Вечером Мотоеси пал отцу в ноги и попросил благословения стать послушником у первого же бонзы, который на это согласится.
XIII. По образу и подобию. Олег
– Садитесь!
Милейший парень Костя Шемет распахнул дверцы своего «Опель-Кадета» и вопросительно посмотрел на нас.
– Эх, прокачу? – спросил я, почувствовав с запоздалым стеснением: язвительности не вышло. Он мне даже в некоторой степени нравился, этот удачливый кр-р-расавчик, умеющий славно поработать и славно отдохнуть, четко знающий, чего он хочет и в каком виде. С такими легко сотрудничать, они надежны и пунктуальны; с такими легко выезжать на пикник – они веселы и остроумны.
С такими легко; гораздо легче, чем, к примеру, со мной.
– Да ладно, садись! – неожиданно перейдя на «ты», друг Шемет смотрел уже на меня одного. Плотно смотрел, в упор, с прищуром. – Подвезу даром. Пить не будете? Голые танцевать не будете при луне? Эх! Прокачу! Одиночка с мотором готов везти!
Последний пункт: такие еще и образованны.
«Ну что ж, воспользуемся гостеприимством, – сказал Остап, усевшись рядом с шофером. – У вас, я вижу, хороший характер…»
Когда мы загрузились в машину, командование взял на себя Ленчик.
– Ко Дворцу бракосочетаний, – велел он, усевшись «рядом с шофером».
При этих словах Ленчик через плечо одарил нас столь многозначительным взглядом, что мы с Димычем, не сговариваясь, кивнули.
Едем, значит, ко Дворцу.
Бракосочетаться.
Выворачивая с Деревянки на проспект Ленина, Шемет (до того он молчал, крутя баранку двумя пальцами) вдруг нервно облизал губы.
– Его надо найти. Ребята, я вчера разговаривал с его женой… его обязательно надо найти!
«Ребята» слушали. На сей раз голос Шемета, бархатный тенор Большого Босса, слегка похрипывал; да и напускная вежливость, более уместная на дипломатическом приеме или при вербовке спецслужбами, куда-то делась. Таким Шемет мне нравился больше… еще больше.
Скоро будет «больше некуда».
Тупик.
– Я… я чувствую себя виноватым перед вашим… перед нашим Монаховым.
От удивления я вообще едва не лишился дара речи: Большой Босс исповедовался!
Ныне отпущаеши!
Камо грядеши… нет, это из другой оперы, хотя и здесь пригодилось бы.
– Да, я неплохо заработал на его выступлении. Но, наверное, если бы я не подтолкнул Монахова, если бы не сыграл на его ущемленном самолюбии… Вы знаете, что его сын лежит в реанимации?
– Знаем, – за всех ответил Димыч.
– Только не подумайте, что здесь сплошной альтруизм и филантропство. Потому что, если вы так подумаете, вы сразу перестанете мне верить. Я прав? Вы и так верите чуть-чуть, вприкуску, а если… Я честно хочу помочь конкретному Владимиру Монахову, где бы он сейчас ни скрывался, и в то же время я честно хочу понять: в чем его секрет? Понять и использовать, не допуская эксцессов вроде гибели Дагласа Деджа. Редкостная, кстати, сволочь был этот Дедж, жадная и подлая сволочь… впрочем, оставим. Это золотое дно, это Курочка Ряба, несущая золотые яйца, если подойти к делу правильно и аккуратно. Это верный кусок хлеба с маслом до конца дней, отпущенных нам. Вы меня понимаете?
– Я в доле? – не удержался я: уж больно явственно возникла в машине незабвенная тень бригадира Калмыка.
Аж свет застит.
– Что? Вы? Ну конечно… Ах да, я понял. Можно сказать и так. Я в доле. Мы все в доле, и мои предложения остаются в силе. Я ведь вас не покупаю, хотя бы потому, что вы не продаетесь; я предлагаю взаимовыгодное сотрудничество. А не продаются чаще всего или круглые идиоты, или пустышки, которых никто не покупает; или умные люди, хорошо знающие себе цену. Ведь так?
