– Очень хорошо, мсье Переговорщик. Итак, моя душа попала к вам. За грехи мои тяжкие. В итоге я получаю информацию, которой не обладал бы, живя в XIX веке!
– Ну и что?
– Как это – ну и что?! А если я расскажу обо всем, что видел здесь?
– Рассказывайте на здоровье. Вас выслушают – и забудут. Станете упорствовать – отправят в психиатрическую лечебницу. Или предложат написать книгу для юношества. Хотите составить конкуренцию Гофману?
Шевалье не сомневался: Переговорщик темнит. Не все так просто. Но не спрашивать же в лоб о черном ромбе – «накопителе» душ? О заложниках из прошлого? Сперва надо поймать глаз на противоречиях, ухватиться за ниточку – и тянуть, тянуть!
Кстати, о ромбе…
– Допустим, рассказ о вашей лаборатории мои современники воспримут, как страшную сказку…
– Страшную?! – изумился глаз.
– …но что, если я расскажу о технике будущего? Летающий ромб? Скорострельные пушки? Подводный корабль? Разве это не приведет к радикальным изменениям в истории?!
– Вам известно устройство орбитального накопителя? Атомной субмарины? – в словах глаза звучала ирония. – Даже если я объясню вам принципы, в ваше время не существует необходимых технологий.
Ответ задел Огюста за живое. Ну да, куда уж нам, троглодитам!
– Конструкцию пушки с вращающимися стволами я как-нибудь уразумею! А наши механики ее воспроизведут. И Франция получит чудо-оружие!
– Экий вы, оказывается, милитарист… – с обидой протянул глаз. – Все бы вам историю перекраивать! Мы вам, понимаешь, жизнь спасли, а вы, вместо благодарности…
«Есть! – возликовал Шевалье. – Проговорился!»
– Премного благодарен! Нет, я вам действительно признателен, не сочтите за ерничество. Так, говорите, изменить прошлое невозможно?
– Невозможно.
– Вот вы и попались! Вы сами его изменили – спасли мне жизнь. Значит, возможны и другие вмешательства!
Триумфально ударил раскат грома. Сноп молний озарил океан. Природа была на стороне гостя.
– Извините, но вы снова ошиблись. Согласно историческим хроникам, вы в любом случае остались живы. С нашей помощью или без – какая разница?
– Ага, как же! – Огюст раздражался, не видя собеседника, не в силах сопроводить ответ язвительной улыбкой. Хорошо хоть, интонации не подводят. – Может, в вашем хроносекторе проникающее ранение в живот – сущий пустяк, вроде насморка. А у нас от этого умирают. Подлец д'Эрбенвиль еще и клинок в ране провернул, все кишки на него намотал! Знаете, как больно? Кроме того, умирая, я кое-что слышал из ваших переговоров. Мой некролог должны опубликовать в «Ревю Ансиклопедик» в сентябре 1832 года. Так или иначе, в начале осени я умру!
Сперва он не понял, что за звуки слышит. Лишь через пару секунд дошло: глаз смеялся. Взахлеб, весело и заразительно, повизгивая от удовольствия.
– Я вам что, комик? – хмуро поинтересовался Огюст. – Шут из «Com'edie-Francaise»?
– Ой, не могу… Великий Разум! Извините, ради всего святого… Вы все поняли точь-в-точь наоборот! Это вы опубликовали некролог в «Ревю Ансиклопедик»! В сентябре 1832-го! Некролог, посвященный Эваристу Галуа. Он сохранился и доказывает, что осенью 1832-го вы были еще живы. Сами видите, мы не нарушили ход истории, реанимировав вас.
Вот ведь ушлый глаз! Изрядно обескуражен, Шевалье не нашел ничего лучшего, как поинтересоваться:
– Вы и мертвых воскрешаете? Сами говорили, что материальные тела…
– Материальное тело не понадобилось. Когда выяснилось, что вмешательство допустимо, мы внедрили в ваше тело управляющую часть решетки супергено-континуума… Короче, нашего сотрудника.
– Ангела?
– Какого еще ангела?
– Ну, лаборанта?
