. После смерти жалел об одном – разлучили его с верной женой, тоже учительницей, похороненной в далеком Киеве.
На кладбище его сторонились. Только поручик и Оксана иногда приходили потолковать, но не вместе, порознь. А нынче совпало как-то.
– Господин Фроленко сегодня на диво красноречив! – Сергей Ксенофонтович кивнул в недовольную спину дядьки Быка, пробиравшегося между старых, просевших холмиков. – Обещал небесный гром, землетрясение и геенну огненную. Причем последнюю – в двойном экземпляре.
Интеллигент Сергей Ксенофонтович именовал назойливого дядьку исключительно по фамилии.
– Геенна – просто ущелье возле Иерусалима, – усмехнулся поручик, усаживаясь на траву рядом с учителем. – Но если серьезно… Вы – неверующий, я всю жизнь был адептом Русской Православной Церкви. Ксения, вы…
– Убеждений коммунистических! – гордо заявила девушка, рядом с поручиком устраиваясь. – Ад – это то, чего вы со своим Деникиным защищали, а рай – наше светлое бесклассовое будущее!
– Вот-вот, – согласился Андрей Разумовский, ничуть таким словам не обижаясь. – А все оказалось не по Дарвину с Бутлеровым, не по слову официальной Церкви и даже не по Карлу Марксу. Реальность – это система господина Быка: самые архаические народные мифы с мертвецами, воскресающими на Пасху, и набором совершенно диких табу и обычаев. Мертвые ходят в гости, угощаются «крашенками»… Макабр!
Оксана поглядела на разговорившегося поручика не без опаски. О таких словах она и не подозревала. Сергей Ксенофонтович же, ничуть таинственному «макабру» не удивляясь, кивнул:
– Верно, батенька мой. Самая архаическая система представлений. Но уверен: если бы наша, так сказать, реальность была нам больше знакома, удивлялись бы мы еще чаще. Мы и о мире живых мало знаем, а уж об этом… Но так ли все странно? Мы тысячи раз повторяли слова о народной мудрости, но не принимали их всерьез. Опыт сотен поколений – не шутка. Да-с!
– Но если так…
Андрей Разумовский помолчал, потер подбородок, ямочки маленькой коснувшись. Посмотрела Оксана на эту ямочку – и тоже задумалась. Но о другом.
– Если так, – вел поручик далее, о мыслях красного бойца Бондаренко нимало не подозревая, – то можно вспомнить, что в Средние века многие народы верили, будто смертей бывает две. Предварительная – и, если можно так выразиться, настоящая. Мы на первой стадии.
– И совсем неплохо. – Учитель поглядел в теплое весеннее небо, улыбнулся бледными губами. – Неужели вам, молодые люди, больше бы понравилась горячая сковорода с угольками – или просто черное Ничто?
– А рай поповский? – вскинулась Оксана по давней привычке не соглашаться с вредной интеллигенцией. – Наслышалась в детстве: и про золотые галушки, и про арфы с трубами…
– Золотые галушки? – Сергей Ксенофонтович провел языком по редким зубам, развел руками. – Знаете, предпочел бы настоящие. А если серьезно… Факт отсутствия указанного вами рая, равно как и наличия его, пока научно не установлен. Может, он совсем рядом и у нас с вами сейчас, так сказать, испытательный срок?
– А мы в церковь не ходим, – согласился Андрей Разумовский, явно об этом не жалея. – Насчет же музыки… Представляете, какой там репертуар?
Слово «репертуар» было бойцу Бондаренко известно, поэтому хохотала она вместе со всеми. Хохотала – и глядела потихоньку, как смеется классовый враг Разумовский. Красиво смеялся поручик! Вот и не сложилось вовремя напомнить, что наукой существование рая не предусмотрено.
– А как вам последние новости? – поинтересовался учитель, когда вопрос с арфами был решен. – Не пойму я что-то наших правнуков!
Следует заметить, что мертвым о нашей жизни известно совсем не мало. Откуда и как, сложный вопрос, но известно, причем в подробностях.
– Какое-то болото! – скривился поручик, разом теряя хорошее настроение. – Великороссия, Малороссия, прости господи, Эстляндия… Разбежались по берлогам! А всё адвокатишки с прочими демократами!..
– Мало мы их давили, демократов этих! – вскинулась Оксана. – Люди голодают, работы нет, стариков без поддержки бросили, детишки малые без призору, а они!.. Село это, Градовое, – во что село превратили? Четыре хаты осталось, старухи на картофеле гнилом доживают, землю запустили, вместо хлеба мак ядовитый сеять стали!..
– Приятно видеть такое единство мнений, молодые люди, – вздохнул Сергей Ксенофонтович. – Неужели вы считаете, что контрразведка Деникина или ВЧК Дзержинского полезнее для народа? Самая скверная демократия лучше самого распрекрасного террора! Белые, красные… Даже за гробом помириться не можем!
Откуда только голос взялся, откуда слова? Привстал учитель, помолодев словно. Но и поручик вскочил. Блеснул глазами яркими, поднял острый подбородок:
– На чем мириться? Жили мы счастливо в великой стране – в державе от моря Белого до моря Желтого под сенью государева скипетра! И когда пришел час умереть за нее, лучшие из нас шагнули под пули, чтобы не превратили Бланк с Троцким жизнь народную в ад, чтобы не стала Великая Россия поганой Ресефесерией!
– Не тебе оскорблять вождей наших! – крикнула в ответ Оксана, даже о ямочке на подбородке забыв. – Зверье вы, белые, убийцы да насильники. Встал против вас народ трудовой, и захлебнулись вы кровью, которую сами же пролили! Будет вам ад и на этом свете, и на том!
Договорила. Отвернулась. Повисла в воздухе тяжелая тишина. И вдруг холоднее стало, темнее даже.
– А я, знаете, недавно стихотворение услышал, – негромко заметил учитель, словно и не было ничего. – Его лет тридцать назад написали, но печатать не позволили. Запрещено-с! Дикость богоспасаемого отечества, причем очередная. Теперь, кажется, разрешили… Там про нас с вами. Наизусть запомнил не все, отрывок…
Помолчал Сергей Ксенофонтович – и читать принялся. Негромко, только чтоб услыхали.
На этом кладбище простом
покрыты травкой молодой
и погребённый под крестом,
и упокоенный звездой.
Лежат, сомкнув бока могил,
и так в веках пребыть должны,
кого раскол разъединил
мировоззрения страны.
Как спорили звезда и крест!
Не согласились до сих пор!
Конечно, нет в России мест,
где был доспорен этот спор.
Пока была душа жива,
ревели эти голоса.
Теперь вокруг одна трава.
Теперь вокруг одни леса.
Умолк голос Сергея Ксенофонтовича, народного учителя.