– Ведь так. – Я подумал, по вредной буквоедской привычке, что у Шемета слова разошлись со смыслом, как в море корабли. «Знать себе» цену не значит – не продаваться. Если быть буквалистом, это скорее значит – продаться за свою, чаще всего изрядную, цену. И потом радоваться удачному акту купли-продажи.
Если это характеристика умных людей, то я умный.
Наверное.
Или кокетничаю?
– Димыч, я умный? – спросил я у своего соавтора.
– Дурак, – без колебаний ответил Димыч.
– Ну и ты дурак.
– Ну и я дурак.
– И я дурак, – присоединился Ленчик, ворочая на коленях туго набитую сумку.
– Вы знаете, ребята, тогда я тоже дурак. – Костя Шемет лихо объехал лужу посреди трассы и громко, искренне расхохотался.
Полагаю, наш совместный диалог показался ему остроумной шуткой.
– Рецепт успеха. – Я откинулся на спинку, глядя в потолок салона. – Берется немолодой мужчина с остеохондрозом, женатый, имеющий сына, щепотка нереализованного тщеславия, гордыни по вкусу… И берется «Технология взрывного метабоя» за шестьдесят девять гривень с учетом почтовых расходов. Смешивается, взбивается, выплескивается. Результат превосходит все ожидания.
Шемет недоуменно приподнял плечи, неприятно став похожим на грифа-стервятника.
– Технология? А, эта идиотская кассета!.. Он мне ее показывал, наш Брюс-Ли-Монахов. С плясками, песнопениями и комментариями. Я выдержал примерно полчаса. А вы?
Ответа он не ожидал.
Ответ был ему прекрасно известен.
– Ребята, парни, господа! Ну вы ведь не станете серьезно относиться к этой лабуде?!
Я смотрел на аккуратно подстриженный затылок Шемета. Я соглашался: серьезно относиться к этой лабуде невозможно. Для нас невозможно, для Большого Босса невозможно, для боксера Отбитыча и молодого инструктора Арьки невозможно.
Возможно лишь для беглого Монаха и княгини Ольги, грозы насильников.
Что общего между мной, Ленчиком, Костей Шеметом и его людьми?
Что общего между девушкой с лошадиной физиономией и лысоватым мужчиной сорока с лишним лет от роду?
Что?
Где-то тут крылась зацепка, ниточка, начав с которой удалось бы размотать весь клубок.
Если б еще знать: хочу ли я его разматывать?..
* * *Возле Дворца бракосочетания, в маленьком круглом закутке между музыкальной школой им. Коляды и собственно Дворцом, был видеосалон.
Он снабжал людей фильмами, а брачующихся – операторами для съемки.
Внутри видеосалона, между выставочным зальчиком и лестницей в полуподвальный склад, была комната, забитая доверху всякой аппаратурой.
Аппаратура жужжала и щелкала.
В комнате, встав в углу плечом к плечу, были мы.
Мы внимали миниатюрной девице с лисьей мордочкой.
– Вот твоя кассета. – Лисичка-сестричка порылась в столе и выдала Ленчику приснопамятную «Технологию…». – Ничего особенного, кроме защиты от записи. Видел, там в правом верхнем углу такая радужка мелькала?.. Ну, квадратик цветной?
Ленчик кивнул.
– Защиту я сломала, вот тебе запись. – Из недр стола родилась вторая кассета и перекочевала в Ленчикову сумку. – Только учти: качество резко упало. Полосы, хрип, цветность плывет. Наверное, если б мои шефы на железо не скупились… Короче, если очень надо, можно записать качественно. Но будет стоить денег. Договариваться?
Ленчик отрицательно помотал головой.
– Теперь дальше. У тебя паранойя, Леонид свет Владимирович! И я сдам тебя в психушку, если ты не ублажишь меня сладостями. Никаких «двадцать пятых кадров» органами не обнаружено, кодированная информация отсутствует, звукоряд проще пареной репы, музыка просто плохая. Проверено вдоль и поперек, в силу моих скромных возможностей.
Лисичка явственно облизнулась.
Язык у нее был длинный и шелковистый.
Странный язык.