– Он вступил с вами в контакт? Безответственный юнец! Ничего, выговором он у меня не отделается…
– Вы его не наказывайте, хорошо? – заторопился Шевалье, спасая спасителя. – У меня нет к нему никаких претензий! Хоть он и обозвал меня «троглодитом», я не в обиде. Мы чудесно побеседовали. Молодой парень, любопытный…
– Молодой, да ранний, – проворчал глаз, нимало не смягчаясь. – Должна же быть хоть какая-то научная дисциплина в лаборатории!
– Так, говорите, вы меня ре…
– Реанимировали?
– Да! Как вам это удалось? – Огюст спешил увести разговор в сторону. – Без операции, без чудо-эликсира…
– Потенциал человеческого организма чрезвычайно высок, – в голосе глаза пробились лекторские нотки, и Огюст вздохнул с облегчением. Авось, забудет о проштрафившемся лаборанте. – Но большинство его возможностей дремало, пока не удалось запустить хромосомный биокомпьютер на полную мощность. Вы не поверите, на что способен человек! Жить мафусаилов век без дряхлости и болезней, изменять тело по собственному усмотрению, общаться на расстоянии без помощи технических средств, объединять разумы и тела в общую сеть для решения сложных задач… Я увлекся, извините.
Глаз смущенно прокашлялся.
– Все эти свойства проявляются, если запустить ряд программ, дремлющих в организме. Одна из них проснулась в вас: программа темпоральной динамики. Но, помимо нее, в человека заложена способность к, так сказать, «экстремальной реанимации». Слышали о случаях чудесного исцеления?
– Поповские сказки!
Слова Гарибальди слетели с уст прежде, чем Шевалье успел прикусить язык.
– Только отчасти! Имели место и реальные прецеденты – когда сочетание случайных факторов приводило к спонтанному запуску «экстреана». Другое дело, что программа работала некорректно, создавая побочные эффекты. Здоровый человек в вашем понимании – это, извините, хилое ущербное создание. Можете ли вы отрастить себе крылья? Жабры? Запрыгнуть с места… м-м-м… на пятый этаж? Создать виртуального двойника-фантома? Ох, прошу прощения! Я снова увлекся…
– Продолжайте, мне интересно, – подбодрил собеседника Шевалье.
– Вернемся к вам. В момент ранения – видимо, из-за стресса – вы открыли двусторонний темпорал, связавший вас с коллективным разумом нашей лаборатории. Мы проанализировали ситуацию и сочли вмешательство возможным. И отправили… хм-м… ангела.
По тону мстительного глаза чувствовалось, что лаборанту он припомнит все, начиная от сотворения мира.
– Мы бы справились и отсюда, дистанционно, но боялись осложнений.
– Каких?
– Вы слышали об оборотнях? Ходячих мертвецах? Вампирах?
– Чушь, бред, мистика!
– Да, действительно. Но в любом суеверии, если подойти к нему с научной точки зрения, обнаружится рациональное зерно. Ваши упыри – жертвы «экстреана», или полиморфных преобразований организма. Программа пытается дотянуть человека не до современных вам, а до максимальных возможностей организма! Увы, ей не хватает служебных подпрограмм, драйверов, энергии особого сорта… Человека она с койки поднимет, но походить он будет на мертвеца, восставшего из гроба! С рядом склонностей, весьма неприятных для окружающих.
– Например?
– Попытка восполнить недостающую генную информацию за счет употребления человеческой плоти и крови перорально. Впадение в кому для восстановления ресурса. Спонтанная, а также сознательная генерация вирт-фантома. Модификация тканей…
– Ури и доктора со стальными пилками. Баронесса Вальдек-Эрмоли и те, кто хотел с ней разговаривать. Князь Волмонтович…
– Извините, я не знаю этих людей. История не сохранила их имен. Но, судя по вашему тону, все они – иллюстрации к сказанному мной.
– Я одного не понимаю, – прервал Переговорщика Огюст. – Каким это боком ко мне? Кровь я не пью, не людоедствую…
– Вот потому и не людоедствуете, что мы постарались! – возликовал глаз. – Корректный запуск! Тонкое инфо-волновое воздействие! – и никаких побочных эффектов.