– Спасибо, Аллочка. – Вежливый Ленчик достал шоколадку, с поклоном преподнес лисичке, и та мгновенно зашуршала оберткой. – Я тебе очень признателен.
Спустя пять минут мы всей компанией шли по Сумской, болтая о пустяках.
Кассета-оригинал лежала в моей сумке.
– …тебе звонили, – с порога заявила жена, вытирая полотенцем руки, мокрые после стирки. – Какая-то Татьяна. Татьяна Монахова. Очень просила заехать. Адрес оставила.
– А почему не перезвонить? – удивился я.
– У нее телефон сломался, она с автомата звонила. Сказала: от мужа письмо пришло.
Когда я, прихватив бумажку с адресом, пулей вылетел из квартиры, меня преследовал укоризненный взгляд жены.
Ну, ясное дело, даже не пообедав… пьеса «Река Сумида», «cпутник героя» делает жест разочарования, реплика: «…и в западные земли вслед за ней все души устремились…»
Итак, она звалась Татьяной?!
Дмитрий
Звонок пробулькал невнятную трель, которая, вероятно, должна была изображать фрагмент популярной мелодии, – и дверь почти сразу со щелчком распахнулась.
Создалось впечатление, что госпожа Монахова все это время ждала нас в прихожей.
– Заходите, заходите! – «Просто Татьяна» заулыбалась и поспешила пояснить: – У меня сегодня что-то вроде маленького праздника! Шурик в себя пришел, его из реанимации в обычный стационар перевели. Я уже побывать у него успела. Врачи говорят: теперь быстро на поправку пойдет! И от Вовки письмо пришло, пишет: жив-здоров… Да вы проходите, проходите, туфли можно не снимать, у меня все равно не прибрано!
Мы проходим. И немедленно обнаруживаем в комнате, куда нас приглашает Монахова, знакомую долговязую девицу по имени Ольга, ходячий ужас расхитителей девственности.
– Здравствуйте…
– Бонжур, мадмуазель! – У Олега сегодня явно шутливое настроение, и это ясно говорит мне: он собирается ставить эксперименты. – Наслышаны, наслышаны о вас! Позвольте поцеловать вашу доблестную ручку, которая повергла в прах шестерых негодяев!..
Олег делает шаг вперед, собираясь осуществить продекларированное намерение – и тут девица с неожиданным проворством шарахается от него прочь. Шарахнулась, и сама устыдилась своего порыва, зарделась, аки майская роза… отчего стала выглядеть куда более симпатично.
– Ну что вы, Оленька?! – комично хватается за бороду мой соавтор. – Мы с Дмитрием – меня, кстати, зовут Олег, почти ваш тезка! – мирные люди, и даже бронепоезда на запасном пути у нас нет. Зачем дергаться, зачем стулья ломать? Я действительно хотел поцеловать вам руку – а вы что подумали? Похоже, я чудом избег ужасной участи!
Он паясничает вполсилы.
Для затравки.
Это его девиз: «Малознакомого собеседника надо чуть-чуть раздражать, тогда он злится и говорит правду».
– Ничего я не подумала! – Ольга заставляет себя взглянуть Олегу в лицо; глаза девицы слегка на мокром месте. – Как-то само… само собой получилось. Извините.
– Да ладно, не за что извиняться! – вклиниваюсь я, дабы не торчать молчаливым столбом посреди комнаты. – Со всеми бывает.
Я не уверен, что это бывает со всеми, но слово не воробей.
Не вырубишь топором.
– Вы за стол, за стол садитесь, я сейчас еще две рюмки достану, – спешит внести свою лепту в «устаканивание» ситуации хозяйка дома.
Только тут я замечаю: на столе красуется початая бутылка коньяка «Коктебель», две рюмки, изрядная горка бутербродов с сыром и ветчиной, вазочка с фруктами, печенье… Выходит, «устаканивать» будем в прямом смысле слова.
А бутерброды – это хорошо! Это правильно. Мы ведь после тренировки даже пожрать не успели, сразу сюда мотанули.
– Я же говорила: у нас тут маленькие посиделки. А то я в последние дни совсем извелась, вот и позволила себе немного расслабиться.
Я ее понимаю. Я ее очень хорошо понимаю! Когда сын висит несколько дней между жизнью и смертью, а муж пропал незнамо куда, – поневоле изведешься! И вдруг разом выясняется: и муж нашелся (или почти нашелся, скоро узнаем), и сын очнулся, пошел на поправку.
Все понятно.
– Вы, Оленька, тоже выпейте, вам сейчас не повредит.
Оленька судорожно кивает и со всей осторожностью присаживается на краешек стула. Со стороны кажется: она готова опять вскочить при малейшей опасности.
Нервишки шалят?
Олег уже уцепил бутылку, вертит ее в руках, озабоченно нюхает. Это у нас обоих вошло в привычку – с тех пор как пару раз нам подсовывали «пальной» коньяк, пахнущий отравленными им же клопами.
– Вполне приличный питьевой коньяк, – выносит он свой вердикт. – Можно употреблять вовнутрь.
– Питьевой? А что, бывает другой? – удивленно интересуется Монахова, доставая рюмки.
– Бывает! – радостно сообщаю я, ибо этот вопрос возникает почти всегда. – Коньяк бывает коллекционный, питьевой и технический – для протирки физиономии продавца!
Ольга, не удержавшись, прыскает в ладошку и наконец расслабляется.
Эту классификацию разработал в свое время наш приятель и «собрат по перу» Андрей Шмалько. Кстати, смех смехом, а классификация вполне точная.
Подождав, пока хозяйка займет свое место за столом, Олег торжественно разливает коньяк по рюмкам. Рюмки у «просто Татьяны» правильные: небольшие, пузатые и с короткой ножкой.
– За то, чтоб вся эта история благополучно закончилась, и чем скорее, тем лучше! – провозглашает он тост.
– Ох, Олег, ваши бы слова – да богу в уши! – вздыхает Монахова, потом вздыхает еще раз и делает глоток.
Присоединяюсь.
Коньяк действительно питьевой.
Поставив на стол рюмки, мы, как два оголодалых хищника, набрасываемся на бутерброды с ветчиной.
– Дмитрий, если хотите курить, – курите. Здесь можно. – Монахова извлекает откуда-то из-за спины бронзовую пепельницу в форме остроносой туфли. – А вы, Оленька, рассказывайте. Дмитрий с Олегом, собственно, за тем и приехали.
Это мы, значит, приехали.
Никто нам не звонил, не звал, адреса не оставлял – сами приехали, коньяк учуяли, на хвост упали, сейчас приставать начнем…
Это я вредничаю, если кто не заметил.
– Да, в общем, рассказывать особо нечего…
Ольга явно не знает, с чего начать. Нервно хрустит пальцами, машинально пытается чем-то занять руки и в конце концов принимается накручивать на палец каштановый локон – точь-в-точь как моя жена!
– Вчера ко мне письмо пришло. От Владимира. Ну, я сразу Татьяне… Татьяне Васильевне («Ой, Оленька, ну какая я вам Васильевна?!» – кокетливо машет рукой хозяйка) позвонила, привезла ей письмо. Собственно, вот оно. Олег… («Ой, Оленька, ну какой я вам Семенович?!» – в тон откликается Олег, усмехаясь)… Вы, я слышала, инструктор по карате, и Володя у вас в свое время занимался… Вы лучше сами прочтите письмо – а потом скажите: может быть такое, о чем там Володя пишет?! А то я уж сама не знаю…
– Давайте письмо.
Надорванный конверт с торчащими из него тетрадными листками в клеточку, мелко исписанными от руки, перекочевывает к Олегу.
– Почерк разборчивый. Я вслух прочту, чтобы и Дмитрий слышал. – Мой соавтор обводит присутствующих вопросительным взглядом.
Возражений не поступает.
Монахов
«Привет, Ольга!
Это я, Владимир. Монахов. Извини, что не пришел тренироваться, как договаривались, но тут со мной столько всякого… В общем, кажется, я социально опасен, и мне надо держаться от людей подальше. Так что я «подался в бега» – надеюсь, временно.