– Но все же… Воздействие было? Было. Значит, допустимо и воздействие, которое выведет историю из обычного русла! Та же многоствольная пушка…
– Далась вам эта пушка, – устало вздохнул глаз. – Не хотел грузить вас основами информационной проводимости континуума, но придется. Постараюсь разъяснить на пальцах. Время имеет определенную «упругость», связанную со встроенным в него естественным защитным механизмом. При попытке прохождения информации, использование которой потенциально способно привести к темпоральным парадоксам, время «пружинит». Срабатывают… м-м-м… упругие фильтры. Та часть информации, которая представляет опасность, просто стирается.
– Во времени?
– Нет. У носителя информации.
– То есть я забуду все, что вы мне рассказывали?!
– Не все. Только то, что нарушит магистральное течение хронопотока.
– А кто определяет, что нарушит, а что – нет?
К горлу, которого у Огюста не было, подкатила волна паники. Он припомнил, как в разговоре с Эрстедом напрочь забыл судьбу его сына. Вот она, причина! «Потомки» способны на все! Они уничтожат его память! Ампутируют нежелательные воспоминания, сомнения поместят в карантин! Они, наверное, в силах стереть все, что им заблагорассудится. И он забудет о готовящемся похищении, о черном ромбе-»накопителе», ждущем новых душ; станет сотрудничать с «жижей» не за страх, а за совесть… А когда выполнит свою миссию – от Огюста Шевалье просто избавятся.
Подкрутят винтик в «программе» – и превратят в упыря, алчущего крови!
– Сам континуум и определяет. Закон природы.
«Закон!..» – рассмеялись вдали колокольчики.
Летя сквозь хрустальный звон, блудная душа Огюста Шевалье всеми силами цеплялась за свою память, как утопающий – за соломинку. Он не знал, что из этого получится – и получится ли хоть что-нибудь.
Сцена девятая
Суп буйабес
1
…скорпена, морской черт, тригла, барабулька…
– Ваше мнение, друг мой?
– М-м… Извините, князь. Я запоминаю.
– О-о, это святое. Молчу.
…мерлан, белый окунь, солнечник, морской петух…
Посещение водолечебницы запомнилось навсегда. В парке, окружающем здание, прогуливались здоровые люди, полагающие себя больными. Настоящие больные – истинная редкость! – чувствовали себя здесь неуютно. Отличить одних от других не составляло труда: здоровые болтали о симптомах и завещаниях, больные строили планы на будущее. Трижды в день все становились в очередь, сплетничая, чтобы скоротать время, заходили в особую комнату, открывали кран с надписью «сера» – «sulphur», – нацеживали себе стакан горячего студня, от которого воняло близким визитом Сатаны, и выпивали порцию серной воды.
Это укрепляло нервы и ликвидировало прыщи.
Второй кран украшала надпись «квасцы» – «alumen». Огюст счел это шуткой Фортуны, князь – пустым совпадением. Эрстеда с ними не было – полковник дни напролет просиживал в гостях у даль Негро. На вкус квасцовая вода оказалась еще противнее, чем серная. Как доверительно сказала Огюсту элегантная леди в шляпке, это провоцирует лихорадку, возбуждая темперамент, но помогает при кровохарканье и геморрое.
– Китайские целители, – с придыханием заявила леди, беря молодого человека за руку, – знают двадцать четыре вида геморроя! Вы представляете? Двадцать четыре! Это мне рассказал лорд Маккартни, а он, поверьте, знает толк!
– В Китае?
– В геморрое!
– Потрясающе! – и Шевалье тайком вылил свой стакан в канавку стока.
…лавр, фенхель, шафран, тимьян, чабер…
Обедая, они неизменно заказывали суп буйабес. Ним, родина Шевалье, стоял в десятке лье от Средиземного моря, а матушка Огюста знала толк в кулинарии. Но в Ницце буйабес готовили по-особенному. Рыбный бульон томили на малом огне гораздо дольше, чем в Ниме и даже в Марселе. Перца клали с избытком, мидий и креветок не клали вовсе. Зато чесночный соус «rouille», куда следовало обмакивать поджаренные крутоны, был мягок и деликатен, как погода в августе.
Жара, право слово, совершенно не ощущалась.
Вспомнив, что он – должник мэтра Дюма, Огюст поклялся запомнить рецепт местного буйабеса. Останемся живы – расскажем повару-квартерону, меняющему шумовку на перо с легкостью циркового жонглера…
Вот и повторял, чтоб не забыть.
…кожура апельсина, лук-порей, томаты, оливковое масло…
Князь сопровождал Огюста повсюду.
Обычно Волмонтовича нельзя было оторвать от Андерса Эрстеда – князь полагал себя нянькой и телохранителем в одном лице, стараясь находиться поблизости. Эрстед не тяготился такой опекой; напротив, подшучивая, давал понять, что ему приятна забота князя. Но в Ницце датчанин все время проводил с даль Негро, обсуждая какие-то зубодробительные вопросы науки. Изредка составляя им компанию, Огюст уже выяснил, что старший брат полковника, академик Эрстед, не только имеет честь зваться Отцом Алюминиума, но и первым высказал мысль о связи электричества и магнетизма.
Даль Негро очень уважал датского академика. Старик говорил, что без открытий Эрстеда-старшего он не шагнул бы дальше порога. Уверял, что потомки оценят вклад секретаря Королевского общества в физику, назвав его именем какую-нибудь единицу измерения. А полковник смеялся и отвечал, что из его брата вышел бы ничуть не худший поэт или философ.
– Знаете, за что ему присудили золотую медаль в университете? В жизни не поверите! За эссе «Границы поэзии и прозы»… А «Метафизические основы естествознания Канта»? За этот труд брату дали степень доктора философии. Он тут же плюнул на Канта и сел за диссертацию о свойствах щелочей! Подписывая диплом фармацевта высшей ступени, ректор плакал, как дитя…
Устав от науки, Огюст шел гулять. Князь составлял ему компанию. Иногда казалось, что Волмонтович таким образом искупает свои подозрения и вынужденное рукоприкладство; иногда – что он проникся к молодому французу необъяснимой симпатией, словно тот был его младшим братом. Обращение «друг мой» в устах поляка не отдавало фальшью. В тире, где стреляли по голубям, когда компания баронетов из Уэльса высмеяла Огюста за промахи, князь, ни слова не говоря, взял свободное ружье и очень сильно расстроил баронетов, оставив их без голубей.
– Хорошо смеется тот, – резюмировал Волмонтович, – кто стреляет последним!
В фехтовальном зале, расположенном за часовней иезуитов, князь с удовольствием учил Огюста владению саблей. Один раз Шевалье по просьбе Волмонтовича достал наваху, демонстрируя «хлопские», как выразился князь, ухватки. К ним подошел маэстро, владелец зала, и некоторое время наблюдал за происходящим. Потом маэстро взял в оружейном шкафчике кривой кинжал, спросил, не помешает ли он господам, и через пять минут Огюст порадовался, что дрался на дуэли с Пеше д'Эрбенвилем, а не с этим тощим, как жердь, итальянцем.
– У кого учились, мсье? – спросил маэстро. – У Пако Хитано? Надо же… При случае передайте ему, что он вор и проходимец. Впрочем, не надо, он это и так знает. Просто обнимите его покрепче. И передайте привет от Сушеного Недо.
…рыба, очищенная от костей, подается отдельно, бульон – отдельно…
Каждый день слугу посылали справиться на почту.
Писем не было.
…крутоны и соус – отдельно…
– Выпьем по чашечке кофе?
– С удовольствием, князь.
Они фланировали вдоль Английской набережной, любуясь морем, зеленым, как бутылочное стекло. Набережная, проложенная от сада Альберта I к мысу Антиб, строилась на средства местной колонии британцев, не обременяя мэрию расходами. Вот и возникло очередное чудо света – галечные пляжи, купальни, террасы, пальмы; выше – отели, похожие на церкви, церкви, похожие на отели…
– Я вижу свободный столик.
– Отлично.
– Кажется, меня ждут. Уходите, друг мой. Не мешкайте…
– О чем вы, князь? Кто вас ждет?
– Уходите!
